Англо-саксонский вариант. перезагрузка
Частичный успех реформы 1861 года позволил России снабжать продовольствием города (а что удивляться — численность городского населения не дотягивала и до 20 %) и даже «кормить Европу», то есть вывозить хлеб. Если вынести за скобки 80 миллионов выпавших из экономики аутсайдеров, то получается очень даже неплохое соотношение: 70 млн населения, 30 млн горожан и 40 млн «производящих селян» — все условия для дальнейшего успешного развития державы. Но 80 миллионов, положение которых все ухудшалось, не давали расслабиться безмятежно. Кушать французские булки они вроде бы и не мешали… Это как виноградник на вулкане: почва отличная, урожаи выше всяческих похвал, но все же некоторый дискомфорт ощущается. И не поймешь почему: ну земля теплая, ну дрожит иногда, но так ведь было всегда. Или нет?
К началу XX века вулкан явно стал просыпаться. Крестьянские волнения начались еще в 1902 году, а когда в 1905-м поднялись города, в деревне полыхнуло уже по-настоящему. Причем, в отличие от достаточно хаотичных рабочих волнений, мужики действовали организованно и «по понятиям». По тем понятиям, которые шли еще от докрепостной Руси. Началось все с самовольной запашки помещичьей земли, барские права на которую крестьяне не признавали никогда, и с порубок лесов. По мужицким понятиям, леса были «Божьи», находиться в частной собственности просто не могли, и сельские жители не понимали, почему они должны страдать от отсутствия дров, если лес — вот он! Затем пришла очередь имений, которые начали грабить — если такое можно назвать грабежами. Тут на память приходит скорее слово «реквизиция».
Крестьяне собирались деревнями по набату, приходили с телегами, увозили из имений запасы зерна и кормов. Ни самих помещиков, ни их личную собственность не трогали. Вывезенное делили «по едокам», как и было принято в общине. Если им не мешали, этим все и ограничивалось, но, наталкиваясь на сопротивление, мужики начинали жечь дома, ломать мебель, уничтожать скот. Крестьяне открыто заявляли, что их цель — выкурить помещиков, что они помнят обиду 1861 года и мириться с ней не собираются.
Вторая стадия крестьянской революции началась после «Манифеста 17 октября». Манифест либералы из верхушки общества выдавливали из правительства для себя, у них и в мыслях не было, что еще кто-то, кроме них, захочет воспользоваться его плодами. И вдруг по стране одна за другой начали появляться стихийные крестьянские «республики».
Марковская республика: Дмитровский уезд Московской губернии. Образована сельским сходом, президентом избран сельский староста Бурышкин, а де-факто управляет местный комитет Крестьянского Союза, состоящий из пяти человек. Первое и главное, что они делали, — строго контролировали арендные платежи, поскольку плата за аренду земли в малоземельной Московской губернии была очень высока. В июле 1906 года полиция вошла на территорию «республики», староста-президент был арестован, крестьянские органы власти мгновенно исчезли, испарились, словно их и не было. Община — осталась, и накопленный ею опыт тоже никуда не делся.
В Сумах в ноябре 1905 года крестьяне запретили в своей волости торговлю землей и взяли в коллективную собственность местный сахарный завод. Отделение Крестьянского Союза установило собственную власть, сместив царских чиновников, ввело свои суды, издавало газету, организовало вместо полиции крестьянскую дружину.
Загадочной организацией был этот Крестьянский Союз. Его деятельность редко сопровождалась какими-либо документами — крестьяне не хотели плодить бумаги, а часто и не могли по причине неграмотности. Возникла она в 1905 году, единственный легальный съезд состоялся в ноябре 1905-го. Большинство делегатов были середняками, 25 человек принадлежали к сельской интеллигенции. Из 317 местных организаций ВКС 224, или 70 %, создавались на общинных сходах. Кстати, большинство членов Союза не принадлежали ни к каким партиям. В 1906 году Союз, как и вообще крестьянское движение, был частично разгромлен, а большей частью просто исчез, самоликвидировался, растворился в общинной массе[108].
