одного именитого человека, он ударил его палкой, зная, что тот его выбранит. Он действительно срамит его тем, что он рожден без отца, и то же подтверждает послам. Тогда Мерлин сам подходит к ним и говорит смеясь: “Я тот, кого вы ищете; вы поклялись Вортигерну убить меня и принести ему мою кровь”».
Послы ведут Мерлина к царю. Проходя по базару одного города, они встречают крестьянина, который только что купил новые башмаки и большой кусок кожи. Увидя его, Мерлин разразился смехом. «Видите вы этого крестьянина? — объясняет он на спрос послов. — Последуйте за ним: он умрет, не дойдя до своего дома». Двое из посланных отправляются за крестьянином, который говорит им, что купил новые башмаки, потому что думает идти к святым местам, а кусок кожи — чтобы было чем починить обувь, когда она износится. Вернувшись к Мерлину, послы объявляют, что нашли того человека совершенно здоровым. «Тем не менее последуйте за ним», — отвечает Мерлин. Не прошли мили, как крестьянин внезапно остановился и упал мертвый.
Далее по пути они встречают в другом городе похоронное шествие. Хоронили ребенка. Мерлин снова засмеялся. «Видите ли вы вон того человека, который обнаруживает такую печаль? Он считается отцом ребенка. А теперь посмотрите на священника, что идет и поет впереди. Тому бы человеку не след плакать, а горевать бы священнику, потому что он настоящий отец. Пойдите, спросите мать, отчего ее муж печалится. Она ответит вам: потому что потерял сына. Тогда скажите ей в свою очередь: вы хорошо знаете, что отец ребенка — тот священник, и сам он знает о том, потому что заметил себе день, в который он был зачат». Так сказал Мерлин, и, допрошенная послами, мать во всем созналась, умоляя ничего не говорить мужу, который тотчас бы убил ее.
На третий день — новый смех Мерлина; но о нем рассказывает в этом месте лишь английский текст, который, сохраняя вернее расположение древней саги, передает здесь, с некоторыми отличиями, новеллу о неверности Ганеиды. Французский текст продолжателя де Боронa воспользуется ею при другом случае, несколько изменив мотив: английский пересказ говорит о женщине, переодетой царедворцем (chamberlaine), тогда как во французском романе выведены, наоборот, юноши, скрывающиеся в костюмах царицыных фрейлин.
Мерлин так объясняет, почему он засмеялся:
This ilke day, by my truth
In the Kings house is mickle ruth
Of the Kings Chamberlaine;
For the Queen, sooth to sayne,
Hath lyed on him a leasing stronge;
Therfore shee shall be dead with wronge:
For his chamberlaine is a woman
And goeth in the clothing as a man[23].
Царица пристала к ней с предложениями любви, и когда та не согласилась, сказала царю, будто его chamberlaine хотел сделать ей насилие — за что последний осужден на смерть. Поэтому спешите к Вортигерну, заключает Мерлин, и скажите ему, что царица солгала: пусть испытают его chamberlaine; он окажется женщиной. Один из спутников поспешает к Вортигерну объявить ему, что Мерлина ведут и что он то-то сказал о царицыном деле. По испытании chamberlaine действительно оказывается женщиной.
Затем идет известный рассказ о свидании Вортигерна с Мерлином, который открывает ему, почему не строится его замок; борьба драконов и т. д. Мерлин делается советником Вортигерна и впоследствии Утера Пендрагона, к которому французский романист отнес легенду о Chorea Gigantum, рассказанную Гальфридом о брате его Аврелии Амброзии: наоборот, он перенес иные рассказы с Утера на сына его Артура, который становится отныне любимым образом романистов. Отношения к нему Мерлина остаются такие же, как и к его предшественникам; они даже становятся теснее. К Артуру он особенно расположен, оберегает его советами, но его так же трудно приручить, как и прежде: демоническая натура, он ревнив к своей свободе, капризно меняя свой облик, исчезая ненароком, чтоб явиться на помощь в минуту опасности. Эксплуатируя в подробностях старый мотив, романист не дал своему воображению разыграться до забвения основного типа.
