Во второй части сна сновидец быстро связал свою актерскую игривость во сне с банальным, скучным совещанием, состоявшимся прошлым вечером, но вместе с тем он признал, что его пребывание под столом говорило не только о его потребности скрывать свою Теневую жизнь, но и о том, что по существу его положение было обусловлено той подчиненной ролью, которая, по его ощущению, определялась его карьерой. Его положение в церковной общине заставляло его скорее ощущать свою деградацию, чем услужливое умаление. Он также чувствовал, что этот образ ему внушал: «ты не имеешь к этому никакого отношения».
Для этого сновидца могучий лось был вполне подходящим носителем божественного. Более того, кончики его рогов были бархатистыми, что в его понимании свидетельствовало о тех изменениях, которые претерпел образ Бога. Рога, которые сбрасывает лось, символизировали устаревшие верования, которые ему следует оставить позади и вместе с тем необходимо скрывать от еще более консервативных коллег. Для него было естественно видеть Бога в природе, и он, несомненно, считал лося воплощением духовности. Его борьба с лосем символизировала его борьбу за жизнь в соответствии с его сознательными убеждениями и уважение к собственной сущности. Смысл результата борьбы в конце сновидения уловить очень просто.
Мне сразу пришло в голову стихотворение Йейтса о борьбе с божеством:
Вот с Богом война его началась;
Полночь наступит, и Бог победит.[147]
Столь же великой борьбой занимался пастор-иезуит Джерард Мэнли Хопкинс, который в одном из своих так называемых «Ужасных сонетов», поскольку они были полны теологического ужаса, борется с чудовищем, которое хочет его сожрать, которое «протягивает к нему львиную лапу», он видит перед собой «темные голодные глаза», которые вселяют в него ужас, и вдруг он с изумлением в конце концов узнает: «Глупец несчастный, я борюсь (Боже мой!) с моим Богом» [148].
Гюстав Флобер в своей повести «Простое сердце» пересказывает историю простой служанки, которую хозяева награждали за верную службу, а при этом за спиной они смеялись над ее наивностью. Как и сновидец, она имела связь с природой, любя в своей жизни только одно существо – своего попугая. У нее было видение попугая, и она решила, что видела Бога. По причине такого поразительного святотатства над ее видением все потешались, но Флобер не оставляет ни тени сомнения, что это простое сердце соприкоснулось с божеством больше, чем все утонченные парижские знаменитости[149].
В концентрационном лагере Фленсбург Дитрих Бонхоффер также боролся и со своей личной, и своей теологической дилеммой, перед тем как его казнили фашисты. Неужели это место сотворил Бог? – поражался он. Он пришел к выводу, что его задача заключалась в том, чтобы найти свой путь, пройти через все – такой для него была воля Бога – в этом ужасном месте, в том месте, где каждое деяние каждый день было этическим кошмаром[150].
Как похожа борьба Дитриха Бонхоффера с борьбой этого сновидца: «Как мне сохранить свою целостность в таком мире, чтобы обрести себя?» Вышеупомянутое сновидение – вполне подходящее выражение этой дилеммы и в своем роде – глубинное выражение явления божества как некоего третьего, воплощающего ужасное напряжение, существующее между двумя сторонами, -напряжение противоположностей. Как этому человеку снять напряжение между приверженностью своим этическим обетам и автономными требованиями своей природной сущности, которая хочет более честного проявления религиозности и более страстной сексуальной жизни? Очутившись перед такой дилеммой, никто не смог бы сделать выбор, однако нечто у нас внутри выбирает за нас и приводит нас на такое перепутье, где может совершиться лишь распятие Эго.
Мы не можем ни предсказать, чем это обернется, ни посоветовать, что является правильным для души другого человека. (Мнение аналитика обычно неуместно в разрешении тех вопросов, которые задает душа.) Юнг неустанно повторял, что напряжение противоположностей следует сдерживать, пока не появится его значение, неизвестное «третье». По существу, неизвестное третье – это смысл, обретенный в процессе развития личности. В жизни одного человека верность определенному принципу должна вызывать уважение, быть выстраданной вплоть до принесения ценной жертвы; для другого человека принцип, несмотря на то, что ему честно следуют, является фиксацией, которая тормозит развитие личности.
Каждый путь связан со скатыванием по наклонной плоскости скользких рационализации; каждый путь – это выбор с болезненными последствиями. Но как же тогда интересно, что «третье», которое появляется в психике сновидца, является Богом, принимающим желанную для сновидца форму, сновидение, в котором есть образ дикого бога, который требует почитания, бога, с которым он борется при неизвестном исходе борьбы. Насколько часто боги оказываются для нас загадочными, окутанными мраком и тайной, парадоксальными, заставляющими ломать голову и разрываться сердце. Но они являются для нас богами, и потому они – боги.
