. Тем не менее Гагарин серьезно относился к своей общественной миссии. Он ценил, что люди часами стояли в очереди, чтобы увидеть его, и терпеливо выполнял свой долг, выступая с речами и раздавая автографы. Он объяснял своим друзьям, что эта деятельность была необходима для привлечения широкой общественной поддержки космической программы: «Вот придет человек домой, покажет автограф, расскажет о встрече с космонавтом, начнется разговор о космонавтике вообще, а ведь из таких разговоров и складывается общественное мнение»646.
Подготовленные советским политическим руководством для того, чтобы служить идеологическими символами коммунизма, космонавты отправлялись в зарубежные турне, распространяя послание о мире во всем мире, о сотрудничестве в космосе и о поддержке дела коммунизма. В течение четырех месяцев после завершения своего полета Гагарин посетил Бразилию, Болгарию, Канаду, Кубу, Чехословакию, Финляндию, Великобританию, Венгрию и Исландию647. В 1961–1962 годах он совершил двадцать две зарубежные поездки648. В каждой стране, которую он посетил, Гагарин собирал огромные толпы людей. В Калькутте на встречу с ним собралось более миллиона человек, что побудило Каманина сравнить Гагарина с Христом, причем в пользу Гагарина. В своем дневнике он отметил, что толпа, которую Иисус накормил пятью хлебами, насчитывала всего пять тысяч человек, что не сравнится с народной популярностью Гагарина649. Во время своей поездки в Англию в июле 1961 года Гагарин завоевал всеобщее восхищение, когда настоял на том, чтобы приветствовать толпу в открытом автомобиле под проливным дождем. Он сказал: «Если все эти люди пришли поприветствовать меня несмотря на дождь, то и мне он не помеха»650. Поскольку количество приглашений посетить зарубежные страны превосходило всякие пределы, Каманину пришлось отклонять более двух третей приглашений. В конце концов советские власти ввели сложную систему, согласно которой на все зарубежные поездки космонавтов необходимо было получать разрешение в Центральном комитете партии. Самый большой спрос был на поездки Терешковой, и решение о них принималось высшим политическим органом – президиумом ЦК партии. Все запросы должны были получить предварительное одобрение Министерства иностранных дел, Министерства обороны и КГБ651.
Визиты космонавтов имели особое политическое значение в третьем мире, где их публичные выступления тщательно планировались с расчетом вызвать рост популярности просоветских политиков. Во время поездки со своей женой в Индию в 1961 году Гагарин в частном порядке пожаловался Каманину на перегруженный график: «Много политики и почти ничего для себя, даже слонов в Индии не видели»652. Например, в течение одного дня во время своего визита на Цейлон Гагарин проехал около пятисот километров, посетил девять городов и произнес более пятнадцати речей653. Во время своих многочисленных зарубежных поездок он пережил почти 150 дней таких политических марафонов654. Усердно выполняя свои общественные обязанности, Гагарин приватно пожаловался Каманину, что его «„высосали“ до предела»655. Каманину пришлось спорить как с советскими послами, так и с местными политиками, которые заставляли Гагарина выступать по четырнадцать часов в сутки. В своем дневнике Каманин отметил: «Они делают все, чтобы выжать из Гагарина максимум возможного для поддержки правительства. Как это отразится на Гагарине, их не интересует…»656. Даже в открытой публикации Каманин намекнул на эту проблему: «Встречи и митинги следовали один за другим, их сменяли лекции, приемы. Нещадно палит солнце. Глаза застилает пот. За день ноги наливаются свинцом. Но Гагарин, радостный и взволнованный, стоит среди людского водоворота и отвечает на приветствия. Ну что ж, это его долг»657. После нескольких лет непрерывных пропагандистских поездок за границу Гагарина начали мучать кошмары: «Иногда закрою глаза и все равно вижу бесконечные вереницы людей, они с горящими глазами кричат приветствия на различных языках мира…»658.
