[835]. Другие генералы действовали дипломатичнее, но не скрывали своего отрицательного отношения к подобному мифотворчеству. Это были уважаемые в армии и в народе люди, мнения которых было трудно не учитывать.
Почувствовав серьёзное недовольство среди соратников по оружию и прекрасно понимая, что их упрёки справедливы, П.А. Ротмистров уже в 1963 г. предпринимает попытку скорректировать цифру 1500 на 1200. В интервью, опубликованном в № 7 «Военно-исторического журнала», он снижает численность бронетехники своей армии, участвовавшей в бою юго-западнее Прохоровки, с 800 до 500, но делает это не резко, а постепенно. Павел Алексеевич, как и раньше, утверждал, что юго-западнее Прохоровки неприятель ввел в бой до 700 танков, а «войска первого эшелона 5-й гв. ТА, сражавшиеся непосредственно с этой группировкой, имели в своём составе немногим более 500»[836]. Следовательно, в этом районе во встречном танковом сражении должно было участвовать не 1500, как он утверждал ранее, а 1200 боевых машин. Но в «Отчёте…» армии написано, что всего обе стороны имели более 1600 бронеединиц, 100 – были направлены южнее Прохоровки (левый фланг армии), а где же ещё 300?
Чтобы не отвергать уже растиражированную цифру, Павел Алексеевич начинает выдвигать новую легенду о том, «что второй эшелон и резерв армии были задействованы для ликвидации создавшейся угрозы обхода противником обоих флангов». Следовательно, читатель должен был решить, что эти три сотни машин он мог направить или на свой правый фланг (в район х. Остренький, полоса соседней 5-й гв. А), или ввести в бой юго-западнее станции. Действительно, в течение 12 июля 1943 г. на оба фланга армии были выдвинуты три механизированные и две танковых бригады, а также отдельный танковый полк, имевшие в своём составе всего 234 танка. Но как же быть со следующими фактами?
Во-первых, о выдвижении части сил армии на другие направления отмечалось в «Отчёте…», и тем не менее тогда в 1943 г. это никак не повлияло на мнение Военного совета (и самого П.А. Ротмистрова), который утверждал, что во встречном сражении юго-западнее станции участвовало 1500 танков. Во-вторых, если согласиться с данными, приведенными в интервью, то получается, что на правый фланг армии были направлены 300 танков. Но в «Отчёте…» указано: в этот район ушли всего две бригады – механизированная и танковая[837], имевшие в строю всего 92 танка[838] (к тому же в боях они в этот день не участвовали). А где же ещё более 200 боевых машин? Учитывая, что «Отчёт…» и другие боевые документы, которые рассматриваются нами, находились тогда на секретном хранении, а бывшему командарму было необходимо выйти из щекотливой ситуации, сохранив лицо, он не гнушался никакими уловками и не опасался, что на его «жонглирование цифрами» кто-то сможет указать.
А о том, что к этому времени Павел Алексеевич был прекрасно осведомлен и о действительном положении дел 12 июля 1943 г. в полосе его армии и о нереальных цифрах, направленных его штабом вышестоящему командованию, свидетельствовали многие старшие офицеры и генералы, которым доводилось близко общаться с ним после войны. В конце 1990-х-начале 2000-х годов в музей в Прохоровке, где я работал заместителем директора по научной работе, не раз приезжали коллеги Павла Алексеевича по бронетанковой академии, её слушатели и при встрече с сотрудниками вспоминали, что в кругу профессионалов бывший командарм был более откровенным и точным в оценках происходившего в июльские дни 1943-го. Так, например, в 2008 г. в беседе со мной генерал-лейтенант Н.Г. Орлов вспомнил разговор, который завязался в ходе научного семинара по проблеме применения танковых войск в обороне, который проводился в 1963 г. под руководством П.А. Ротмистрова. Тогда маршалу задали несколько неудобных вопросов, в том числе и такие: «Какие причины повлияли на то, что 5-я гв. ТА, имея превосходство в бронетехнике, не смогла разбить противника 12 июля 1943 г.» и «Вы в своих мемуарах пишете, что противник под Прохоровкой в один день потерял 400 танков и самоходок. Эту цифру можно считать точной, или она выверялась на глазок, ведь поле сражения осталось за немцами?».
На что маршал ответил примерно следующее: «Планировали одно, а в действительности произошло иначе. Во-первых, артиллерия фронта нас фактически не поддержала, немцы не дали. Тяжелый самоходно-артиллерийский полк и истребительно-противотанковая бригада, выделенные для нашего усиления, не подошли. Во-вторых, два раза подряд меняли район развертывания ударных корпусов, в результате мы были вынуждены развертываться в теснине, а противник 11 июля занял удобную для обороны местность. В-третьих, наши танки уступали немецким, в армии было много лёгких. Поэтому остановили противника, понеся большие потери. В высоких потерях есть и моя вина как командующего. Я не настоял, времени не хватило, на том, чтобы перед переходом армии в контрудар была проведена нормальная артобработка переднего края, а при планировании использовались не только разведданные фронта, но и нам дали возможность провести разведку в полном объёме. Ведь нам говорили, что главные силы немцев действуют против армии Катукова, а оказалось иначе. В итоге мы не продвинулись вперед, не разбили корпус СС, но наметившуюся брешь надёжно прикрыли.