Часто обходились и без Крестьянского Союза. Инициаторами создания мужицких «республик» могли быть кто угодно: социал-демократы, эсеры, просто активные местные жители. Сплошь и рядом во главе крестьянского движения оказывались, как естественные лидеры, лавочники, сельские старосты, мельники. Все они были объединены общим интересом, ибо земля, которую брали в аренду, в основном, принадлежала помещику — естественному общему врагу всех крестьян, от безземельного бедняка до лавочника, озабоченного повышением платежеспособного спроса.
Образцовыми можно считать события в селе Николаевский городок Саратовской губернии. 1 ноября 1905 года на общем собрании представителей окрестных деревень решено было сместить местные власти, заменив их крестьянскими комитетами, конфисковать оружие и деньги, создать боевые дружины. А главное, провести то, ради чего всю кашу и заварили, — конфискацию помещичьих, удельных и казенных земель, а также помещичьего хлеба и передачу всего этого в безвозмездное пользование крестьянам.
1905 год выявил нечто для властей неожиданное. Народ вовсе не являлся стадом, которое ропщет, но идет, куда гонят. Большая часть населения империи, традиционно считавшаяся аморфной лапотной массой, оказалась жестко самоорганизована, и эти первичные политические ячейки общества вовсе не поддерживали власть предержащую. У них был свой интерес, расходящийся как с политикой властей, так и с экономическими интересами державы, этот интерес они очень четко сознавали и намерены были защищать.
Правительство занервничало. В ноябре 1905 года был выпущен указ об отмене выкупных платежей (при этом выкупные обязательства перед помещиками продолжали выполняться). Назначенный в 1906 году министром внутренних дел и практически сразу же премьер-министром саратовский губернатор Петр Столыпин жестоко расправился с восстаниями и «замирил» деревни. Однако проблема осталась. Если срочно не сделать что-то с аграрным сектором, то через несколько лет замордованные до потери инстинкта самосохранения крестьяне попросту разнесут державу. Ибо когда аутсайдеров полстраны, и терять им нечего…
Вопросы терминологии
Второй попыткой спасти российскую экономику с помощью англо-саксонской модели (а никакой другой у дореволюционных российских экономистов не имелось) стала столыпинская реформа. В теории она была задумана правильно. Первая реформа, проплыв некоторое расстояние, уперлась в общину — стало быть, надо общину разрушить, пусть плывет дальше. В первую очередь следует покончить с уравнительным общинным землепользованием, державшим сельское население на одном уровне бедности. Да и крестьянская самоорганизация, стремящаяся — и способная! — установить на селе собственную власть, тоже ни к чему.
10 мая 1907 года Столыпин произнес в Государственной Думе речь, где заявил о целях реформы. Эта речь известна, в основном, заключительной фразой: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!» Между тем речь очень интересная и заслуживает того, чтобы прочесть ее внимательно, ибо там, в словах и между слов, сказано, каким именно путем намеревался премьер достичь величия России, и почему Россия ответила на его намерения небывалой революцией.
Из речи Столыпина, из того, что он говорит, а также из того, что недоговаривает, видно, в какой панике находились и правительство, и общественность России. В самом деле, в Государственной Думе сидели люди образованные, хотя и не всегда понимающие в сельском хозяйстве, и, тем не менее, не меньше половины Думы слепо шли на поводу у крестьян. Левые требовали полной национализации земли — это понятно, на то они и левые. Но даже кадеты считали, что следует изъять землю у помещиков и разделить ее между крестьянами. Столыпин же пытался доказать, что это ничего не даст. В Думе это был глас вопиющего в пустыне — но ведь он прав, вот что самое ужасное!
«Ясно, господа, что путем отчуждения, разделения частновладельческих земель земельный вопрос не разрешается. Это равносильно наложению пластыря на засоренную рану. Но, кроме упомянутых материальных результатов, что даст этот способ… с нравственной стороны?
Та картина, которая наблюдается теперь в наших сельских обществах, та необходимость подчиняться всем одному способу ведения хозяйства, необходимость постоянного передела, невозможность для хозяина с инициативой применить к временно находящейся в его пользовании земле свою склонность к определенной отрасли хозяйства, все это распространится на всю Россию… Все будет сравнено, — но нельзя ленивого равнять к трудолюбивому, нельзя человека тупоумного приравнять к трудоспособному. Вследствие этого культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин изобретательный самою силой вещей будет лишен возможности приложить свои знания к земле…»
Ну, и кто рискнет сказать, что это не так? Именно так и действует на хозяйство община, тут прав премьер, да и крестьяне сами это прекрасно понимали, просто ситуация была безысходной: без общины в русской деревне начался бы бой в джунглях за выживание. Ну, а прибавка земли — она ведь в любом случае не повредит, разве не так?
