Вероятно, именно поэтому Альвина и Сиф охраняют могилу своего друга. У них нет причин немедленно убивать всех посетителей без разбора. Даже если кто-то из них пришел ограбить захоронение, количество мечей и могил поменьше вокруг надгробия рыцаря указывает, что многие его посетители были просто воинами, желавшими отдать дань уважения герою. Действительно, сам факт существования этих могил доказывает, что к покойным проявили уважение – хотя и убили без всякой жалости. Но эти незваные гости должны были умереть: если люди проведают, что рыцаря на самом деле поглотила Тьма, которую он был послан развеять, это заставит их усомниться во всей истории и, возможно, побудит докапываться до правды. Ложь нужно поддерживать, иначе все, что сделал Арториас, было напрасно.
Таким образом, Альвина и Сиф могли стать хранителями могилы по велению богов. Само захоронение Арториаса, наверное, устроили выжившие олачильцы, но самое древнее оружие у давно заросшего надгробного камня слишком велико для человеческих рук. Единственные существа, которые могли бы им владеть, – это великаны и особо рослые срединники, и это позволяет предположить, что даже жители Анор Лондо приходили сюда отдать рыцарю дань уважения, скорее всего во времена погребения. Меж тем Фрампт очень тепло относится к Альвине, судя по тому, как он ценит оба кольца, которыми она награждает наши успехи в ее ковенанте, так что, предположительно, он поддерживает деятельность кошки и ее разбойничьей шайки, не подпускающих к могиле людей, даже если одна из ее тактик – уверять, что тщательно сфабрикованная Анор Лондо ложь – это просто сказка. Будь на то воля богов или нет, два зверя охраняют могилу на своих условиях уже более двухсот лет, хотя то, что убийство Сифа не приводит к нашему исключению из ковенанта Альвины, говорит о том, что они работали независимо друг от друга.
Но хватит о лжи, что насчет правды? Неудача Арториаса в борьбе с Манусом, вероятно, объясняется не только недостатком опыта. За одной из световых иллюзорных стен Олачиля находится сундук с Серебряной подвеской Арториаса, а значит, некий олачильский волшебник принял дополнительные меры, чтобы спрятать это сокровище с помощью магии света. Такой уровень обмана слишком сложен для совращенных Бездной безумцев, которые вряд ли смогли даже приблизиться к Арториасу или Сифу, не сложив головы. Должно быть, это произошло на гораздо более раннем этапе падения города во Тьму, когда большинство его жителей еще сохраняли здравый рассудок. Благородный Арториас доверился жителям Олачиля и бросил вызов Бездне, не подозревая, что олачильцы похитили подвеску и спрятали так, чтобы он никогда ее не нашел. Уже без нее рыцарь отправился по следу из подземелья и сразился с чудовищем в Ущелье Бездны, но столкнулся с темными чарами и был, возможно, шокирован, что амулета у него больше нет.
Что бы ни послужило тому причиной, рыцарь был тяжело ранен, и его затронула порча Тьмы. Находясь в ловушке на вражеской территории, потеряв руку, в которой обычно держал меч, и осознавая, что в любой момент безумие может заставить его напасть на верного спутника, Арториас не стал рисковать. Рыцарь использовал свой щит для создания святого барьера[289] и тем самым защитил своего друга, который, должно быть, тоже был ранен или иначе выведен из строя, поскольку не мог сбежать сам. Поскольку мы получаем Кольцо Арториаса после убийства Сифа уже в нынешнюю эпоху, рыцарь, скорее всего, тогда же отдал волку и кольцо. Сам он уже не нуждался в защите от Бездны. Это объясняет, почему Сиф до сих пор хранит кольцо, завещанное ему умирающим другом. После этого Арториас возвел иллюзорную стену, чтобы скрыть Сифа от крадущихся среди теней духов, а сам постарался отойти от волка как можно дальше, пока еще оставался в своем уме и мог держать меч в единственной здоровой руке.
Сломленный и медленно теряющий рассудок рыцарь сумел кое-как вернуться в город. Когда мы находим Арториаса, он выглядит изможденным, хотя и продолжает убивать поддавшихся Тьме безумцев. Это, наряду с вырезанным диалогом, наводит на мысль, что рыцарь все еще цеплялся за свой долг даже тогда, когда Бездна разъела его разум. Даже зная, что конец неотвратим, он пытался уничтожить столько охватившей город порчи, сколько сумеет. Арториас спрыгивает на раздутоголового, который таращится на него, с верхних уровней арены – там же находится и камера Гоха: это объясняет, почему Соколиный Глаз уже знает о судьбе друга и почему порча распространилась на верхние уровни башни, в отличие от остального города, где она в основном держится на нижних уровнях.
Вырезанный диалог показывает, что изначально рыцарь должен был отчаянно отгонять нас прочь, прежде чем его поглотит Тьма – Арториас так же бережно отнесся и к Сифу. Затем, после победы над ним, Путник Бездны должен был похвалить нас за силу и доверить нам свою миссию – остановить Бездну. Хотя английская версия этого вырезанного диалога предполагает, что после этого ему привиделся Сиф, на самом деле Арториас просто риторически извиняется перед Сифом и другими отсутствующими близкими за свою некомпетентность.
