тдельные дни, точнее в сутки, укладывали до 10 тысяч кубометров бетона!!! Такой объем даже трудно вообразить. А делалось все это в условиях гигантских облучений!!! Были, конечно, комбинезоны, медицинское наблюдение. Но работа была тяжелейшая. И не случайно, что многих людей, кто там трудился, сегодня уже нет среди нас. Нет людей, с которыми я работал — Александра Николаевича Усанова, Юрия Сергеевича Крашенинникова, Курносова, монтажника Быкова и многих других.
Само укрытие было возведено в сверхсжатые сроки и в конце октября было принято межведомственной комиссией во главе с Лукониным. Было создано министерство Минатомэнерго, которому были переданы в эксплуатацию атомные станции.
Укрытие было рассчитано на 20 лет. Вот прошло уже 20 лет. Сегодня иногда раздаются критические голоса, но я хотел бы посмотреть на этих людей — что бы они могли сделать в тех условиях, в каких работали наши строители, монтажники, проектировщики, — в условиях незнания, огромных радиационных полей, страшного нажима сверху? Поэтому то, что было сделано в 1986 году для ликвидации аварии, заслуживает всемерной благодарности, памяти и высокой оценки.
Студентка, филолог 18 лет:
— Знаете, чем они отличаются от нас? Они не рассказывают, какие бывают люди, они рассказывают, кто и как действовал, что решал и что получилось. В этом поколении было модно работать и думать. Они смотрят на нас и в ужас приходят, от того, как мы вылетаем из институтов, можем не работать годами, крутиться так, продавать что-то или рекламировать. Раньше я думала, что они нас ненавидят, а теперь понимаю: они за нас боятся, что мы не справимся ни с собой, ни с техникой, ни с врагами…
На экране диалог двух биофизиков Р. М. Бархударова и С. В. Панченко:
Вопрос:
— Как бы Вы охарактеризовали то поколение атомщиков, к которому себя относите?
(Р. М.) Да… Судьба-вопрос. Такие вопросы надо предварительно задавать. Понимаете, если обо мне говорить, я себя к атомщикам, в обычном таком, стандартном понимании, не отношу. Я не занимаюсь реакторами, не занимаюсь непосредственно станциями. Я всю жизнь занимался радиационной гигиеной и радиационной экологией. Это все, что связано с проблемами вокруг станций, вокруг предприятий атомных и т. д. Это защита населения, человека, защита среды. Можно ли меня назвать атомщиком? Ну так, условно. Поскольку я имею отношение к атомной энергетике и промышленности. Но, в узком смысле, я повторяю, я — не атомщик.
Вопрос:
— Сергей Владимирович, а Вы?
(С. В.) Я тоже занимаюсь вопросами радиационной гигиены и радиоэкологии. У меня круг интересов был связан с использованием атомной энергии урана. Я работал со взрывами, со строительством плотин, со строительством подземных хранилищ для газоконденсатов. Это и поворот северных рек, и безопасность населения вокруг атомных станций. Ну, последние 20 лет — Чернобыль, в какой-то степени. Сегодня это еще и утилизация атомных подводных лодок, связанных с ними вопросов радиоэкологии. Конечно, я не в чистом виде атомщик, но отношусь к этой отрасли, как к отрасли, которая имеет право на существование, на развитие. В этом смысле я с сочувствием отношусь к тем проектам, я сам работал по проектированию новых атомных станций, в частности Костромской, Дальневосточной, Ростовской, Калининской, ну, в общем, в самых разных проектах участвовал как радиоэколог…
Вопрос:
— Ну хорошо, а как Вы назовете ту если не профессиональную область, то научную общность, к которой Вы относитесь?
(Р. М.) Околоатомщики. Мы занимаемся радиационной оценкой атомной промышленности на окружающую среду и здоровье человека. Это основное, чем мы занимались, хотя мы оба физики, оба кончали МИФИ. А что касается атомной энергетики, то я всегда был ее сторонником и многократно выступал за ее развитие. Так что, с этой точки зрения, я атомщик. Я не вижу альтернативы атомной энергетике. Это единственное, на что мы можем рассчитывать в ближайшие, там, 50-100 лет.
Вопрос:
— А если говорить о развитии атомной энергетики, как Вы считаете, тем людям, которые будут восстанавливать систему Минсредмаша, о воссоздании которого сейчас говорится, понадобятся какие-то качества, которых сейчас нет?
(Р. М.) Вам откровенно?
Это, наверное, относится не только к Средмашу, это относится вообще ко всем нашим чиновникам. Качество, которое должно быть у всех, — желание видеть свою страну процветающей и сильной. Тогда и самоотдача будет, и все, что с этим связано.
(С. В.) Необходимо то, что называется патриотизм.
Вопрос:
— Это гражданские качества, а какие профессиональные?
(С. В.) И профессионализм нужен, и гражданские качества, потому что, чего тут говорить, чтобы атомная отрасль развивалась, сегодня мы должны больше думать о системе образования и о том, о чем шведы в свое время озаботились: о системе просвещения и об информационной политике. Ее нужно проводить иначе, чем она проводилась до настоящего времени. Иначе очень много черных пятен именно вот в этой стороне. Общение со своим народом должно быть. Без истерик. Профессиональное.
