и немецким Seichgott. Многие считают его за трехголового кумира Трибога, напоминающего штеттинского Триглава; но вероятнее произвести имя его от древнего слова стри – воздух, от которого и славянский эол получил имя Стрибога, быть может, тождественного сначала с Стршибеком, богом ветров и поветрия, что совершенно соответствует значению lues или Seichgott.
Наконец, грозный момент смерти и процесс разложения олицетворялся как для человека, так и для всего животного царства в форме Морены, которая в последнем случае носила преимущественно имя Марцаны или Маржаны.
Глава VIБоги растительного царства
Растительное царство разделяется по времени своего развития на две главные половины весеннего и осеннего плодородия, посевов и жатвы, олицетворенные в нашем мифе веснянками и оснянками. Первые слились у южных славян в личности богини весны, совершенно тождественной с весеннею Живой, носящей в этом значении по преимуществу имя Сиевы, т. е. Севы или Сейвины у хорутан. Оснянки же перешли, вероятно, в понятие бога или богини осени, хотя собственное имя этого божества вскоре совершенно заменилось именем Моры или Морены, однако же сохранился след его в названии народного праздника Рязанской губернии: Авсен или Овсен. По созвучию этому имени соответствует Освен, которого Гануш принимает за эхо, но вероятнее всего, что это одно и то же имя божества осеннего Асвена и Авесна (Освен – Овсен), о котором восклицает справедливо Макаров: «Уж не он ли наша Церера?» Когда же началось в нашем мифе преобладание религии солнца и вместе с нею появилось астрономическое времяисчисление, то боги весеннего и осеннего солнца овладели со временем значением Севы и Морены и, нисшедши с неба на землю, стали обоготворяться как боги земного плодородия. Таким образом Яр сделался богом весны и ярового хлеба; Световит же покровителем богатых и урожайных жатв. Но эти боги, собственно, сюда не принадлежат; ибо они, имея главным значением своим солнце, являются богами плодородия только в переносном смысле.
Понятия лета и зимы имели также, вероятно, своих представителей в славянской теогонии; но память о них почти совсем изгладилась, почему не без основания предположить можно, что эти понятия подчинялись более общим представлениям Живы и Моры. В первой эпохе нашего мифа мы встречаем, однако же, имена летниц и зимянок, Дамианович называет Хору богинею лета и супругою Похвиста; но как имя ее, так и аллегорическая связь с богом ветра дают нам право принимать ее за иллирийскую богиню осени; а как мы уже выше предположили филологическое тождество Моры, Воры и Хоры, посему нам не трудно принять, что Вора как богиня ада была тождественна у поляков с северной Морой и южной Хорой. По-видимому, принадлежат сюда упомянутые Карамзиным имена иллирийских богинь Даморы и Даворы, о которых хотя ничего не известно, но легко предположить, что они выражали время до осени (лето), что показывает приложенная к слову мора частица до. Сюда же, вероятно, должно отнести встречающуюся в Книтлингской Саге Пизамару и упомянутый Нестором киевский идол Семарглы (Замарглы или Зимарглы – Симарьглы), из которой Стрыйковский сделал весеннюю богиню Зимцерлу, из слов: зима и стерла. Гануш и Моне принимают Семарглу за богиню зимы, что и в самом деле вероятно по самому составу этого слова из за и мора или из зимней Моры, впрочем, это имя дошло до нас в весьма искаженном виде, так что собственного корня его почти определить невозможно.
Кроме этих временных богов плодородия, имеем мы еще множество имен коллективных духов производительной жизни земной растительности, как то: болгарские орисницы, русские рожницы, гречихи, полудницы, припольницы, полянки, леснянки, сербские довья-мужья и наши лешие, чешские бабы, герцеговинские стуачи и, наконец, русалки, мавки и сербские вилы, хотя последние и не собственно сюда принадлежат.
Неопределенность значения всех этих земных духов плодородия была причиною частого их смешения в народных поверьях славянина. Так русалки, вилы и мавки, хотя духи собственно водяные, являются нередко у нас аллегорическими изображениями растительной природы, они бегают по полям и рощам, качаются на деревьях и играют в тростниках, которые, как полуводяное растение, находятся под их особенным покровительством; вилы у чехов переходят иногда в злых духов ада и являются у Средовского под именем греческих гекат. Почти подобное значение имеют у них и бабы, которые крадут детей, выходящих на поле, и потом их душат. Это поверье существует и у нас насчет полудниц и припольниц, которых значение у нас совершенно смешалось. Впоследствии мы увидим, что полудницы, так же как денницы, ночницы, утренницы и вечерницы, принадлежат к богам денного оборота солнца, т. е. к богам различных времен дня; припольницы же, напротив, царствуют над полями, как леснянки, лешие, известные в Сербии под именем довья-мужья, над лесами. Гречихи и рожницы, вероятно, также особенный род полевых духов гречихи и ржи, если последние не происходят от рожаниц, о которых мы уже упомянули выше.
Мы не станем входить здесь в подробное описание всех поверий, существующих у нас о леших и леснянках, упомянем только одно, которое невольно поражает нас как аллегория произрастительной жизни деревьев и травы, – что лешие в лесу ростом наравне с деревьями, на лугу наравне с травою.
