[29] жатвы и собирания плодов не представляют особого характера радости и наслаждения торжеств летнего полугодия, но носят, скорее, в предусмотрительном, заботливом заготовлении зимних припасов признак мрачного ожидания черных тяжелых дней.
Дни солнцестояния имели у всех древних народов, поклоняющихся солнцу, высокорелигиозное значение; почему поклонение и жертвоприношение огню как символу света сделалось характеристической чертой праздников Купалы и Коляды, которые, по внутренним их свойствам и значениям, совершенно между собою тождественны[30], с тою только разницею, что летний день Купалы более природный и общественный праздник наслаждения настоящими благами земли, тогда как Коляда – домашний, семейный праздник отдыха, ворожбы и мольбы о будущем.
На Купало, как и на все летние праздники вообще, сбирается народ под открытым небом на горе или в урочище, почему и праздник этот носит название Стад или Тюлп (в Сибири), оттого что на эти веселые игрища стекаются стадами и толпами со всех сторон.
Самое имя Купала вернее всего производится от санскритского сир – блистать, откуда купавый – белый – кипеть и купать. Связь огня с водою доказывается и в германских языках: welle – волна от vellen, пылать, и prunno (колодец) от prunnam – гореть. Итак, Купало по этой этимологии есть праздник огня (света) и воды.
В день Аграфены Купальницы народ имеет обыкновение ходить в баню, как будто на прощание с последним удовольствием зимнего времени, после чего на заре Иванова дня все спешат умываться утренней росою и купаться в реках, и с этого числа начинают в России купаться.
В Ивановскую ночь повсюду зажигаются костры, через которые прыгает народ и прогоняется скотина, для очищения от недугов, порчи и влияния злых духов. В эти костры бросают цветы и благоуханные травы, как жертвоприношения божественной стихии света, но иногда сожигают в них также и всякую домашнюю рухлядь: лапти, онучи и старую деревянную посуду в знак истребления прошлого и возобновления новой жизни. Отсюда и обычай старух-матерей сожигать в Купальном огне сорочки больных детей, чтобы возвратить им здоровье. В сербской песне Будинская королева сожигает в живом огне ватра-жива рубашку, превращавшую сына ее в чудовище. Люнебургские славяне приносили в жертву живому огню белого петуха (символ солнца и света), и тот же обычай существовал у ижорской чуди близ Петербурга. Вероятно, что во времена язычества приносились и у нас живые жертвы Купальному огню, как видим это из нашей древней песни:
За рекою, за быстрою,
Леса стоят дремучие,
Во тех лесах огни горят,
Огни горят великие.
Вокруг огней скамьи стоят,
Скамьи стоят дубовые,
На тех скамьях добры молодцы,
Добры молодцы, красны девицы
Поют песни Колюдушки (Купалушке)[31].
В средине их старик сидит,
Он точит свой булатный нож,
Котел кипит горючий,
Возле котла козел стоит:
Хотят козла зарезати.
Ты, братец Иванушка,
Ты выди, ты выпрыгни!
Я рад бы выпрыгнул,
Горюч камень
К котлу тянет,
Желты пески
Сердце высосали.
Ивановские костры, собственно, не что иное, как царь или князь-огонь, или живой огонь (у немцев Nothfeuer), добываемый посредством трения двух кусков дерева. Его почитают доныне между нашими поселянами за лучшее средство для прекращения моровых болезней и скотского падежа. Решивши на мирской сходке употребить это суеверное средство, все жители села в одно время тушат у себя всякого рода огни, в печах и даже перед святыми иконами, и, собравшись потом на высоком месте вне села, начинают добывать новый, живой огонь, зажигают им большой костер, через который прогоняют весь скот, а потом и разносят этот огонь по всем избам, затапливают им печи и зажигают лучины, свечи и лампады.
Самое добывание живого огня, как и зажигание Ивановских костров, поручается обыкновенно старикам, которые, как видно из этого обряда чисто общинного быта и из вышеупомянутой песни, исполняли должность жреца в общественном богослужении языческой России. Старцы и бояре решают, по словам Нестора, бросить жребий на отрока и девицу для принесения их в жертву Киевским кумирам, сооруженным Владимиром, и с старцами же и боярами совещается позднее Великий князь о выборе новой веры[32].
Крайне замечателен еще в этом отношении воронежский обычай в праздник Ярылы выбирать мирскою сходкою старика, которому поручалась роль древнего языческого божества, или его главного священнослужителя, ниспавшего во времена христианства на степень комического лица, в шутовское платье наряженного старика, которого еще в прошлом столетии водили с торжеством по всему городу. Над ним трунила и потешалась молодежь; но замечательно, что при том, однако же, вокруг него водились хороводы, и что каждая девка, вступающая в этот хоровод, кланялась в пояс старику Ярыле.