Итак, кто же тогда эти боги и почему же мы называем их богами? Само название боги является метафорой, означающей наше почитание таинства, автономии и не поддающейся контролю энергии, которую они воплощают. Боги возникают при нашей встрече с глубиной, с таинством. Богов оказывается столь же много, сколь часто происходят такие встречи. У людей, которые когда-то жили в одушевленном мире, который теперь считается примитивным и полным предрассудков, этот мир резонировал с божеством. Вспомним Джерарда Мэнли Хопкинса, который сказал, что «мир заряжен величием Бога»[151].
Последующее историческое развитие Эго шло в направлении «эпохи теологии», когда силы Вселенной персонифицировали отдельные боги. Потом наступила «механистическая» эпоха, когда науку и образование использовали для выявления и овладения тайнами другой метафоры, метафоры великого единого механизма движения материи.
Благодаря прогрессу, достигнутому в эти эпохи, власть человека над материей постепенно возрастала и даже достигла уровня проекции фантазии трансценденции смерти, – однако этому всегда сопутствовала утрата нуминозности. Изгнание богов в конечном счете приводит к созданию тоскливой, механистической Вселенной. Когда в античном мире распространилась весть о смерти великого природного бога Пана, не было ни радости, ни ликования. На смену ему пришел суровый монотеизм иудейско-христианско-исламского мира; единых богов, в свою очередь, сменили воцарившиеся в наше время божества: Позитивизм, Материализм, Гедонизм, и самый главный в этом пантеоне – великий бог Прогресс. Таким образом, мир становился все более и более пустым, и клиенты толпятся у кабинетов терапевтов, скапливаются в ужасе, прибившись к культовым местам своих предков, или беспомощно цепенеют, уставившись в телевизор, употребляя наркотики или даже навязчиво занимаясь сохранением своего здоровья. Боги вряд ли ушли совсем; они просто скрылись под землю и постоянно появляются на поверхности в виде различных патологий.
Я уверен, что самым важным результатом наблюдения «модернизма» (определенного исторического периода, основной целью которого было разрушение метафизического категориального аппарата, необходимого в эпоху теологии, и его замена такими мертвыми, тупиковыми понятиями, как структурализм, нигилизм и деконструктивизм) является фрагмент текста, который Юнг написал более шестидесяти лет тому назад:
Мы думаем, что можем себя поздравить с достижением такого уровня ясности, воображая себе, что уже давно освободились от всех тех призрачных богов. Однако мы освободились лишь от словесных химер, а не психических фактов, которые отвечали за рождение богов. Мы по-прежнему так же одержимы автономными содержаниями психики, как если бы они были олимпийскими богами. Сегодня их называют фобиями, навязчивыми повторениями и т.д., одним словом – это невротические симптомы. Боги становятся болезнями, и Зевс уже правит не Олимпом, а солнечным сплетением, создавая любопытные клинические случаи либо нарушая мышление политиков и журналистов, которые невольно распространяют по всему миру психические эпидемии.[152]
Конечно, в каждую эпоху присутствует своя форма гордыни, но в нашу эпоху люди приходят в особый восторг от иллюзии «прогресса». Как известно, в массовой культуре мифы – это боги других людей. «Наши», разумеется, являются «реальными». Что же тогда исчезло? Зевс? Разве власть, которую когда-то воплощало это имя, просто не была перенесена на власть Прогресса? Разве комплекс власти не стал «расстройством» и «нарушением» нашей истории, наших институтов, а иногда – и нашей личной жизни? На самом деле исчезло имя, словесная шелуха, но та энергия, которая воспринималась как божественная, ускользнула под землю. Да, Пан убит, убит торжественной серьезностью, и при этом, оказавшись подземным узником, он таки по-прежнему нападает на отдельных людей паническими атаками, на общество в целом -крайностями и произволом массовой культуры, а также проявляется в националистическом безумии.
Да, словесный призрак Афродиты исчез, но та энергия, которую она воплощала и которая заслуживает всяческого почитания, сегодня превращается в эмоциональные расстройства и бесплодные отношения. Богами пренебрегли; иначе говоря, первичные энергии, которые подавлялись, расщеплялись и проецировались, сегодня проявляются как неврозы. Они представляют собой ожившие раны, которые проявляются в истории, отыгрываются в семьях, средствах массовой информации или в различных изъянах отдельной взятой души.
Вполне допустимо, что к такому феномену, как боги, врачебное сообщество относится как к изумительной гиперболе, а сообщество верующих – как к святотатству. Для первых, которые отвергли глубинное и отделили душу от психологии и психиатрии, такая метафора, как боги, является всего лишь метафорической крайностью. Вместе с тем они сами бессознательно обожествляют фармакологию, DSM-IV