«…Путем переделения всей земли государство в своем целом не приобретет ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены, конечно, будут культурные хозяйства. Временно будут увеличены крестьянские наделы, но при росте населения они скоро обратятся в пыль, и эта распыленная земля будет высылать в города массы обнищавшего пролетариата».
И ведь так оно на самом деле и вышло! Именно к таким результатам привела национализация земли, проведенная явочным порядком летом 1917 года и в октябре санкционированная большевиками (именно в таком порядке!).
«Но положим, что эта картина неверна, что краски тут сгущены. Кто же, однако, будет возражать против того, что такое потрясение, такой громадный социальный переворот не отразится, может быть, на самой целости России. Ведь тут, господа, предлагают разрушение существующей государственности, предлагают нам среди других сильных и крепких народов превратить Россию в развалины для того, чтобы на этих развалинах строить новое, неведомое нам отечество».
И это верно! Действительно, земельный передел отразился бы на существующей государственности самым роковым образом. В первую очередь потому, что это бы не понравилось буржуазии. Потому что если сегодня национализировать, десакрализовать земельную собственность, то завтра может дойти дело и до остальной. В 1917 году наживавшиеся на войне российские «ястребы» сбросили с трона императора, всего-навсего покусившегося на прибыли военно-промышленного комплекса[109], и без малейшей нравственной судороги разрушили и государственность, и Россию. А ведь земля — кусок на порядок крупнее, чем прибыль от военных поставок. Долго бы прожили авторы такого закона? Дума, как коллективный разум, ни за что не отвечает, но и император, и премьер — люди из плоти и крови, смертные и уязвимые.
Другое дело, что упорство власти в земельных вопросах тоже разрушило российскую государственность. Миллионы мужиков в серых шинелях с винтовками в руках отказались признавать эту Россию — барскую, сословную, где их не считали за людей — и она рухнула, вместе со всей своей целостностью, имперскостью и государственностью. Строили на развалинах новое отечество уже совсем другие люди. Впрочем, «другие сильные и крепкие» государства и империи тоже на поверку оказались на глиняных ногах.
А вот теперь — внимание! Эта цитата нам еще пригодится.
«Надо думать, что при таких условиях совершился бы новый переворот, и человек даровитый, сильный, способный силою восстановил бы свое право на собственность, на результаты своих трудов. Ведь, господа, собственность имела всегда своим основанием силу, за которою стояло и нравственное право… Право способного, право даровитого создало и право собственности на Западе. Неужели же нам возобновлять этот опыт и переживать новое воссоздание права собственности на уравненных и разоренных полях России?»
«Нравственное право» такое, утвержденное силой, бесспорно, существует — но к какому нравственному закону оно относится? Это все из того же богословия, которое объявляет частную собственность священной категорией. Богословие сие известно давно, и религия не отличается новизной, это один из самых древних и мощных символов Ветхого Завета. «И сказал им Аарон: выньте золотые серьги, которые в ушах ваших жен, ваших сыновей и ваших дочерей, и принесите ко мне. И весь народ вынул золотые серьги из ушей своих и принесли к Аарону. Он взял их из рук их, и сделал из них литого тельца, и обделал его резцом. И сказали они: вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской!»
И Христос тоже говорил об этом нравственном праве, причем вполне конкретно: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Небесное».
Короче говоря, Столыпин пугает думцев революцией собственников — и снова его слова оказались пророческими, ибо практически сразу после национализации они действительно попытались отобрать свое обратно. В российской истории этот период называется Гражданской войной. Вторая попытка революции собственников была жестко пресечена сталинским правительством в зародыше — эти меры известны как раскулачивание. Но то была совсем другая власть, наделенная железной рукой, а тогдашние квелое российское правительство не справилось бы, тут Столыпин прав. Некем взять!
«Национализация земли представляется правительству гибельною для страны…»
Пожалуй, но не менее гибельной оказалась и не национализация. В том положении гибельны были все пути.
