Двойное назначение, двойная идентичность
Двойное управление «Востока» – автоматизированное и ручное – отражало двойное назначение этого космического аппарата: для военных и гражданских целей. Как широко освещаемый в медиа проект, осуществляемый при этом в закрытых оборонных организациях, космическая программа представляла собой аномалию, своеобразную гибридную сущность. Это вызывало внутренний раскол в идентичности космических инженеров, работавших, например, в возглавляемом Королевым Особом конструкторском бюро №1, которое занималось разработкой как военных ракет, так и космических кораблей и ракет-носителей. Их исходная профессиональная идентичность как секретных инженеров-ракетчиков, работавших в изоляции от остального мира, сталкивалась с новообретенным ощущением пребывания (пусть и анонимного) в центре внимания219.
Космических инженеров воодушевлял массовый энтузиазм по поводу Спутника и первых полетов человека в космос. Черток вспоминал: «Эффект, вызванный запуском новой ракеты, теперь известной как ракета-носитель „Спутник“, оказался совершенно неожиданным. Рабочие, инженеры, научные работники многочисленных НИИ, КБ, сотрудники космодрома, которым казалось, что они делают очень важное, но обычное дело, вдруг увидели, что дело-то совершенно необычное. Каждый участник разработки, изготовления, подготовки и пуска почувствовал себя непосредственно приобщенным к научному подвигу, к ярчайшей дате в истории человечества»220.
Тем не менее советское руководство решило держать в тайне личности Королева и других ведущих космических инженеров, поскольку все они одновременно участвовали и в сверхсекретных оборонных проектах. Всеобщее внимание сосредоточилось на космонавтах, в то время как главные конструкторы были заметны лишь своим отсутствием на публичных торжествах. Совсем другие люди, зачастую вовсе не связанные с космической программой, путешествовали за границу, произносили речи и получали почести. Королев упоминался в прессе лишь как анонимный «Главный конструктор» и оставался неизвестным вплоть до своей смерти в 1966 году. В сентябре 1963 года, когда прошло уже немало времени после Спутника и полета Гагарина, Королев отдыхал на Черном море и решил посетить публичную лекцию о советских триумфах в космосе. Никто в аудитории, включая лектора, не знал, кто он такой221. Даже перспектива получить Нобелевскую премию за Спутник и позднее за полет Гагарина не подвигла руководство раскрыть личность Королева. В ответ на запрос Нобелевского комитета Хрущев, как утверждается, сказал, что «автором спутника был „весь советский народ“»222. Королев однажды горько посетовал старому другу, мол, «я – подпоручик Киже. Фигуры не имею. И так, наверное, иметь и не буду…»223
Советская космическая промышленность была частью обширного военного комплекса производства ракетной техники и ядерного оружия, и инженеры-ракетчики подчинялись тем же строгим правилам секретности, что и остальная оборонная промышленность, а возможно, и еще более строгим. Правила Министерства обороны от 1957 года требовали «предупреждения случаев разглашения в личных письмах и разговорах с родными и знакомыми сведений о дислокации, действительном наименовании части (учреждения) и характере проводимых там работ»224. Частную корреспонденцию подвергали регулярным проверкам на разглашение государственной тайны. Суровые предупреждения не остановили волну нарушений режима. Например, в одном военном подразделении в 1959 году за один только июль цензоры зафиксировали 62 случая нарушения режима секретности в частных письмах. В декабре 1959 года министр обороны издал суровый приказ «решительно покончить с либерализмом и сурово наказывать тех, кто допускает ротозейство и притупление бдительности»225.
Оттепель открыла для академических ученых новые захватывающие перспективы: стали возможными общение с иностранными коллегами, поездки на конференции и публикации за рубежом. Но инженеры-ракетчики, несмотря на свой непосредственный вклад в исследовательский проект огромной международной значимости, оставались изолированы от Запада. Черток вспоминал, что накануне Второй мировой войны Королев и его сотрудники «мечтали, что вместо намечавшейся конфронтации взаимодействие ученых стран-победительниц будет закономерным продолжением военного союза. В конце 1946 года, вернувшись с какого-то совещания из Берлина, Королев, загадочно улыбаясь, сказал мне и Василию Харчеву: „Приготовьтесь лететь за океан“. Увы! До самой кончины Королева ни он и никто из его ближайших сотрудников „за океаном“ так и не побывали»226.
