лярных «Гагаринских вечеринках» – танцевальных рейвах, проходивших в павильоне «Космос» на ВДНХ в Москве. С потолка свисали гигантские макеты ракет и космических кораблей, огромный портрет Гагарина украшал танцпол, и на вечеринку были приглашены настоящие космонавты, чтобы общаться с участниками вечеринки. Помещение старых советских реликвий в контекст молодежных вечеринок произвело странный освобождающий эффект: космические символы более не воспринимались как идеологически нагруженные эмблемы советской пропаганды или перестроечного ревизионизма. «Наложение советской символики на атрибуты рейв-культуры, которое может показаться ироничным и даже абсурдным,– пишет культурный антрополог Алексей Юрчак,– на самом деле освободило связанные с Гагариным и космической программой символы от их советского пафоса, придало им новый облик и позволило включить их в производство новой культуры». Юрчак предложил метафору «сэмпла», чтобы описать (пере)использование советской символики в постсоветской культуре. «Подобно музыке хаус, которая создает бесконечное количество ремиксов, сэмплируется и используется в новых диджей-сетах, в данном случае бывшие официальные символы тоже микшируются (remixed) и встраиваются в новые контексты в свежем, нелинейном формате,– пишет он.– Таким образом, новые „символические сэмплы“ (symbolic samples), цитирующие старые и относительно недавние советские смыслы, помещаются в новый динамичный контекст»745.
Российский капитализм и семиотика космоса
В постсоветскую эпоху дискурсы прошлого и настоящего вступают в сложное взаимодействие. Как отмечает историк Мартин Коллинз, глобальная эпоха, в которую мы живем, изменила как культурное восприятие космических полетов, так и приоритеты космической эры. Метанарратив освоения космоса больше не доминирует в общественном представлении о космических полетах, и новые крупномасштабные космические проекты, как правило, связаны с глобальными системами спутниковой связи, а не с амбициозными планами пилотируемых полетов. Вместо того чтобы уводить человечество прочь с Земли в зачарованную неизвестность, космические проекты теперь соединяют разрозненные части нашей планеты, меняя сами понятия, в которых мы обсуждаем культуру в целом и в частности, культуру космической эры746.
Коллинз обращает наше внимание на семиотическую природу новых дискурсивных режимов: культурные символы не просто репрезентируют вещи, они действуют. Они создают среду «второй природы», в которой возникают новые идентичности, а новая форма власти – власть культуры – конкурирует со старыми политическими и институциональными структурами и перестраивает их. Таким образом, культуру нельзя рассматривать просто как раскрашенный фасад, за которым скрывается грубый механизм технологических инноваций, экономических стимулов и политических компромиссов. Культура сама по себе является действующей силой – инструментом инноваций, извлечения прибыли и борьбы за власть.
И капитализм, и коммунизм манипулировали символами: капитализм сделал семиотику неотъемлемой частью маркетинга, в то время как коммунизм включил ее в повседневную идеологическую пропаганду. Обе системы породили массовое производство и потребление символов; любая публичная репрезентация имела своей целью продать что-то, будь то товар или идеологическая догма. Деятели коммунистической пропаганды часто сталкивались с теми же задачами, что и менеджеры корпоративного маркетинга.
В постсоветской России культурное наследие десятилетий коммунистического правления столкнулось лицом к лицу с недавно зародившейся капиталистической культурой. Современные российские рекламные кампании зачастую умело сочетают старую советскую символику с «новыми русскими» капиталистическими ценностями. Пользуясь тем, что Коллинз назвал «смесью семиотики, капитализма, космических полетов, глобального и локального», они умело эксплуатируют привлекательность космических символов советской сверхдержавы, которые стали модными среди молодежи и питают ностальгические чувства пожилых людей. Летом 2006 года оператор сотовой связи МТС запустил рекламную кампанию в Москве для продвижения своего нового тарифного плана «Первый». На рекламном щите был изображен космонавт в скафандре, радостно позирующий с мобильным телефоном в космосе747. МТС также запустила телевизионный рекламный ролик со слоганом «Будь первым!». Эта недвусмысленная попытка позиционировать компанию как лидера отрасли была основана на популярной в России ассоциации образа космонавта с Юрием Гагариным, первым космонавтом. Послание на рекламном щите в то же время содержало самоиронию в постмодернистском стиле: у космонавта на руках были космические перчатки, что, конечно же, делало невозможным нажатие клавиш на телефоне. Таким образом, реклама притворялась вовсе не рекламой, а скорее приглашением зрителя вступить в семиотическую игру с противоречивыми символами.
