82. Воинственная риторика покорения космоса опиралась и на более ранние культурные воспоминания: даже в дореволюционной России летчики традиционно изображались как «покорители воздуха», прямые потомки воинов из русских волшебных сказок83. Когда освоение космоса было помещено в этот традиционный контекст, образовалась символическая связь космических полетов с национальной гордостью. Представляя космонавтов на публичных встречах, Каманин часто говорил о них как о наследниках героев войны84. Тем не менее использование военной риторики в отношении космических полетов заключало в себе противоречие. Официально декларировалось, что советская космическая программа носит исключительно мирный характер, а военная форма космонавтов свидетельствовала об обратном. Руководители программы расходились во мнениях по поводу роли военной символики в публичном образе космонавтов. Вопрос о том, представлять ли первую космонавтку Валентину Терешкову на официальном фото в военной форме или в гражданской одежде, пришлось решать Центральном комитету партии. В итоге Терешкова появилась на фото в гражданском платье85.
Покорение космоса стало символически ассоциироваться с советской победой над нацистской Германией. В типичных биографиях Гагарина часто писали, как в ожидании запуска он сидит в космическом корабле и слушает музыку, которая вызывает у него воспоминания из детства: жизнь под нацистской оккупацией, лишения войны и радость освобождения советскими солдатами86. В этой идеологической апроприации частных воспоминаний весьма изобретательно переинтерпретировался реальный жизненный опыт Гагарина. Мальчиком он действительно пережил оккупацию, но, по имеющимся сведениям, был вынужден скрыть этот факт при поступлении в летную школу; это «темное пятно» на его биографии могло помешать зачислению87. Позднее он удивлялся, как власти разрешили ему стать космонавтом даже после того, как узнали об этом факте88. Музыка же, которую он слушал во время подготовки к полету, едва ли могла вызвать патриотические чувства: на самом деле он слушал «Ландыши», популярную тогда лирическую песню, слова которой космонавты спародировали, превратив в застольную песню89.
Миф о космонавтах играл важную роль в попытке Хрущева десталинизировать советское общество и возродить его связь с изначальными революционными устремлениями к коммунистической утопии90. В 1961 году, вскоре после полета Гагарина, Хрущев приказал изъять останки Сталина из Мавзолея Ленина на Красной площади и удалить его имя с фасада мавзолея. Монументы сталинской эпохи демонтировали, одновременно торжественно открывая новые мемориалы космической эпохи. По мере того как статуи Сталина – впечатляющие и травматичные напоминания о сталинском терроре – убирали с глаз долой, центральное место занимали футуристические образы освоения космоса. Преодоление земной гравитации стало для многих символизировать уход из сталинского прошлого: «Для советского человека космос был еще и символом тотального освобождения. Разоблачен Сталин, напечатан Солженицын <…> Выход в космос казался логическим завершением процесса освобождения и логическим началом периода свободы»91.
https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/01/Памятник_Гагарину_Ю.А.%2C_Юго-Западный_округ%2C_Москва.jpg
Рис. 2. Памятник Юрию Гагарину в Москве. Скульптор П. И. Бондаренко, 1980, титан.
Подобно любой иррациональной конструкции, предназначенной для того, чтобы в нее верили, а не подвергали критическому анализу, миф о космонавтах был полон внутренних противоречий. Космонавтов изображали исключительными героями, идеальными ролевыми моделями для молодежи. В то же время медиа подчеркивали, что они были обычными гражданами с такими же жизненными заботами и тревогами, как у остальных советских людей. В частности, Гагарин изображался как «простой советский парень, но при этом космический супергерой»92. У всех первых космонавтов были воинские звания, но их полеты представлялись как совершенно мирные. Космонавты были идеально дисциплинированны, но при этом способны идти на риск. В одних сообщениях о полетах подчеркивались личные заслуги космонавтов, а в других утверждалось, что все достижения были коллективными, а не индивидуальными93.
