692. Общественность больше не видела разницы между истинным достижением и неудачей, выданной за успех.
Прежний общественный энтузиазм уступил место цинизму. Гагарин публично признал: «Чересчур бодрые репортажи о нашей работе способствовали тому, что космические полеты воспринимались некоторыми как заведомо счастливый и легкий путь к славе»693. По воспоминаниям свидетеля, вскоре после крушения «Союза-1» в небольшой группе комсомольских активистов Гагарин поднял тост за своих коллег-космонавтов. Кто-то постоянно перебивал его, говоря, что космическая техника уже доведена до совершенства и что стать Героем (Советского Союза) нетрудно. «Почти со слезами Юра сказал: – А Комаров сгорел в космосе? Это тебе что? …Юра бросил стакан на стол и стал собираться»694.
По мере того как неудачи космической техники и ошибки космонавтов начали подрывать мифологизированный идеальный образ космической программы, пропагандистский механизм тоже начал давать сбои. Отрежиссированная до деталей церемония публичной встречи экипажей «Союза-4» и «Союза-5» была сорвана покушением на Брежнева. У ворот Кремля недовольный режимом офицер принял машину, в которой находились космонавты Береговой, Николаев, Терешкова и Леонов, за лимузин Брежнева и произвел четырнадцать выстрелов. Водитель был убит, но космонавты остались живы695. Однако миф о космонавтах серьезно пошатнулся. После этого инцидента высшие советские руководители больше не присутствовали на публичных церемониях приветствия вернувшихся космонавтов. Политический статус связанных с космической программой мероприятий был понижен. Космонавты больше не стояли на трибуне Мавзолея Ленина рядом с руководителями страны. «Космонавт стал менее заметен как символ политической власти и более заметен как профессия»,– пишет историк Кэтлин Льюис696.
Авиаторы и космонавты
Публичный имидж советских космонавтов был в чем-то похож (а в чем-то отклонялся от его наиболее известной модели) на культовый образ авиаторов сталинской эпохи. По словам Катерины Кларк, герои-летчики 1930-х годов были примером культурной иерархии поколений. «Сыновья» – арктические летчики, полярные исследователи, стахановцы – проявляли порой безрассудную храбрость и «непосредственность». «Отцы» – летные инструкторы, наставники рабочих и товарищ Сталин как парагон отцовской любви – олицетворяли «мудрость», «заботливость» и «строгость», необходимые для воспитания в детях «сознательности». Кларк подчеркивала стабильность этой культурной иерархии на протяжении всей сталинской эпохи: «несмотря на наличие разных уровней „зрелости“, „дети“ никогда не становились „отцами“, так как в них предпочитали видеть только образцовых „сыновей“»697. Однако на заре космической эры сталинские «соколы» наконец обзавелись собственными духовными сыновьями – космонавтами. Молодые пилоты гагаринского поколения выросли на рассказах о великих подвигах сталинских героев. Титов, например, вспоминал, как в детстве на него повлияли советские истории о полярных исследователях698. Каманин с удовлетворением записал чьи-то слова о том, что Гагарин является таким же примером для советской молодежи, как Каманин – для своего поколения. После трагической гибели Гагарина Каманин, двадцатью годами ранее потерявший своего сына, высококлассного летчика, сказал вдове Гагарина: «Он был мне дорог, как единственный сын»699.
По иронии судьбы космонавты, призванные быть вестниками десталинизации, имели много общего с иконами сталинской эпохи, их духовными «отцами». Миф о космонавтах зиждился на устоявшемся каноне сталинизма: образности и ритуалах стахановцев, культе авиаторов и арктическом мифе. Космонавтов «окружали теми же почестями и торжественными церемониями, что и героев авиации предыдущего поколения»700. Как стахановцы, космонавты должны были побуждать рабочих повышать производительность труда. 17 апреля 1961 года, всего через пять дней после полета Гагарина, «Правда» опубликовала статью под названием «Беспрецедентный подвиг в освоении космоса вдохновляет советских людей на новые трудовые победы»701. Подобно сталинским «соколам», которые олицетворяли собой соединение «бесстрашия, безупречной подготовки и железной воли»702, космонавты служили образцом для своего поколения. Как и сталинская пропаганда, миф о космонавтах был создан по инициативе высшего руководства страны, активно продвигался в прессе и затронул все слои населения, от школьников до пенсионеров. Этот миф порождал мечты о космических путешествиях и пробуждал неподдельный общественный энтузиазм, который умело использовался для утверждения превосходства советской техники и поддержания советского режима.