Чтобы открыть смысл этих отношений Мерлина, необходимо остановиться на той таинственной роли, какая отведена во всем этом сказании драконам. Дракон является в воздухе метеором, чтобы возвестить смерть Аврелия Амброзия; от него царь Утер назван Пендрагоном; дракон становится воинским знаком, победоносным знаменем, которое нередко носит сам Мерлин; Артур видит во сне борющихся дракона и медведя; о борьбе красного и белого дракона мы не раз упоминали и даже сравнили ее с другой мистической распрей, источник которой следует искать в одной из отреченных легенд средневекового христианства. К этому предположению мы присоединим теперь другое: драконы Вортигерна и вообще всего мерлиновского сказания не объясняются ли из того же апокрифического цикла, к которому мы думаем приурочить и фигуру самого Мерлина? Вспомним дракона-Асмодея, которого в немецком стихотворении XII в. Соломон поймал у источника, опоив его вином. В одном валлийском mabinogi, вероятно относящемся к саге о Мерлине, хотя он сам и не назван, встречается та же черта. Рассказывают, что остров Британию посетило неведомое горе: раздавался такой страшный, оглушительный гром, что люди глохли, женщины рожали преждевременно, у девушек и юношей отнимались чувства, падали звери и хирели деревья. Король Британии Ллуд не знает никакого средства спасения, пока брат его Ллевелис не указывает ему, что гром происходит от великой борьбы, поднявшейся между драконом острова и другим, принадлежащим чуждому народу. Каждый год, в ночь первого мая, последний напрягает все усилия, чтобы вытеснить противника, который в ярости и отчаянии испускает слышанный тобой вопль. «Вели отыскать средоточие острова и выкопать яму, поставь большой сосуд с медом, накрой его платом и стереги. Ты увидишь, как оба дракона поднимутся в воздух и начнут сражаться; когда же они устанут, то спустятся в образе свиней на полотно, чтоб напиться меду. Тогда опусти их вместе с полотном на дно сосуда, где они заснут (опившись), и, завернув их, вели зарыть глубоко под землю в самой уединенной части твоего государства». Как только это сделали, бедствие прекратилось, продолжает далее валлийский mabinogi, который мы потому не считаем достоянием специально кельтской саги, что большая часть mabinogion оказалась, наоборот, переведенной из позднейших французских романов, на что и было указано в своем месте. Таким образом, они не только не открывают нам более древнего источника саги, но в качестве показаний второй и даже третьей руки могут быть употреблены в дело лишь в немногих случаях, когда они одни сохранили подробности, опущенные в дошедших до нас французских текстах.
По счастью, мы можем не прибегать к этому средству в данном случае. Чтобы иметь право отождествить Мерлина с Асмодеем-Китоврасом, интересно было бы к остальным чертам сходства подыскать: не рассказывалось ли о Мерлине, что он был пойман той же приманкой, как его апокрифические первообразы? До сих пор мы знаем, что Мерлина искали Вортигерн и Ганеида, что его приводили к ним насильно, даже в оковах; романы особенно часто возвращаются к черте, намеченной уже в «Жизни Мерлина», что он любит пребывать у источников — место действия Асмодея-Китовраса и дракона, опоенного Соломоном. Остальное доскажет нам эпизод из «Le Roi Artus»[24], анонимного продолжения романа де Борона. Эпизод этот сильно потерпел от пересказчика и, по нашему мнению, не у места: ему бы следовало стоять в самом начале мерлиновой легенды.
Начну с введения. Мерлин оставил на время Артура и перенесся в леса Романии. В Риме царил тогда Юлий Цезарь, у которого была жена большой красоты, но распущенных нравов; она держала при себе двенадцать красивых юношей, одетых в женские платья. Они казались женщинами — так искусно умела императрица сводить с их подбородка начинавшийся волос; они считались ее фрейлинами, и она разделяла с одним из них царское ложе всякий раз, как император удалялся из Рима. При том же дворе жила Адвенабль (Advenable), дочь какого-то немецкого герцога; когда отец был изгнан из своей земли, она также удалилась, одевшись в мужское платье, чтобы избежать опасностей путешествия. Впоследствии, найдя эту личину удобной, она в ней осталась; все ее принимают за мужчину, она посвящена в рыцари, а император делает ее даже сенешалем Романии. Она зовет себя Гризандолем.
Раз ночью императору виделся страшный сон. Ему представилась перед дверьми дворца огромная свинья, между ушей у нее был золотой обруч; длинная щетина спускалась до земли. Ему казалось, что он ее где-то видел и кормил, но он не помнил, чтобы она ему принадлежала. Пока он оставался в раздумии, трое волчат (или 12 львят) вышли из покоев и соединились со свиньей. Ему чудилось далее, что он сам обратился с вопросом к своим баронам: что ему делать с нечистым животным, отдавшимся волчатам? Те отвечали, что его надо сжечь. Тут он проснулся, и хотя видение сильно его беспокоило, не сказал о нем никому, так как он был мудр. На другой день, когда все сидели за столом, олень необыкновенной величины, с пятью рогами на голове, с передними ногами белыми, как снег, промчавшись по улицам Рима, ворвался в обеденную залу. Это был Мерлин. Он опрокидывает со стола кушанье и посуду и затем, преклонив колена перед императором, говорит: «О чем задумался Юлий Цезарь? Ему хочется знать, что предвещает его видение; но оно будет изъяснено лишь диким человеком». И он снова пускается в бегство, запертые двери отворяются перед ним чудным образом, он ускользает от погони. Император сильно опечален, велит объявить по всем областям Романии, что кто приведет ему того оленя или дикого человека, станет супругом его дочери и получит в приданое полцарства. Вместе с другими отправилась на поиски и Гризандоль-Адвенабль, как всегда, переодетая мужчиной. Здесь, собственно, начинается тот эпизод, о котором мы упомянули выше.
Восемь дней блуждает Гризандоль по лесам вокруг Рима; на девятый чудный олень предстал перед нею и проговорил человеческим голосом: «Адвенабль, ты напрасно трудишься, ты не найдешь, кого ищешь. Послушай меня: купи свинины, недавно посоленной и приправленной перцем; припаси молока, меду и горячий хлеб; возьми с собой четырех товарищей и мальчика, чтобы вертел на вертеле мясо перед огнем, который ты разведешь в самой глухой части леса. Поставь там стол и на него все снадобья, а сама оставайся в засаде сторожить гостя». Гризандоль все исполнила по писаному, а