Арториас был силен духом и держался, несмотря на свое безнадежное положение – но, когда рыцарь видит нас, вокруг сгущается Тьма, приведя его в бешенство как раз в момент, когда он собирался обратиться к нам. Путник Бездны успешно очищал город от чудовищ, но в пучину безумия его столкнула встреча с единственным человеком, которого рыцарю удалось найти – тем самым существом, которое он так старался защитить. Тьма человеческой воли – это зависть или, может быть, любовь, и именно любовь к ближнему своему ломает несгибаемых.
Товарищ льва
Сстальные члены Четырех рыцарей Гвина погибли или ушли в отставку – в Анор Лондо остался один Орнштейн, и именно ему поручили охранять собор вместе со Смоугом. Эти двое представляют собой довольно странную пару. Смоуг носит более грубое оружие, чем Орнштейн, и гораздо выше и шире напарника – это позволяет предположить, что он великан.
Помимо сопоставимых размеров[290], доспехи Смоуга напоминают силуэты стражей-великанов с их непропорционально маленькими головами на огромном туловище – этим они отличаются от срединников с их человеческими пропорциями. Правда, концепт-арт предполагает, что доспехи Смоуга, как и доспехи катаринцев, не отражают реального телосложения владельца. Даже маленький шлем вводит зрителя в заблуждение, поскольку «лицо» расположено чуть выше настоящих прорезей для глаз. Тем не менее имя «Смоуг» определенно соответствует его дизайну, напоминающему борца сумо – имя палача в оригинале и звучит как «Сумоу» (スモウ), и для ношения этих доспехов нужна нечеловеческая сила, как и для ношения брони стражей-великанов. И в отличие от Орнштейна, Смоуг не получает повышенного урона от стихии тайны, предназначенной для убийства срединников Анор Лондо. Такое безразличие к магии Тьмы разделяют и другие великаны, за исключением дворцовой стражи Анор Лондо, чье огне- и молниестойкое оружие и доспехи, вероятно, выкованы с использованием той же небесной стихии, что и освященное снаряжение Серебряных и Черных рыцарей.
Принадлежность к расе великанов объясняет и род занятий Смоуга. В Средневековье профессия палача считалась необходимым, но позорным призванием. По сути, палачи были убийцами на службе общества, и в христианской церкви их даже обычно не допускали к причастию. Вряд ли Смоугу поручили бы столь презренную роль, если бы он был срединником, особенно одним из богов.
Более того, маловероятно, что он вообще казнил богов. Как видно на примере мимиков, боги избегали убийства своих сородичей в качестве высшей меры наказания. Кроме того, предпочитаемый Смоугом способ казни – расплющивание тел молотом – выглядит еще менее уважительным, чем отсечение головы мечом, которое предпочитали средневековые общества. Поэтому Смоугу, скорее всего, поручали казнить только преступников-людей, собратьев-великанов и, может быть, отдельных срединников, не имеющих связи с богами. В стенах Анор Лондо жило множество людей и великанов, служивших богам, – вероятно, казнили именно представителей низших рас за все, что считали порочащим имя их господ.
Можно было бы ожидать, что работа эта будет нелегкой, но Смоуг, судя по всему, принимал ее спокойно. Улыбаясь «жестокой» улыбкой и постоянно смеясь[291], он с удовольствием измельчал мясо и кости своих жертв и «придавал себе таким образом сил», что можно истолковать и как образное «питание» страданиями казненных, так и буквальное пожирание останков. При любом раскладе такое поведение показалось бы чудовищным любому порядочному наблюдателю, будь то бог или человек. Японская идиома «кости и мясо» (骨肉) означает родство, семейные отношения, наподобие выражения «родная кровинка» – возможно, это намек, что Смоуг убивал и семьи своих жертв. Очевидно, что он садист, который с удовольствием орудует тупым инструментом, обеспечивая приговоренным мучительную и как можно более бесславную кончину. Миядзаки подчеркивает это в интервью в «Dark Souls: Иллюстрации», рассказывая, что изначально Смоуг был задуман как один из Четырех рыцарей, но в итоге стал играть более «еретическую» роль, которая не подобала члену четверки – и все потому, что Миядзаки особенно понравился его дизайн. Как и Велка, Смоуг – белая ворона среди обитателей Анор Лондо.
Нет ничего удивительного в том, что такую проблемную личность так и не ввели в число Четырех рыцарей Гвина, хотя то, что его кандидатуру вообще рассматривали, многое нам говорит. В эту группу входили сильные и отличившиеся воины, а значит, палач должен быть умелым бойцом, который хорошо справлялся со своими обязанностями. И хотя ему нравилась его работа, Смоуг, возможно, стремился к рыцарскому званию. Ведь рыцарей за убийства других уважают куда больше, чем палачей. Но если Орнштейн, по общему мнению, – благородный, верный и достойный рыцарь, то Смоуг – кровожадный убийца, которого не заботят честь и товарищество.