Совместная работа над засекреченными проектами, которые должны были держаться в тайне даже от членов семьи, специфический образ жизни во время продолжительных командировок в суровом климате и скудных условиях космодрома, чувство гордости за международно признанные результаты и горечь из-за отсутствия публичного признания заслуг – все это значительно усилило групповую идентичность инженеров-ракетчиков. Совместная жизнь формировала одинаковые ценности и интересы. Один инженер, возвращаясь в Москву с космодрома, по ошибке взял в аэропорту чужой чемодан и, к своему удивлению, обнаружил в нем почти те же вещи, что были и у него: «Лежала в коробочке бритва „Харьков“, точь-в-точь как моя, несколько номеров „Нового мира“ – и у меня были те же, перчатки, шлем и штаны из летного комплекта, кое-какое бельишко и туалетные принадлежности. Несколько недавно купленных книжек почти полностью повторяли ассортимент моей покупки во время торчания на „десятке“»227. Владельца чемодана вскоре нашли; им действительно оказался другой космический инженер.
Черток отмечал, что у инженеров-ракетчиков не было культурной утонченности, обычно ассоциируемой с интеллигенцией. «Действовать, а не болтать, рисковать, влиять на ход событий как можно решительнее – таков был стиль работы. Многим в нашей среде не хватало тех черт интеллигентности, которые называются культурой общения, тактом, воспитанностью. Но каждый в каждом ценил чувство юмора, проявлял к работе товарища внимание, старался, если требовалось, прийти на помощь»228. Действительно, по воспоминаниям, участник первого состава Совета главных конструкторов Михаил Рязанский, который был «подчеркнуто интеллигентен, неизменно вежлив, корректен, доброжелателен», по своим манерам был исключением на фоне стиля поведения, преобладающего среди других членов Совета229. Главные конструкторы – жесткие переговорщики и строгие управленцы – часто считали утонченные манеры признаком слабости. Например, Королев поначалу не доверял конструктору систем связи Юрию Быкову. «Его настораживала подчеркнутая корректность, внешняя и внутренняя интеллигентность Быкова. Не дрогнет ли он в решающий и трудный миг, когда на карте может оказаться жизнь космонавта, престиж страны?» – вспоминал Черток230. В конце концов Королев преодолел свои подозрения, но его первоначальные сомнения показательны.
Гражданские инженеры всегда были окружены военными; в их число входили подразделения, обслуживающие стартовый комплекс, военные специалисты, занятые испытаниями ракетно-космической техники, и высшее военное руководство, наблюдающее за пусками. В условиях постоянного общения гражданских и военных в ракетно-космической отрасли возникла любопытная переходная категория «гражданских военных»: так называли военных инженеров, приписанных к группам гражданских инженеров для помощи в разработке ракетной техники231. Ряд ключевых постов в руководстве ракетостроения в оборонной промышленности занимали военные офицеры, для которых было сделано исключение, позволявшее им работать в гражданских учреждениях, одновременно оставаясь военнослужащими232. Профессиональная культура инженеров-ракетчиков была проникнута духом и ценностями военной службы. Но их идентичность оставалась расколотой: приверженность цели создания оружия для защиты социалистической Родины сталкивалась со стремлением осваивать космос. При этом они зачастую рассматривали первую цель лишь как средство для второй.
Инженерная элита: позиция между автономией и лояльностью
Когда уже в постсоветскую эпоху Черток писал свои мемуары, он сформулировал несколько черт, которые, по его мнению, описывали типичных советских инженеров-ракетчиков: они находили смысл жизни в творческой инженерной работе, сочетали техническую работу с организационной деятельностью, несли личную ответственность за результаты проекта, работали в изоляции от своих западных коллег и полагались только на отечественные технологии, работали в сотрудничестве с учеными из других областей и считали себя членами «гигантской технократической системы, теснейшим образом связанной с государством и идеологией социалистического общества»233.
Вера инженеров в технократическую утопию хорошо сочеталась с марксистским взглядом на научно-технический прогресс как фундамент строительства лучшего общества. В отличие от многих писателей, художников и ученых, космические инженеры держались на безопасной дистанции от любых опасных политических тем234. Один конструктор космических аппаратов признавал: «диссидентов среди нас не оказалось»