«Нужно ясно себе представить цель, а цель у правительства вполне определенна: правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность. Пусть собственность эта будет общая там, где община еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть будет наследственная. Такому собственнику-хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».
Это и есть золотая правда столыпинской реформы. Вот только опять же маленькая терминологическая неувязка, которая вновь всплывет спустя 80 лет уже в «перестроечной» прессе. Если мы обратимся к истокам либерализма (а именно либерализм является идеологией капитализма), то мы легко выясним один замалчиваемый нынче нюанс: как сословное общество неотделимо от права рождения, так либерализм неотделим от имущественного ценза. Когда говорят о правах граждан, гражданин начинается с определенной суммы личного состояния; да и сегодня, когда говорят о правах человека, человек тоже начинается с определенной суммы дохода, личного ли, национального ли… Те, кто ниже данной планки, — ниже и прав…
Итак, кто тот «крестьянин», которого правительство желает видеть богатым и достаточным? Каким образом он достигнет достатка, если земли на всех не хватит при любом раскладе? И тем более, каким образом он достигнет достатка, если дело вообще не в земле? Никакие прибавки земли не сделают 10 миллионов бедняков успешными хозяевами. Хотя бы по той простой причине, что хозяйства их останутся мельчайшими и отсталыми: лошадь, соха, серп, навоз…
Ясно, что ставку премьер делал на те 25 % сельских хозяев, производителей товарного хлеба из сталинского доклада. Именно им он хотел развязать руки, дать возможность получить свои наделы в собственность и, главное, прикупить еще земли, чтобы они могли создать культурное крестьянское хозяйство.
Что ж, умно, красиво, но…
Но что будет с остальными? Ведь чтобы «культурный крестьянин» мог купить землю, «некультурный крестьянин» должен ее продать. Куда он денется после этого? В батраки? Но даже при отсталом российском земледелии деревня была перенаселена: в ней насчитывалось лишних 25 (в среднем)[110] миллионов человек. А в культурном хозяйстве рук требуется меньше, значит, лишнего населения будет еще больше. Что с ними-то станет? Переселятся в города? Но города России не способны принять столько людей. Уедут в колонии? Но у России нет колоний. Есть Сибирь, однако она тоже не может принять столько народу, да и средний российский крестьянин не очень подходит для этого сурового края. Так что будет с этими людьми в случае успеха столыпинской реформы?
Если премьер не задавал себе этого вопроса — он безответственный авантюрист. А если задавал, то должен был найти и какой-то ответ. Как бы то ни было, этот ответ он не озвучил.
Крестьяне же поняли его сразу и однозначно. Деревня буквально взвыла. Общее мнение высказала Рыбацкая волость Петербургского уезда:
«По мнению крестьян, этот закон Государственной Думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам».
Это лишь один пример — но такие письма в Государственную Думу шли сотнями. Деревня разделилась на три категории: крепкие домохозяева, заинтересованные в собственности на землю, самые слабые, которые брали участки, чтобы их тут же продать, и основная масса, вообще не признававшая частной собственности на землю.
Перезагрузка и ее результаты
Повторим еще раз: основная проблема аграрного сектора России заключалась даже не в мелком, а в мельчайшем размере хозяйств. Этот порок Столыпин и вознамерился разрушить. А поскольку гарантом уравнительного землепользования являлась община, значит, требовалось уничтожить общинное землевладение, заменив его частной собственностью на землю — чтобы ее можно стало продавать и покупать. А потом предоставить все естественному ходу вещей.
Основой столыпинской аграрной реформы стал указ от 9 ноября 1906 года «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». Согласно ему, каждый домохозяин, владеющий землей в общине, мог в любой момент потребовать укрепления своего надела в личную собственность. По его требованию все полоски должны быть сведены в единый надел, который назывался «отрубом», а если участок находился в стороне от деревни и на нем стоял дом владельца — то «хутором». Если сельский сход не соглашался, крестьянин мог обратиться к земскому начальнику, который и решал вопрос. Разрешалась купля-продажа земли, правда, с ограничениями: земля могла быть продана только крестьянам, крестьянским обществам и товариществам. Взять же землю в залог мог лишь крестьянский банк (в результате чего оный банк быстро стал одним из главных земельных спекулянтов).