Миф о космонавтах был задуман как новейший, футуристический и высокотехнологичный проект, однако он оказался собран из составных элементов, в большинстве своем заимствованных из старого пропагандистского дискурса. Парадоксально, но культурная политика десталинизации Хрущева опиралась на традиционные сталинские ритуалы прославления героев и организованные массовые празднования. Космической пропагандой руководили люди из поколения, воспитанного при Сталине, и ее главный идеолог Николай Каманин смоделировал миф о космонавтах по образцу своей роли в сталинском мифе об авиаторах. Космонавты заняли свою ступень в иерархии поколений советского духовного наследия как «сыновья» знаменитых авиаторов 1930-х годов, став, таким образом, сталинскими духовными «внуками».
Однако, в отличие от кумиров сталинской эпохи, космонавты ощущали фундаментальное противоречие между своим публичным имиджем и профессиональной идентичностью. Миссия стахановцев была связана с их профессией: они призывали других работников подражать их стремлению к повышению производительности труда. Пример сталинских героев-авиаторов привлекал граждан вступать в авиационные клубы, чтобы пополнить резерв Военно-воздушных сил. Но космонавты отнюдь не стремились привлечь в свои ряды большое число новых космонавтов. Как заметила Льюис, «государство совсем не ставило перед собой цель сделать космический полет популярным у населения хобби, способствующим укреплению гражданской обороны»703. Космонавты подавали лишь нравственный пример и являлись рупором идеологических посланий, но не прокладывали профессиональный путь в космонавтику для обычных граждан. Профессиональные достижения космонавтов превратили их в знаменитостей, но в дальнейшем их деятельность не нуждалась в их профессиональной идентичности. Чтобы сохранить свой публичный авторитет, Алексею Стаханову нужно было устанавливать новые рекорды, а Валерию Чкалову – продолжать летать. Космонавты же выступали публично не как профессиональные пилоты, а как пропагандисты, просветители и послы общечеловеческих ценностей на международной арене. Они говорили о мире, дружбе и науке, но не о деталях своих полетов. Их общественная деятельность часто мешала их подготовке к будущим полетам. Шесть из одиннадцати первых космонавтов больше никогда не летали в космос, несмотря на все их усилия остаться в списке действующих космонавтов. Чтобы в полной мере воплощать собой символ, космонавты должны были перестать быть космонавтами.
Космонавты были встроены в пропагандистскую машину против их воли и испытывали сильный дискомфорт. Главные темы, интересовавшие космонавтов (технические аспекты космических полетов, аварийные ситуации на орбите и планирование будущих полетов), были исключены из их публичных выступлений. Космонавты должны были выполнять заранее заданный алгоритм в программе космической пропагандистской машины, подобно тому как сами они должны были встраиваться в систему управления своим космическим аппаратом. Ни та ни другая машина не оставляла им пространства для инициативы. Подобно тому как космонавты пытались усилить свой контроль над космическим кораблем, они стремились сами управлять своей ролью в обществе. И подобно тому как космонавты не могли быть идеальными автоматами на борту, они не стали идеальными ролевыми моделями на общественной арене.
Медиум иногда искажает суть послания. Можно даже предположить, что своей популярностью космонавты были обязаны не идеализированному пропагандистскому образу, транслируемому по всему миру, а их человеческой стороне, которая просвечивала сквозь этот образ, несмотря на все усилия их наставников скрыть ее. Возможно, именно история обычных людей, оказавшихся в экстраординарных обстоятельствах, показалась публике более гуманной и вдохновляющей, чем рассказы о суперподвигах суперменов.
Глава 7. Вспоминая советскую космическую эру. Миф и идентичность в постсоветской культуре
Роман Виктора Пелевина «Омон Ра» (1991)– мрачная пародия на официальную историю советской космической программы. Главный герой, Омон Кризомазов, вдохновленный советской пропагандой, проходит изнурительную подготовку космонавта, принося по пути много личных жертв только для того, чтобы обнаружить: героический полет на Луну без шанса вернуться назад живым, к которому он готовился,– всего лишь инсценировка, разыгранная перед камерами в возведенных под землей декорациях. Более того, он узнает, что вся советская космическая программа – обширная мистификация с использованием примитивных технологий, лежащая в основе показного образа технологической утопии. Карнавальное ниспровержение Пелевиным советских ценностей выходит далеко за рамки космической программы: полет на Луну олицетворяет здесь всю советскую цивилизацию с ее пустыми обещаниями, технологическими проектами «потемкинских деревень» и реальными человеческими жертвами. Роман посвящен «героям советского космоса», то есть не реальным космонавтам, а всем людям, застрявшим в политическом, географическом и культурном пространстве советской системы