(Р. М.) Вот в старое время, в советское время, всегда говорили: общественное преобладает над личным. Ну, я не знаю, как вам, но тогда все это нам уже казалось абсурдным. А сейчас у нас перекос в другую сторону. У нас личное, куда хотите, загляните, преобладает над общественным. И вот для того чтобы и атомная энергетика восстанавливалась, и Средмаш, и все такое прочее, общественное, я имею в виду интересы общества и государства, должны преобладать.
Психолог (44 года):
— Да, физики наши, они же лирики, жили во времена, когда онтология в виде идеологии спускалась сверху, была институализирована в пионерских, комсомольских и партийных организациях, прописана в книгах и пропета в песнях. Сегодня любой человек спросит: "А кому я должен?" Он перед обществом не отвечает. Интересно, что группы "немыслящих" из возраста атомщиков первые "бегут хаять" любую общественную деятельность, мол, она нам за советский период надоела… Мол, оболваненные мы были. Оболваненные или нет, но индустрию создали… Но опыт атомщиков нельзя взять и просто перенести в нашу действительность, рассыплется он. Не возьмут его. Нужны новые механизмы. Это как продолжить жизнь старого реактора — сильно задуматься надо, понять, что там уже распалось и на что, применить новые технологии, чтобы старое-то сохранить. Иначе все эти физики и их структуры останутся для молодежи памятниками несостоявшейся цивилизации.
Математик (38 лет):
— Ну, не так все мрачно… твои же коллеги по новой модной теории утверждают, что задача детей — восстановить уважение к отцам и лояльность к роду своему. Ну, тогда придется нам искать внутренние силы, мотивацию и применять недюжинное изобретательство, чтобы наладить сотрудничество с людьми, которые уже все в этой жизни сделали для себя и для страны… Это вызов нам! Это развитие!
Студентка (18 лет):
— Я — с вами, если физику учить не заставите!
Математик (38 лет):
— Куда ты денешься от физики-то? Заводи скорее моду на познание между подружками… А то последними в очереди будете
Студентка (18 лет):
— В какой очереди?
Математик (38 лет):
— На выход в Будущее…
Психолог (44 года):
— Они про очереди не понимают. А очередь за пониманием, познанием и рефлексией звучит неплохо. И номерочки на руках…
Смех среди старших. Молодежь проблему очередей проехала.
После перерыва мы услышали начальника ЦИВД Росатома физика Насонова Виталия Петровича:
— Сегодня мне, как выходцу из Средмаша, отдавшему более 30 лет работе в этой отрасли, конечно приятны заявления и планы нынешнего руководства Федерального агентства. Это грандиозные, амбициозные задачи: пускать по 2–3 блока у нас в России и также участвовать в строительстве блоков за рубежом. Я горд за эти планы, хотя сейчас нам следует не только закрепляться за Будущее словами, а полностью перестраивать ту систему организации работ, которая сложилась как в нашей стране, так и в самой атомной отрасли. Почему я это говорю? Вот мне приятно, что руководитель сейчас вспоминает идею Средмаша… А у нас были времена: лет 10–15 назад мы вообще не могли говорить, что работаем в Средмаше, нас везде "клевали и долбали". На сегодня нужно лучшее, характерное для Средмаша, естественно, восстановить. А для решения этой задачи, первое — конечно, строительную индустрию. Она отличалась, это все знают. Мы строили не только свои объекты и города, мы строили пусковые шахты для ракетных установок. У нас была сильнейшая подотрасль, без нее, если не восстановится, не организуется, то по 2 блока в год будет очень сложно строить… А привлекать на эти работы только иностранную, как мы говорим, рабочую силу, я думаю, неразумно, тем более на такие важнейшие объекты. Раньше у нас там было все, начиная от своих производства цемента и кончая вводом в эксплуатацию. А по нынешним временам, когда мы анализируем некоторые техногенные аварии, например в Москве… в общем, мост в Лужниках пришлось заменять срочно. Выяснилось, что в цемент добавляли соль, чтобы она на морозе не сцеплялась, а потом прошло немного времени, и он начал сыпаться.
Второе, что, конечно, нужно восстановить, это атомную индустрию в промышленности.
Третье, естественно, подготовка кадров. Средмаш отличался высоким профессионализмом и имел свою систему подготовки кадров… некоторые руководители этого здания в свое время заявляли: зачем нам базовый институт, я, вон, наберу со всех московских вузов мальчиков, и пусть они работают. Я считаю, что в нашей отрасли такой подход неприемлем. Была отлаженная система подготовки именно профессиональных кадров для эксплуатации энергоблоков, так ее нужно восстановить.
И наконец, четвертый, самый важный момент — это на моей памяти впервые за 30 лет работы в отрасли — необходимость отработать единый модульный реактор, который мы могли бы штамповать и ставить на все выбираемые площадки. До сих пор у нас сколько было научных советов, сколько было заседаний коллегий, когда мы говорили про блок ВВЭР-1000, то одна модификация, то вторая, то, там, средней мощности, 440 МВт… Чтобы решать проблему массового производства — речь идет о той программе, которая ориентирована на создание базового блока ВВЭР-2006, так вот, этот базовый блок до