14 июня 1910 года был принят закон «Об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении». Согласно ему, во всех общинах, в которых не было переделов с момента наделения землей, вводилась частная собственность на землю. Их члены получили права собственности вне зависимости, просили они о том или нет. В Европейской России таковых было 125 тыс. общин и селений, составлявших 58,5 % от общего их числа. В них насчитывалось 3,7 млн домохозяйств (около 25 % общего числа) с наделами общей площадью 33,7 млн десятин[111] (около 25 % общей площади надельной земли). Таким образом, в эту категорию вошли небольшие общины, имевшие относительно много земли (по 10 десятин на хозяйство).
Это, конечно, уже чистейшая приписка, которую в результаты реформы включать нельзя. Хозяева, которые подавали прошения об укреплении земли в собственность, соглашались с правом купли-продажи земли, а тех, что были, согласно указу от 14 июня, назначены собственниками, об этом никто не спрашивал. Суть общинного землевладения была ведь не в переделах, а в запрете купли-продажи земли.
За исключением этого указа, каков был результат первых десяти лет реформы?
Разбираться в российской статистике, конечно — то еще удовольствие! Исследования производились самые разные, по разным выборкам: то 25 губерний Европейской России, то 40, то 47 губерний. О какой-либо точности говорить не приходится, но общее направление все-таки проследить можно.
Возьмем все тот же сборник РАН «Россия в 1913 году» и посмотрим, что у нас произошло с землей.
Согласно данным по 40 губерниям, к 1915 году подали требования об укреплении земли в частную собственность около 2,7 млн домохозяев. Из них успели получить землю 2 млн — около 72 % заявивших. Они составили 22 % домохозяев, имевших наделы в общинах, и закрепили за собой 14 % общинной земли. Уже отсюда видно, кто в первую очередь воспользовался правами, предоставляемыми законом: не столыпинские «достаточные крестьяне», а, наоборот, малоземельные хозяева, которые все равно не могли прокормиться с надела, поэтому предпочитали получить его в собственность и продать, как 80 лет спустя поступили с ваучерами. Оно конечно, этот процесс тоже был на руку реформаторам — но вот с тем, что утверждал премьер, он расходился капитально. Как видим, в первую очередь реформа произвела на свет не успешных хозяев, а сельский пролетариат, теперь уже полностью безземельных и вынужденных покупать хлеб деревенских жителей, которые, не имея своих запасов, становились при любом неурожае первыми жертвами голода.
Вот и ответ на вопрос, куда денутся аутсайдеры.
Ту же тенденцию мы видим и в данных по 47 губерниям. По состоянию на 1905 год здесь насчитывалось 9,2 млн хозяйств крестьян-общинников, имевших 99,4 млн десятин земли. В 1915 году число таких хозяев уменьшилось на 2,5 млн (28 %), а общинной земли стало 84,4 (85 %) млн десятин. И снова выходят не только не самые богатые, но даже и не середняки! В среднем на каждого общинника приходилось по 10 десятин земли, а на каждого вышедшего — по 7 десятин[112].
Однако другие данные из того же сборника, посвященные крестьянскому землевладению и крестьянской собственности, показывают почему-то куда более кислые результаты. Итак, динамика крестьянской собственности за 10 лет представляла собой:
| 1905 г. (дес.) | 1915 г. (дес.) | |
|---|---|---|
| Крестьяне лично | 13 208 526 | 16 843 126 |
| Крестьянские общества | 3 729 044 | 4 609 944 |
| Крестьянские товарищества | 7 634 006 | 12 483 704 |
| Крестьянское землевладение в целом | 161 057 349 | 167 495 440 |
Если мы допустим, что крестьяне не продавали землю на сторону, перераспределяя ее только внутри сословия, то мы получим, что крестьянская собственность на землю за десять лет реформы увеличилась всего на 9,4 млн десятин. А с учетом того, что за это время крестьяне прикупили где-то на стороне (скорее всего, у помещиков) около 6 млн десятин, то результаты реформы вообще близки к нулю. Что, конечно же, не так: скорее всего, в статистические данные вкралась очередная ошибка.