Что касается потерь немцев, то, откровенно говоря, эта цифра сложилась в штабе нашей армии из донесений частей. А ведь на переднем крае по одному танку часто стреляют орудия нескольких частей, и, подбив его, каждый доносит как свой успех. В результате на поле стоит один уничтоженный танк, а докладывали о 3–4, а то и с десяток».
Таким образом, сразу после Курской битвы штаб Ротмистрова сочинял небылицы о Прохоровке, чтобы сгладить горечь от крупной неудачи при вводе в бой армии, и стремился отвести от себя ответственность, а после войны всё пошло по накатанному пути. Командарм лишь изредка подправлял: для публики – краски посочнее и фантазии помасштабнее, а для тех, кто профессионально занимался военным делом, – беседы пооткровеннее.
К моменту выхода интервью 3-й том «Истории Великой Отечественной войны» был уже сдан в печать. Таким образом, с 1964 г. сложилась запутанная ситуация. Некоторые авторы, опираясь на последние высказывания П.А. Ротмистрова, в своих работах использовали цифру 1200 бронеединиц, хотя официально уже была названа – 1500. Причем новые данные приводили в статьях, направленных в адрес научной конференции, посвящённой 25-й годовщины победе в Курской битве, даже непосредственные её участники – Маршалы Советского Союза А.М. Василевский и К.С. Москаленко[839]. Игнорировать положение, когда в официальных изданиях фигурируют две разные цифры, к концу 1960-х годов было уже невозможно.
Поэтому из идеологического отдела ЦК КПСС руководству созданного в 1966 году Института военной истории Министерства обороны СССР поступило распоряжение: принципиально ничего не меняя, каким-то образом объяснить в научном издании, что обе цифры, по сути, верны. При этом никаких дополнительных исследований проводить не предполагалось. Другими словами – мифу о Прохорова надо было придать стройность и «осовременить». Решить эту непростую задачу было поручено полковнику Г.А. Колтунову. В своей части рукописи книги о Курской битве, которая была подготовлена вместе с коллегой по ИВИ МО СССР полковником Б.Г. Соловьёвым, он попытался найти компромисс между устоявшейся точкой зрения (1500 танков), новой информацией (1200) и мнением тех, кто отрицал значительный масштаб сражения.
Он разделил группировку противника в 700 танков, указанную П.А. Ротмистровым, на два района. Якобы это была общая численность 2-го тк СС, атаковавшего с юго-запада (до 500 танков) и 3-го тк (до 200), который двигался на Прохоровку с юга. Кроме того, он ясно указал, что в составе эсэсовского корпуса было три дивизии, и отмёл утверждение офицеров штаба 5-й гв. ТА об участии в боях за Прохоровку 11-й тд и мд «Великая Германия». Как рассказывал мне в 1999 г. Георгий Автономович, по его мнению, это могло несколько умерить пыл тех, кто считал обе версии Ротмистрова выдумкой. В то же время численность 5-й гв. ТА была оставлена в пределах тех цифр, что были указаны в «Отчёте…» её штаба: 800, при этом оговорили, что до 700 – действовали на «танковом поле», а 100 – в составе отряда Труфанова, южнее станции. Кроме того, он умолчал о бригадах, направленных в полосу 5-й гв. А. Это конечно могло вызвать недовольство бывшего командарма, но скандал разгореться не должен был. Так как в конце своего объяснения, Г.А. Колтунов чётко отметил: «Таким образом, юго-западнее Прохоровки с обеих сторон приняло участие в сражении до 1200 танков и самоходных (штурмовых) орудий, а южнее Прохоровки – до 300 бронеединиц. С учётом обоих районов в танковом сражении западнее и южнее Прохоровки приняло участие до 1500 бронеединиц».[840] Причём, чтобы снизить значимость двух абзацев, в которых было изложена эта точка зрения, авторы разместили их не в основном тексте, а в виде сноски.
Всё это в комплексе сыграло свою роль, и с тех пор обе цифры получили официальное одобрение. Так возникла «обновленная» версия мифа о Прохоровке, которая продолжает в той или иной мере присутствовать в исследованиях и публикациях российских историков до сегодняшнего дня. Причин несколько. В конце XX в. начался естественный процесс ухода от активной деятельности советских военных историков, смену же им квалифицированных специалистов, способных воспринять всё лучшее, что было создано, и двинуться вперёд, подготовить сразу не удалось в связи с развалом СССР и начавшимися социальными потрясениями. Кроме того, развитие исторической науки подразумевает поиск и ввод в научный оборот новых документальных источников, работать же в архивах дело дорогостоящее, очень трудоёмкое и кропотливое, не каждому по плечу. Поэтому авторы значительной части изданий, из которых сегодня молодое поколение россиян узнаёт о нашем прошлом, идут по проторенной дорожке: комментируют уже опубликованные факты без должного изучения ситуации на фронтах и имеющихся материалов, подгоняя их под свое видение проблемы. Так теперь создаются уже новые легенды и мифы Огненной дуги.