Смешанные чувства гордости за славные космические достижения прошлого и стыда за потерю статуса сверхдержавы, а также ирония по отношению к обоим этим чувствам как идеологическим конструкциям создали благодатную почву для семиотического взаимодействия прошлого и настоящего, реальности и имитации, правды и рекламы. Показная рефлексия о симулированной реальности рекламы была выведена на новый уровень в серии телевизионных рекламных роликов МТС, последовавших за рекламной кампанией тарифа «Первый». В этих роликах сначала показывали космонавта, разговаривающего по мобильному телефону во время подготовки к старту, а затем камера уходила на общий план, показывая, что действие на самом деле происходит в декорациях на съемочной площадке во время подготовки к съемкам сцены запуска748. Лукаво отсылая к популярным конспирологическим теориям, будто космические полеты целиком инсценируются на съемочной площадке, а также к сюжету романа «Омон Ра», эти рекламные ролики приглашали зрителя стереть границу между реальностью и имитацией, между рекламой и игрой, а также между космической историей и сегодняшним рынком.
Глобальная спутниковая связь и системы навигации все больше интегрируются в российскую экономику, но их политические и культурные аспекты приобретают особый оттенок для российского общества и отягощаются воспоминаниями о советском прошлом. Еще в 1999 году в России не было законодательной базы для использования систем глобального позиционирования. По сообщениям СМИ, в 1998 году партия автомобилей «Фольксваген» была запрещена к продаже в России, поскольку они были оснащены GPS-приемниками749. В 2001 году российские власти решили создать отечественного конкурента GPS и реанимировали зашедший в тупик военный проект под названием ГЛОНАСС (глобальная навигационная спутниковая система) с целью распространить его использование на гражданскую сферу. В мае 2007 года президент Путин подписал указ, разрешающий бесплатный и открытый доступ к гражданским навигационным сигналам системы ГЛОНАСС как для российских, так и для зарубежных клиентов750. Российские власти обещали обеспечить глобальное покрытие к 2010 году, рассчитывая, что иностранные потребители, особенно на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, будут заинтересованы в альтернативе GPS, которая не находилась бы под контролем США751. Несмотря на огромные инвестиции (в 2010 году ГЛОНАСС потребляла треть годового бюджета Космического агентства Российской Федерации)752, программа потерпела череду неудач из-за провалившихся запусков. Только в октябре 2011 года орбитальный парк ГЛОНАСС вышел на полную мощность – двадцать четыре спутника, едва обеспечивающих глобальное покрытие. Один из спутников вышел из строя в июле 2014 года, лишив систему глобального покрытия753.
Вместо того чтобы способствовать глобализации, спутниковые навигационные системы в российском контексте стали предметом международной технической конкуренции, инструментом политического влияния и поводом для возрождения национальной гордости. Российско-американские переговоры о технической и функциональной совместимости между GPS и ГЛОНАСС продвигались медленно. Тем временем Министерство промышленности России предложило ограничить продажи GPS-приемников, несовместимых с ГЛОНАСС754. Официальная политика в отношении глобальных навигационных систем в России, казалось, вернулась к старому советскому стереотипу национального изоляционизма. В марте 2007 года Путин провел заседание Государственного совета в Калуге – городе, прозванном «родиной космонавтики», где Циолковский провел большую часть жизни и написал свои самые важные работы. Провозгласив историческую преемственность с идеями Циолковского об освоении космоса, Путин инструктировал членов Совета, что система ГЛОНАСС «должна работать безупречно, она должна быть дешевле, лучше, чем GPS, по качеству». Он выразил уверенность, что российские потребители проявят «здоровый экономический патриотизм» и предпочтут ГЛОНАСС, а не GPS755. В декабре 2007 года первая партия двухсигнальных навигаторов GPS/ГЛОНАСС была быстро распродана в московских магазинах, еще за несколько месяцев до того, как потребители смогли использовать сигналы ГЛОНАСС на всей территории России756.
У российских пользователей «око в небе» зачастую ассоциировалось с государственной слежкой советской эпохи. В октябре 2007 года глава Федеральной службы безопасности (ФСБ) генерал Николай Патрушев объявил о планах создания общенациональной системы контроля за дорожным движением. Под лозунгом борьбы с терроризмом ФСБ намеревалась внедрить систему мониторинга личных автотранспортных средств на территории России. Технические детали новой системы не раскрывались, но подразумевалось, что она может использовать спутники для связи и определения местоположения машин. Журналисты быстро отреагировали, собрав первоначальные негативные отзывы на эту новость: «это вторжение в частную жизнь»; «попахивает нарушением конституционных прав граждан»; «всякая слежка вызывает неприятные ассоциации с тоталитарной сталинской эпохой»