Еще одно статистическое развлечение предоставляет нам «Википедия». Там говорится:
«К началу 1916 года из 119 миллионов десятин надельных земель в 47 губерниях Европейской России было размежевано (и передано в собственность крестьян, товариществ и сельских обществ) 25,2 млн. (21,2 %), ещё на 9,1 млн десятин (7,6 %) было не окончено оформление документов… Воспользоваться предлагаемым государством землеустройством решили 6174 тыс. домохозяйств (45,7 % от общего числа), причем оформление документов было закончено только для 2360 тыс.» и т. д.
Все очень мило, но зачем тут поставлены первые скобки? Они ведь просто так не ставятся, а всегда что-то значат.
Для прояснения вопроса обратимся к поименованному источнику. Это отчет землеустроительных комиссий за десять лет работы[113]. Там действительно говорится, что с 1906 по 1915 г. была размежевана именно такая площадь для 2,9 млн домохозяев — но ни слова нет о передаче в собственность! А вот в венчающей сей труд итоговой таблице (охватывающей несколько меньший период — до 1 января 1915 года, потому и цифры другие), говорится, что были проведены землеустроительные работы на 21,8 млн десятин, в комиссию обратились 2,5 млн домохозяев, а единоличных хозяйств образовалось 1,25 млн — в два раза меньше. Автору вики-статьи очень хотелось доказать, что столыпинская реформа была успешной, и он ненавязчиво так записал всех крестьян, обращавшихся в землеустроительные комиссии с самыми разными нуждами, в желающих выделиться. Простенько и со вкусом!
Итак, какой же процент хозяев укрепил в собственность землю? Принято считать, что крестьянских хозяйств разного рода к 1913 году насчитывалось 13,5 млн. Не совсем понятно, откуда взялась эта цифра, но примем ее за минимум. В этом случае к 1915 году собственниками стали около 9 % всех хозяев.
Однако пресловутый справочник «Россия в 1913 году» утверждает, что уже по данным 1905 года в стране насчитывалось 9,2 млн хозяев-общинников, еще 7,7 млн крестьян имели землю в подворном владении (закрепленной за дворами), еще миллион дают другие формы крестьянского землевладения — в сумме мы имеем около 18 млн хозяйств (кстати, именно эти данные коррелируют с советской статистикой). В этом случае в собственность передано было всего 7 % хозяйств, причем многие практически сразу продавали свою землю. И это не говоря о приписках и об административном нажиме — крестьян заставляли выделяться самыми разными способами, вплоть до прямого принуждения. Например, давая отрубникам лучшую землю — при таком «стимулировании» многие поневоле подавали прошения, не желая остаться где-нибудь на болоте.
Вот картинка с натуры — кстати, с Украины. Запомним ее как следует — пригодится…
Из прошения крестьянок-солдаток с. Браницы императрице Александре Федоровне. 10 октября 1916 г.
«Нашими односельчанами, сельским старостою… и другими до 50 человек, владеющими земельными наделами от 20 до 40 дес., возбуждено ходатайство перед Черниговской землеустроительной комиссией о выделении их из нашего общества на отдельные отрубные участки. А так как наша земля местами чернозем, серопесчаная и низменная, каковая разделена на три части, из коих попеременно две под посевом, а третья под паром… то для этих участков вышепоименованными лицами намечена самая лучшая общественная земля. Несмотря на то, что наши мужья и сыны в настоящее время сражаются на войне, и мы остались одни беззащитные женщины с малыми детьми, а также и на то, что общество наше, более 1000 хозяев, не дало согласие на это выделение, так как большинство их владеет участками от 1 до ½ дес. И если при выделении придется получить участок на болоте или песке, то значит нужно остаться навсегда нищим и обиженным…
Для получения согласия на то общества землемер приказал нашему сельскому старосте посылать к нему на квартиру по 10 человек для подписи, когда же землемер узнал, что все общество не согласно подписываться на означенное выделение, то объявил обществу, что кто не подпишется и не укажет своего участка земли, тот будет лишен навсегда своего земельного надела. Желая, чтобы наши мужья и сыновья, коих Господь удостоит возвратиться с поля брани живыми, застали свои собственные участки в таком виде, в каком они их оставили, уходя на войну, мы, как жены их и матери, вынуждены были не допустить означенную комиссию к производству упомянутого выделения, причем одна из наших солдаток, Домникия Острянкина, заявила комиссии, что теперь не время делить землю на участки, так как наши мужья и сыны на войне, а лучше отложить это дело до окончания войны, за что урядник приказал нашему сельскому старосте С. Костенко заключить Острянкину в карцер. Видя неправильное постановление урядника, мы начали протестовать против этого и защищать Острянкину, вследствие чего и нас некоторых женщин арестовали и препроводили в козелецкую тюрьму для 6-месячного заключения, оставив наши крохотные хозяйства с малыми детьми на произвол судьбы; благодаря только главного начальника Киевского военного округа Троцкого, по приказанию которого нас через некоторое время освободили, но и то не всех; вышеупомянутую же Острянкину освободили после ее там умопомешательства…»[114]
Вот тут уже столыпинское «нравственное право» во всей красе. Когда ж «успешному крестьянину» и обнести односельчан, как не во время войны? С бабами-то справиться проще. Землемеру и уряднику можно за такое дело и «барашка в бумажке» поднести.
