В реальности престиж монархии и монархическая идея в
России в годы революции были, к сожалению, сильно дискре-дитированы. Даже казачьи станицы, прежняя опора монархии, в своих наказах времён Гражданской войны высказывались
против неё. О крестьянах и рабочих и говорить нечего. Бывший
царский премьер-министр (в 1911–1914 гг.) В.Н. Коковцов, по-этесса Марина Цветаева и другие современники отмечали, что к
известию о расстреле Николая II рядовые обыватели отнеслись
либо с чёрствым равнодушием, либо даже со злорадством, редко
можно было встретить сочувствие. Определённый всплеск но-стальгии по монархии среди крестьян был зарегистрирован ор-ганами ГПУ гораздо позже, в период сталинской коллективиза-ции, когда большевики окончательно «взяли за горло». Но тогда
было уже поздно… Что касается либеральной прессы, то в ней
признаком «хорошего тона» в эти годы стало осуждать монархию по поводу и без повода, что переходило всякие границы разумного: получалось, что все выдающиеся завоевания России, в
том числе культурные, были осуществлены вопреки власти Ро-мановых, а всё негативное (экономическая отсталость, малограмотность народа и т. п.), наоборот, вменялось ей в вину.
Среди белых офицеров было немало убеждённых монархистов: известно, как любили они, особенно в застольях, исполнять старый гимн «Боже, Царя храни!». Из наиболее известных
белых генералов выделялись монархическими настроения-ми В.О. Каппель, М.Г. Дроздовский, А.П. Кутепов, М.К. Дитерихс. Но даже они понимали, что открытое провозглашение
монархических лозунгов по меньшей мере несвоевременно. Оно
и оттолкнуло бы от белых сразу большинство народа, и раско-лоло бы ряды их активных сторонников, среди которых были
как монархисты, так и сторонники республики. Лишь на самом заключительном этапе Гражданской войны, в июле 1922 г.
генерал М.К. Дитерихс во Владивостоке провозгласил целью
восстановление монархии. По сути это был жест отчаяния, терять к тому времени было всё равно уже нечего, всё было ис-51
В.Г. Хандорин. Мифы и факты о Верховном правителе России
пробовано; но и это не помогло. И лишь в эмиграции этот
лозунг приняли остальные белые (в массе своих активных организаций), да и то тут же раскололись по вопросу о кандида-туре монарха на «кирилловцев» и «николаевцев». Терять им к
тому времени было тем более уже нечего.
Именно поэтому в годы Гражданской войны Белое движение в лице его вождей и в частности А.В. Колчака приняло
известную установку о «непредрешении» формы правления в
будущей России (монархия или республика). Схема была тако-ва: сначала победить большевиков, добиться умиротворения в
стране, а далее в спокойной обстановке и под контролем властей («пропущу только государственно здоровые элементы») провести выборы в новое Учредительное собрание (закон о котором был подготовлен), которое от имени народа определит
будущее государственное устройство.
Некоторые исследователи почему-то считают, что такая
«расплывчатость целей» лишала широкие массы понимания
задач Белого движения. На самом деле эти задачи достаточно
чётко проявлялись в практической политике белых (о чём мы
поведём речь в следующих главах). В конце концов, вопрос о
монархии или республике был далеко не главным (сильно ли
отличается современная монархическая Великобритания от
республиканской Франции?), и в любом случае было ясно, что
даже при возможности возрождения монархии она будет лишь
в конституционном варианте английского типа. В результате Первой мировой войны рухнули последние «классические», авторитарные монархии в Европе — Российская, Германская и
Австро-Венгерская. В таких условиях даже искренним монархистам было ясно, что возрождение монархии в прежнем виде
невозможно. Формула же «непредрешения» по сути обеспечивала сплочение в рядах Белого движения как монархистов, так
и умеренных республиканцев (кроме демократических социалистов типа эсеров и меньшевиков), оставляя данный вопрос
открытым и предохраняя от раскола.
Белые вожди прекрасно понимали, что какие-то завоевания революции, начиная с февраля 1917 года, признать всё
52
Глава 2. Дело о падении монархии и политическая программа
равно придётся, потому что историю невозможно повернуть
вспять. Было бы нелепо и фантастично, например, пытаться
восстанавливать такой уничтоженный революцией пережи-ток старины, как сословное неравенство (и без того постепенно отмиравшее ещё при монархии). Или отменять введённый
большевиками 8-часовой рабочий день. С другой стороны, принципиальное неприятие у белых вызывали такие дискре-дитированные жизнью новшества Временного правительства, как имевшая катастрофические последствия «демократизация
армии» и уступки сепаратистским элементам национальных
окраин.