У всех южных славян при наступлении жатвы существует девичий праздник, в который одна из девиц убирается колосьями и полевыми цветами, после чего вокруг нее образуется хоровод, который обходит всю деревню и за свои песни и пляски получает от каждого хозяина подарки и угощение. Такой обычай ясно намекает на языческий праздник славянской Цереры; но имена, данные девице, исполняющей роль древней богини, совершенно племенные и у всех различны. Эти имена: драгайка, пополуга, додола или просто царица и невеста, посему и нельзя определенно сказать, к какому божеству плодородия она относится; хотя можно предположить, что все эти имена происходят от времен язычества и, вероятно, относятся к частным названиям припольниц, стуачь и орисниц, которых происхождение нам также определить невозможно.
Соответственно Церере являются у поляков покровителями земледелия и хлебопашества Земник и Лавкпатим; но, кроме того, у них существовало еще много частных богов произрастительной природы, так Кирпичи и Зеленичь считаются покровителями травы и моха; Ласдона – покровительница орехового дерева и орехов и Кирнис или Чириш – черешневого дерева и вишен; последнего Ткани почитает, впрочем, позднейшим и не славянским божеством, предполагая, что имя его произошло от немецкого слова Kirsche (вишня), хотя равно оно могло образоваться и от слова черешня. В Сербии Цветня, Цветница была богинею цветов, ее же Дамианович переделал в Рожницветорцу, чтобы перевести ею имя Флоры. Между лесными богами, соединившими в одну личность рассеянные понятия о леших и леснянках, замечательнее всех Бор или Святибор, бог лесов у русских и поляков. В Рюгене он превращен в Боревита и также иногда встречается под именем Поревита. Дамианович переводит имя Марса Бором; но это предположение нам кажется весьма ошибочным, ибо Бор как бог лесов мог перейти в народном понятии в покровителя охоты и, быть может, даже грабежа и злодейства; но никогда он не мог породить понятия воинственного Марса. У вендов, по мнению Ткани, лесной бог, являющийся под видом козла, носит имя Берстука, которое, вероятно, есть искажение коренного слова Бор (Борстук?). У поляков считалась богинею лесов Гуди, представляемая под видом оленя, слово же Гуди по звуку своему сходно с именем вендского лешего Густо и упомянутого Гизебрехтом померанского бога лесов Годерака. Наконец, белоруссы почитали богом лесов Белуна на том основании, что он выводит из лесов заблудившихся в них; но это чистая аллегория, и Белун не что иное, как солнце. Следуя ему, заблудившийся вскоре находит конец леса и благодарит за это солнце, т. е. Белуна.
В южных краях славянского племени, где теплое небо Иллирии и Сербии способствует произрастительности виноградных лоз, могло существовать божество, покровительствующее этим лозам и которое имело бы большое сходство с понятием Вакха. Таким богом вина в Дубровнях (Рагузе) был, по Аппендини, Gorae или Zarae. Но это предположение, по самому корню слова, сомнительно, и гораздо вероятнее считать Зарая за бога зари от иллирийского слова зора – zorja или за бога земного плодородия вообще – от слова зарнак, зарно – зерно. Что касается до Горая, то это, кажется, совершенно другое имя, и только производя его от глагола гореть, можно таким образом сблизить его с понятием зари. Такое предположение подтверждается еще тем, что в Сербии бог винограда назывался Загреем, от имени которого могло произойти и славянское название города Аграма, Загрея или Загреба. Но это имя скорее принадлежит к греческой мифологии, ибо Загреус был сыном Юпитера и Прозерпины и считался Вакхом, так же как и наследник его Дионисий, сын Симелы, сотворенный из той силы, которую Юпитер почерпнул в груди растерзанного гигантами Загрея. Случайное ли здесь сходство звуков, басня ли, перешедшая от греков к южным славянам, или, наоборот, славянское имя, вкравшееся в мифологию греков и римлян через побежденных иллирийцев, это предоставляем исследовать и решить другим, более ученым нашим читателям.
В хорватской грамматике Марка мы встречаем еще новое имя славянского Вакха – Пуста; но так как слово пуст (пост) означает у хорватов время мясоедия или карнавала и притом пост или пуст этимологически собственно ничего не значит, то и принимает Венелин, что это слово происходит от имени божества веселия. Простой народ, говорит он, охотно называет известное продолжение времени именем совпадающих праздников, так, например, Филипповки, Петровки и пр.; так точно могли и язычники назвать известные времена именами своих богов.
Если принять существование Пуста, то мы невольно вспомним и о германском Пустерике, которого найденные кумиры до сих пор необъяснимы. Это толстые вакхические фигуры из бронзы или глины, которые внутри пусты (отчего, быть может, произошло и имя Пустерика) и обыкновенно с открытым ртом и отверстием на голове, так что если в это отверстие влить кипятку, то кумир из рта пускает дым; ясно, что этот кумир изобретение хитрого жречества, обманывавшего таким явлением суеверных язычников.