Счастье солдаток, что кто-то «капнул» начальнику военного округа — надо полагать, кто-нибудь из случайно узнавших о том безобразии фронтовых офицеров. А вот что можно сказать точно — так что описанный раздел положил начало смертельной вражде двух частей села, тем счетам, которые будут окончательно сведены во время коллективизации сыновьями этих солдаток — к тому времени железный кулак государства опустится на их чашу весов. Кого-нибудь это удивляет?
Современный исследователь Таисия Осипова пишет:
«К 1917 году в России было около 43 млн крестьян-общинников и 4,5–5 млн крестьян-собственников, из которых на хуторах вели хозяйство около 300 тысяч и немногим более 1,5 млн — на отрубах»[115]. (В данном случае, исходя из цифр, по-видимому, речь идет не о дворах и не о численном составе крестьянских семей, а о мужчинах, на которых в общине давался надел). 1800 тысяч отрубников и хуторян — это и есть столыпинские «достаточные крестьяне», около четырех процентов общего числа. А что представляли собой остальные?
Сколько голодных в России?
Доколхозная деревня, в самом грубом приближении, делилась на три категории: бедняки, середняки и зажиточные крестьяне (которых часто называли кулаками, но это неверно, ибо не всякий зажиточный крестьянин — кулак). Советский исследователь 20-х годов Лев Литошенко в книге «Социализация земли в России» приводит следующую таблицу, составленную по 25 губерниям на 1917 год (в основу положено исследование 427 тысяч крестьянских хозяйств).
| По посеву (в десятинах) | По числу лошадей | По числу коров | |||
|---|---|---|---|---|---|
| Группы | Уд. вес хозяйств, % | Группы | Уд. вес хозяйств, % | Группы | Уд. вес хозяйств, % |
| Без посева | 11,49 | Без лошади | 28,75 | Без коровы | 18,18 |
| До 1,0 | 10,34 | С 1 лошадью | 47,62 | С 1 коровой | 56,68 |
| 1,1–2,0 | 18,36 | С 2 лошадьми | 17,57 | С 2 коровами | 18,94 |
| 2,1–4,0 | 28,92 | С 3 -''- | 3,98 | С 3 -''- | 4,30 |
| 4,1–6,0 | 14,65 | С 4 -''- | 1,24 | С 4 -''- | 1,23 |
| 6,1–10,0 | 11,16 | С 5 и более | 0,84 | С 5 и более | 0,67 |
| 10,1–16,0 | 3,84 | 100,0 | 100,0 | ||
| 16,1–25,0 | 0,98 | ||||
| 25 и более | 0,26 | ||||
| 100,0 |
Какие из перечисленных хозяйств можно отнести к бедняцким? По понятиям того времени, это имеющие меньше пяти десятин земли, меньше двух лошадей и двух коров[116]. По всем трем показателям мы получаем примерно одинаковую цифру: около 75 %. На самом деле их несколько больше, потому что среди оставшихся 25 % есть большие неразделившиеся семьи, где хозяйство хотя формально и крупное, но в пересчете на число едоков все равно получается мало как земли, так и скота. Но ладно, вынесем их за скобки. И так картина более чем впечатляющая.
Это деревенские бедняки в расширенном понимании данного слова — то есть семьи, не имевшие излишков хлеба на продажу. Однако и они разделялись на две группы: те, которые могли прокормить хотя бы себя, и те, которым приходилось, зарабатывая деньги на стороне, хлеб покупать. Это и есть деревенская беднота, которая в ситуации, когда цены на хлеб резко вырастали, оказывалась перед угрозой голодного вымирания.