В отличие от большевиков, принципиально отказавшихся
от правопреемства по отношению к старому Российскому государству, при белых была восстановлена преемственность в
законодательстве и в государственной символике и традициях: флаг-триколор, несколько видоизменённый герб, на котором
монархические регалии — короны над головами двуглавого
орла, скипетр и держава — были заменены крестом Св. Кон-стантина и мечом, петровская Табель о рангах, наградная система орденов, форма одежды чиновников и военнослужащих, знаки различия чинов и званий, и прежде всего погоны, являвшиеся основным внешним отличием белой армии от красной, строгая дисциплина и чинопочитание в армии (вплоть до ста-рорежимного титулования генералов «ваше превосходительство»), за немногочисленными исключениями вроде монархического гимна «Боже, Царя храни» (временно заменённого
патриотической песней «Коль славен») или чересчур архаич-ного титулования офицеров «благородиями» — всё это в противовес большевикам, создававшим новое, другое по самой
идеологии и основам государство, и потому принципиально
не пользовавшимся символами старого. Соответственно этому, белая власть принимала на себя в качестве правопреемника
и все обязательства Российской Империи и Временного правительства — как внешние (международные договоры, долги
по внешним займам), так и внутренние (связанные с охраной
собственности, выплатами пенсий и льгот и т. п.).
53
В.Г. Хандорин. Мифы и факты о Верховном правителе России
Был ли Колчак монархистом? Сведения на этот счёт проти-воречивы. Некоторые его соратники, как адмирал М.И. Смирнов и генерал К.В. Сахаров, в эмиграции отвечали на этот вопрос утвердительно; генерал М.К. Дитерихс отрицал это. Сам
адмирал на допросе следственной комиссии говорил, что после
Февральского переворота не верил в возможность восстановления монархии («Ясно было уже, что монархия наша пала, и что
возвращения назад не будет… Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в
наше время уже не выбирают»)1. В ранних изданиях его допроса
приводятся также его слова: «Я не могу сказать, что монархия —
единственная форма, которую я признаю»2. По всей видимости, этот вопрос не был для него принципиальным, т. е. он допускал
возможность существования России как в форме монархии, так
и в форме республики (ничего удивительного в этом нет. Автор
этих строк тоже с симпатией относится к конституционной монархии, но по объективным причинам считает её возрождение
в России вряд ли возможным). Но при этом именно Колчак назначил полноценное расследование по делу об убийстве Царской семьи, предоставив следователю по особо важным делам
Н.А. Соколову самые широкие полномочия.
При этом с определённостью можно сказать, что он был
ярко выраженным милитаристом. Эти его взгляды наиболее
отчётливо отразились в переписке с Анной Тимирёвой. «Война
проиграна, — писал он ей 30 января 1918 г., — но ещё есть время
выиграть новую, и будем верить, что в новой войне Россия воз-родится. Революционная демократия захлебнётся в собственной грязи или её утопят в её же крови. Другой будущности у
неё нет. Нет возрождения нации, помимо войны, и оно мыслимо
только через войну. Будем ждать новой войны как единственного
светлого будущего (выделено мною. — В. Х. )»3 . В другом пись-1 Колчак А.В. — последние дни жизни. С. 103, 105; Верховный правитель России: документы и материалы следственного дела… С. 34.
2 Колчак А.В. — последние дни жизни. С. 102.
3 ГАРФ. Ф. р-5844. Оп. 1. Д. 3а. Л. 102.
54
Глава 2. Дело о падении монархии и политическая программа
ме, от 21 декабря 1917 г. адмирал признаётся: «Война — единственная служба, которую я искренне и по-настоящему лю-блю. Вой на прекрасна, она всегда и везде хороша»1. Надо отметить, что подобные взгляды на войну в то время были ещё
довольно распространены в профессиональной военной, офи-церской среде. В ранних изданиях его допроса содержится
признание о том. что он «с радостью» встретил начало войны с
Германией (считая её неизбежной и необходимой), начало которой он называет «одним из самых счастливых» дней в своей
жизни2. Во всяком случае, к идее «дружбы народов» адмирал
относился не только насмешливо-скептически, как к утопии, но и презрительно. «Будем называть вещи своими именами, —
пишет он в одном из цитированных писем Тимирёвой, — …
ведь в основе гуманности, пацифизма, братства рас лежит про-стейшая животная трусость»