В июле 1980 года, незадолго до начала московских Олимпийских игр, в Москве был открыт памятник Гагарину (скульптор Павел Бондаренко; рис.2). Гигантская статуя космонавта на колоссальной колонне, похожей на шлейф взлетающей ракеты, парит на высоте 40 метров над зрителями. Космонавт и его ракета символически сливаются, представляя Гагарина как сверхчеловеческий синтез человека и машины. Непреодолимая дистанция между статуей и зрителем подчеркивает мифологические пропорции фигуры Гагарина, которая в своем футуристическом совершенстве возвышается над сегодняшним миром, погрязшим в своих человеческих недостатках.
Мифологизация инженеров
Если советские идеологи в пропагандистских целях культивировали идеализированный образ советской космической программы, то у руководителей космической отрасли были свои причины скрывать от публики сбои оборудования и экстренные ситуации во время полетов. Они опасались, что негативная огласка может поумерить энтузиазм советского руководства по поводу космической программы. Выгодная схема, благодаря которой космическая отрасль самостоятельно контролировала доступ к информации о космосе, помогла ее руководителям во многом контролировать советский публичный дискурс о космосе. Одной из задач ведущего аналитического центра этой индустрии, Научно-исследовательского института №88 (с 1966 года – Центральный научно-исследовательский институт машиностроения, ЦНИИмаш), была цензура всех связанных с космосом материалов, предназначенных для публикации в открытой прессе94. Публично не упоминались многочисленные поломки оборудования, неудачные запуски и приземления, ошибки экипажа и закрытые проекты. Существование целых программ – например, секретной программы по высадке человека на Луне – обходилось молчанием. В результате космическая история советского периода воспроизводила одни и те же клише: космонавты были безупречными героями, их полеты были полностью успешными, а бортовая автоматика всегда работала идеально.
Руководители космической промышленности хорошо понимали историческую значимость своих проектов, но в их представлении исторический рассказ должен был улучшать реальность, приближать ее к идеалу. Космические инженеры стремились запечатлеть реальность не такой, какой она была, а такой, какой она должна быть,– как если бы они писали соцреалистические романы. Как заметила Катерина Кларк, раннесоветский дискурс постоянно колебался между тем, «что есть», и тем, «что должно быть»95. С точки зрения космических инженеров, то, «что есть», было лишь неорганизованным и полным ошибок черновиком, в то время как зал славы истории заслуживал чистой, выставочной версии того, «что должно быть». Королев не пустил ни одного журналиста на стартовую площадку в день полета Гагарина 12 апреля 1961 года96. Впрочем, через несколько месяцев после запуска Титова он принял участие в съемочной сессии – делал вид, что общается с космонавтом на орбите. Один из сделанных тогда снимков до сих пор широко распространен как каноническая фотография Королева, якобы разговаривающего с Гагариным во время полета97. Рабочие встречи государственной комиссии, занимавшейся проверкой готовности к полету, тоже велись за закрытыми дверями. Однако перед каждым запуском эта комиссия проводила специальную протокольную встречу, во время которой отчитывались все главные конструкторы и происходило официальное представление экипажа. Королев активно поощрял фото- и видеосъемку таких протокольных встреч, а также других предполетных ритуалов98. Любые ляпы вроде неправильно произнесенной фамилии космонавта вырезались из записей99. Поскольку личности Королева и других членов комиссии в то время были государственной тайной, эти записи тогда не публиковались. Их делали для внутреннего пользования, то есть для участников космической программы, а также для потомков – как «чистую» версию исторических событий.
Королев высоко ценил символическое значение космических артефактов. До запуска Спутника было сделано два экземпляра аппарата: один для полета и один для наземных испытаний и моделирования. По чисто техническим причинам (чтобы максимизировать отражение солнечного света и избежать перегрева) поверхность полетного аппарата необходимо было отполировать. Королев настоял на том, чтобы отполировали и тестовый экземпляр: «Этот спутник в музеях будут показывать!» Он восхищался эстетической привлекательностью его шарообразной формы и считал, что Спутник как символ вторжения человека в космос должен «соответствующим образом смотреться»100. В 1958 году макет Спутника был представлен на Всемирной выставке в Брюсселе. Историк Льюис Сигельбаум, изучивший внутренние советские дебаты по этому поводу, утверждает, что целью этой экспозиции было «не столько исказить реальность, сколько показать идеализированную, или „высшую“, ее версию в надежде, что тем самым удастся вдохновить людей работать ради того, чтобы делать экстраординарное более обыденным»