Сколько было тех, кто заведомо не мог прокормиться с земли? Как минимум, это хозяйства, у которых надел меньше одной десятины, — таковых около 22 %. Естественно, безлошадные — около 29 %. Не все они жили бедно — кое-кто уходил в города на заработки. Но 29 % — это около трети хозяйств, или, в среднем, 30–40 млн человек. Было ли столько заработков в Российской империи?
Еще некоторые данные приводит Таисия Осипова.
«В стране было 3 млн безземельных крестьянских дворов и 5 млн, имевших менее 5 дес. на хозяйство. Эти 8 млн хозяйств (57 %)[117]представляли крестьянскую бедноту.
За годы войны обнищание крестьян еще более усилилось. К 1917 г. безземельных дворов в Поволжье стало 11,2 %, в Промышленном районе — 9,4 %, в Северо-Западном — 7,2 %, в Земледельческом Центре — 5,7 %.
Возросло число безлошадных дворов. В 1917 г. в Промышленном районе они составляли около 44 %. Особенно много их было в Нижегородской губернии — 54,1 %, в Московской — 48,6 % и Ярославской — 43 %. В Поволжье и Земледельческом центре безлошадные хозяйства составляли свыше трети дворов: в Тамбовской губернии — 33,7 %, Пензенской — 36,8 %, Саратовской — 37,5 %. Однолошадных хозяйств в 25 губерниях насчитывалось 47,5 %. Безземельные, безлошадные и однолошадные крестьяне представляли деревенскую бедноту, которая попадала в кабалу к зажиточным хозяевам. К 1917 г. их было около 70 %»[118].
Население России по состоянию на 1916 год — 180 млн человек. Из них около 25 млн — население городов. Простой подсчет показывает, что бедняков-крестьян, которым изначально не приходилось ждать чего-то хорошего от столыпинской реформы, да и вообще от будущего, — около 100 млн человек.
Что с ними делать, не знал никто…
Противостояние деревни и власти завершилось в 1917 году. «Великий передел», к которому крестьяне готовились пятьдесят лет, состоялся за несколько месяцев.
На объявление демократии русская деревня, как и в 1905 году, отреагировала мгновенно: за какие-то несколько недель прежние органы местной власти были сметены и заменены новыми. Назывались они по-разному: комитеты, союзы, советы и пр. В апреле вывеска унифицировалась: они стали называться временными исполнительными комитетами. Туда практически не допускалась «чистая публика», т. е. помещики и интеллигенция, — а часто и кулаки, хуторяне, отрубники. «Птенцы» столыпинской реформы уже не воспринимались «миром» как свои.
Комитеты считали себя основной властью на местах и открыто требовали долгожданную реформу. Их позиция, за небольшими исключениями, одинакова по всей стране: конфискация всех помещичьих, удельных, церковных земель безо всякого выкупа. Во многих местах требовали включить сюда и участки богатых крестьян-кулаков, а также порожденных столыпинской реформой земельных спекулянтов. Что любопытно: ни одна политическая сила не имела влияния на исполнительные комитеты. Даже эсеров, «крестьянскую» партию, слушали ровно в той степени, в какой они говорили то, что хотели слышать сами мужики.
Начали комитеты с того, что стали принудительно забирать помещичью землю в аренду на своих условиях. Постепенно они брали себе и другие права: реквизиции инвентаря, скота, сельскохозяйственных машин и пр., регулирования арендных отношений, контроля за сбором и хранением зерна, а также контроля за соблюдением запрета земельных сделок, поскольку первое, что сделали комитеты, — это остановили столыпинскую реформу. К середине лета народ на местах дозрел до прямых захватов, которые скоро естественным образом перешли в крестьянскую войну — поджоги, разгромы имений, убийства. Так что большевики, пришедшие к власти в октябре и «приватизировавшие» эсеровскую программу, не дали землю крестьянам, а узаконили уже состоявшийся передел. Впрочем, ничего другого им и не оставалось — любую власть, рискнувшую отобрать землю обратно, сельская Россия попросту смела бы, что и произошло с белыми, попытавшимися вернуть прежние «золотые» времена.