Славянский деревянный идол фаллического вида из археологических раскопок
На праздничные сборища Ивановой ночи парни, бабы и девки украшаются поясами и венками из полевых цветов и душистых трав. В эту же ночь ходят собирать разные лекарственные и волшебные травы и верят, что ровно в полночь расцветет папоротник – поэтическая аллегория, выражающая высшую точку развития земной растительности. В Малороссии плетут в этот день венки из полевых цветов, как у нас на Семике, и пляшут вокруг дерева Марены или Купала, как в Германии вокруг Майского дерева. Под это дерево приносится обыкновенно и соломенное чучело Марены, Мары или Купала, украшенное венками, которое потом, подобно похоронам зимней Морены у западных славян, сожигается в Ивановском огне или бросается в воду с песнею:
Купало на Ивана,
Та купався Иван
Та в воду упав;
или:
Ходыли дивочки коло Мареночки
Коло мою вудыло Купала
Гратыми сонечко на Ивана,
Накупався Иван, та в воду впав.
Купало пид Ивана.
Наконец, в Ивановскую ночь широко разгуливается нечистая сила по всей земле и портит молодцов и красных девиц, мучит лошадей и скотину; почему боятся выпускать ее в этот день на пастбища и перед хлевами и конюшнями развешивают то купальнические венки из чародейных трав, то мертвых сорок, которых пуще всего боятся ведьмы; последние в эту же ночь собираются на Лысой горе близ Киева пировать и веселиться. Это поверье относится также и к празднику Коляды, где мы подробнее рассмотрим его значение.
Вообще день Купала не только всенародный, публичный праздник наслаждения, где семья теряется в общине, но и всемирное торжество стихий и небесных светил[33], где человек, сливаясь с природой, крепнет ее могучей силой и перерождается в ее таинственной плодотворной жизни.
Совершенно другое значение имеет Коляда. В этот зимний праздник живой огонь Ивановских костров становится частным достоянием домашнего очага. Каждый дом, каждая изба имеет свой особенный огонь, которому хозяин и его семья поклоняются и приносят жертвы. Этот праздник, исчезнувший отчасти у нас на Руси, сохранился в первобытной его чистоте у всех южных славян. Накануне Рождества Христова привозится с большим торжеством в каждый дом большой дубовый чурбан, украшенный венками и лентами и называемый бадняком, отчего и самый праздник получил имя бадного вечера. Бадняка кладут на очаг, льют на него масло и пиво, бросают в печь соли, муки и иногда даже мелкие монеты. Когда бадняк загорится, зажигают от него свечи и лампады перед образами, что вполне напоминает обычай живого огня[34], и главарь семьи, прочитавши молитву, берет кубок вина, отведывает и передает его старшему из прочих членов семьи, тот другому, пока кубок не обойдет всех присутствующих.
Для исполнения всех обрядов, связанных с бадняком, необходимо лицо полежайника, т. е. человека, не принадлежащего к семье и изображающего здесь высокое понятие гостя, по действиям которого хозяин заключает о счастии предстоящего года. Входя в горницу, полежайник кланяется хозяевам и осыпает избу зерновым хлебом в предзнаменование хорошего урожая; потом, схватив кочергу, бьет ею по догорающему бадняку, чтоб от него летели искры, приговаривая при каждом ударе: «Оволико говеда, оволико коня, оволико коза, оволико овца, оволико кармака, оволико кошница, оволико сретья и напредки», т. е. столько же (сколько летит искр) скота, столько же лошадей, коз, овец, кабанов, ульев, счастья и успеха. Этот обряд, по-видимому, заменяет в зимнем празднике очищение людей и скотины перепрыгиванием через огонь.
Поразительно сходство этого причитания с нашей древней песнею, помещенной в собрании П.В. Киреевского под именем «Песни Богоносцев», но носящей на себе чистый характер колядской и относящейся, вероятно, по преимуществу к поздравлениям домохозяев с праздником Рождества Христова:
Попаси же ему (хозяину), Господь Бог,
Хлор, Лавер, лошадок,
Уласий коровок,
Настасей овецек,
Василей свинок,
Мамонтий козок,
Терентий курок,
Зосим Соловецкий пцолок
Стами раями,
Густыми медами,
Великими юлазами!
Дай же, Господь Бог,
Сяму дому на стояньня,
Хозяину на здоровья,
С жаной и с деткам,
Со всем домом благодатным.
У карпато-россов злое божество скотского падежа, которого умилостивляют пиршеством в день Коляды, носит имя Карачуна[35].
В этом обряде встречается также торжественное шествие божества, представляемого здесь высоким белым хлебом, окруженным маленькими хлебцами, который так же, как и самый праздник, носит имя Карачуна. Этот обычай невольно напоминает нам замечательный малороссийский обряд на щедрый вечер 31 декабря, когда хозяин дома, усевшись за ужин, прячется от детей своих за грудою вареников и пирогов, наставленных на столе, и спрашивает их: «Хибаж вы мене не бачите?» и на ответ: «не бачимо, тату» – «дай же Боже, щобы и на той рок не побачили». Совершенно одинаковый обряд совершался у западных славян на острове Рюгене. В осенний жатвенный праздник Световита жрец становился также за высоким пирогом и спрашивал у народа: видит ли он его? и после отрицательного ответа изъявлял то же желание, чтобы и на будущий год его не видать было за высоким пирогом.