Для советских официальных лиц то, как космонавтов принимали в различных странах, было лакмусовой бумажкой для определения политических пристрастий местных политиков. Каманин отметил, что Варшава была единственной столицей социалистической страны, где советских космонавтов приветствовали не только с их портретами, но и с фотографиями американских астронавтов. Он пришел к выводу: «Чувствуется, что Польша легко бы пошла на более тесный контакт с Западом в ущерб интересам Советского Союза»659. Заместитель Каманина, сопровождавший космонавта Титова в поездке во Вьетнам, отметил, что некоторые видные политические лидеры не присутствовали ни на одном из выступлений Титова, и предположил, что это может свидетельствовать о расколе в руководстве Вьетнама660. В то время как советское правительство пыталось использовать космонавтов в качестве «агитаторов за коммунизм» и улучшить имидж СССР во всем мире, местные политики зачастую использовали эти визиты для повышения собственной популярности. Космонавтов встречали либо чрезмерным гостеприимством, либо показной холодностью – в зависимости от местных политических склок и качества отношений между провинциальными элитами и федеральным правительством. Если советские чиновники понимали, что ими пользуются, они пытались перехватить инициативу. Когда местные власти в Бомбее намеренно не придали визиту Гагарина большого значения, советская делегация немедленно вызвала общественный интерес, опубликовав маршрут визита в местных газетах, и тем самым привлекла толпы людей661.
Пропагандистская нагрузка космонавтов была огромной. С 1961 по 1970 год космонавты совершили двести зарубежных поездок; одна только Терешкова совершила сорок две зарубежные поездки. Она, безусловно, была лидером по количеству полученных приглашений. Каманин отметил, что никто не сможет сравниться с ней «в способности вызывать к себе горячие симпатии народа». Пропагандистская деятельность Терешковой после полета утомила ее гораздо больше, чем предполетная подготовка и сам полет; она становилась все более раздражительной и теряла самоконтроль. Ей удалось избежать круговерти политических речей лишь на короткий период, пока она была беременна. Врачи запретили ей путешествовать после 15 февраля 1964 года. Терешкова была вынуждена активно заниматься своей агитработой вплоть до последнего дня: она вернулась из очередной пропагандистской поездки в Африку лишь 9 февраля. Ее дочери едва исполнилось два месяца, когда Каманин уговорил Терешкову посетить церемонию, посвященную Дню авиации, утверждая, что «пора ей показаться на людях»662.
Из-за завесы секретности, окружавшей советскую ракетную технику, ведущие конструкторы космических аппаратов оставались анонимными, а средства массовой информации часто представляли полеты человека в космос как личные достижения космонавтов. Некоторым космонавтам показалось несправедливым, что все внимание было сосредоточено на них в ущерб остальным участникам космической программы. Через несколько недель после своего полета Гагарин написал конфиденциальное письмо главному маршалу авиации Александру Новикову:
Очень много говорится и пишется во всем мире по этому случаю (о полете в космос.– В. Г.). Я не могу и не имею никакого права принять все это на себя. Если моя заслуга составляет хотя бы одну сотую долю всего сказанного, то и это было бы для меня величайшей оценкой совершенного. Я знаю, как трудно было нашим летчикам в период Великой Отечественной войны. Их заслуги и трудности, которые они перенесли, во много раз больше моих. Я просто оказался в фокусе событий…663
Чем больше публичных похвал Гагарин получал, тем менее комфортно он чувствовал себя на фоне своего публичного имиджа. Позже он признавался:
Неудобно потому, что я выгляжу каким-то сверхидеальным человеком. Все у меня обязательно хорошо получалось. А у меня, как и у других людей, много ошибок. Есть у меня и свои слабости. Не надо идеализировать человека. Надо брать его таким, как он есть в жизни. А то неприятно получается, как будто бы я такой паинька, такой хорошенький, что, простите меня за такое выражение, тошно становится664.
Больше чем кто-либо другой Гагарин ощущал давление жерновов пропагандистской мельницы, которая разрушила его мечты еще об одном полете в космос и превратила его в окаменевший символ. «Гагарин надеется, что когда-нибудь он совершит новые космические полеты. Маловероятно, что это когда-нибудь произойдет,– Гагарин очень дорог человечеству, чтобы можно было рисковать его жизнью для рядового космического полета,– рассуждал Каманин.– Нужно будет попробовать убедить его отказаться от полетов и готовить себя на роль одного из главных руководителей космической деятельности в СССР»665. Ведущий космический инженер, часто встречавшийся с Гагариным, заметил:
Гагарин прекрасно понимал, что как рабочий космонавт он уже вряд ли будет использован, он стал символом, и это его угнетало, ему было больно, поэтому он одержимо рвался к следующему полету. …Представьте себе удалого, молодого, азартного Юрия Гагарина, который счастливым голосом говорит: «Поехали!» – и первым – первым!– летит в космос, а потом, спустя много времени, видит себя в качестве восковой персоны в музее мадам Тюссо,– есть в этом что-то отвратительное, чего нормальный человек, мужчина, полный сил, пережить не может, он хочет компенсации