о эта часть его плана оказалась наиболее слабо просчитана. Расчёты на стойкость войск Крючёнкина и Горячева оказались чрезмерно завышены, в том числе и по субъективным причинам. Командный состав их дивизий, назначенный на свои должности весной 1943 г., оказался не в состоянии не только выполнить боевые задачи, но в ряде случаев даже исполнять свои элементарные обязанности.
«План Ватутина» в том виде, как он представлен выше, до недавнего времени историкам известен не был. Возможность в полной мере понять замысел командующего Воронежским фронтом появилась лишь после того, как в 2009–2014 годах были проанализированы рассекреченные ЦАМО РФ документальные источники фронтового и армейского звена. Вероятно, поэтому и сегодня отдельные отечественные исследователи продолжают поддерживать точку зрения К.К. Рокоссовского об ошибке Н.Ф. Ватутина и даже развивать. По их мнению, якобы наличие в 40-й А перед Курской битвой большого количества сил и средств является подтверждением неспособности руководства фронтом верно определить направление главного удара Манштейна. Поэтому оно «размазало» свои силы по всем вероятным танкоопасным направлениям[328]. Действительно, по количеству личного состава и вооружению армии Москаленко и Чистякова были практически равны, но это не противоречит замыслу командующего фронтом. Ведь в письме от 21 апреля 1943 г. высказывалось мнение о том, что в полосе 40-й А немцы могут нанести не главный, а лишь вспомогательный удар[329], а учитывая, что Н.Ф. Ватутин возложил на К.С. Москаленко ещё и задачу оттянуть на себя часть сил противника из полосы 6-й гв. А, существенное усиление этой армии было вполне оправданно.
И тем не менее, ещё раз подчеркну, рубеж 6-й гв. А всегда рассматривался как наиболее опасный, куда ГА Юг, вероятнее всего, бросит основные силы. Причём эти оценки оставались не только на бумаге. Об этом свидетельствует и пункт «Плана Ватутина» о выдвижении после начала боёв именно в полосу этой армии всех подвижных резервов фронта – 1-й ТА, 5-го гв. Стк и 2-го гв. Ттк. По личному приказу начальника штаба фронта генерал-лейтенанта С.П. Иванова с конца мая их командование будет проводить рекогносцировку маршрутов движения и ночные марши бригад именно в полосу армии Чистякова[330]. На участке 52-й гв. сд 6-й гв. А будет подготовлен передовой КНП для генерал-лейтенанта М.Е. Катукова, а на второй полосе в районе с. Яковлево будет зарыта в землю в полном составе 1-я гв. тбр в качестве передового отряда 3-го мк 1-й ТА. В полосе же 40-й А ничего подобного в это время не готовилось.
Армия Москаленко изначально имела главную задачу: наряду с обороной собственного рубежа (вероятного направления вспомогательного удара) способствовать контрударами удержанию группировки противника, наносящей удар по 6-й гв. А, а также при необходимости выделением в её полосу соединений на усиление обоянского направления. Несколько опережая события, отмечу, что этот вывод подтверждают и практические шаги Н.Ф. Ватутина уже в ходе оборонительной операции. Так, с 5 по 15 июля в полосу 6-й гв. А он вывел из 38-й А лишь 5 частей и соединений, из них только одну стрелковую дивизию и две танковые бригады, а из 40-й А – 16, в том числе три стрелковые и одну зенитную дивизии, восемь танковых и истребительно-противотанковых бригад[331]. Кроме того, даже ослабленная 40-я А примет участие в контрударе 8 июля 1943 г., проведя хотя и «демонстративные», но все же успешные контратаки против левого крыла 4-й ТА по планам, которые были разработаны в период подготовки к Курской битве. Кстати, в отчёте штаба армии о боевых действиях 8 июля 1943 г. упоминается о разработанном ранее и утвержденном руководством фронта плане удара во фланг обоянской группировки противника (в направлении Томаровки) с целью оттягивания сил из полосы 6-й гв. А и причинах его невыполнения: «Согласованный вопрос перехода ударной группировки войск левого крыла 40-й армии в наступление на Томаровку, после изъятия почти всех средств усиления и одной стрелковой дивизии[332], распоряжением штаба фронта от 8.7.1943 г. был переключён на демонстративные действия в этом же направлении в составе двух дивизий. Своим распоряжением командарм эту операцию поручил провести командиру 52-го стрелкового корпуса генерал-майору тов. Перхоровичу… с 10.00 8.7.1943 г.»[333].
И последнее. При анализе решений Н.Ф. Ватутина (как, впрочем, и К.К. Рокоссовского) по ключевым вопросам подготовки к Курской битве, на мой взгляд, всегда следует держать в поле зрения два важных аспекта, которые помогут избежать ошибки в оценках его деятельности. Во-первых, командующий любого фронта оперировал теми силами и средствами, которые ему представляла Ставка, исходя из её собственного видения оперативной обстановки, а оно (это видение), к сожалению, не всегда соответствовало реальности. «Разрыв» между понятиями «требуется для решения поставленных задач» и «есть в наличии у фронта» должен был заполняться талантом полководца в организации и ведении боевой работы, а также повышением напряжения войск. Но часто дефицит сил был значительно больше, чем командующий имел в своём распоряжении этой не видимой для глаза субстанции, а у личного состава был предел физических возможностей. У К.К. Рокоссовского перед Курской битвой такого «разрыва» практически не было, ему предоставили всё, что нужно для обороны, и даже больше, а у Н.Ф. Ватутина он будет «зашкаливать» все разумные пределы (из-за просчёта Москвы в определении главного удара противника в районе Курской дуги[334]). И никакие выдающиеся способности лично генерала армии и его подчинённых компенсировать это были не в состоянии. Именно поэтому уже на второй день немецкого наступления Ставка спешно двинет на юг крупные резервы, а не из-за того, что Н.Ф. Ватутин окажется недальновидным военачальником, а войска его фронта менее стойкие, чем их соседи.
Во-вторых, в разработке Курской оборонительной операции участвовали от 15 до 20 высококлассных, по меркам того времени, профессионалов высокого ранга. Документацию готовил штаб фронта, согласовывал с представителями Ставки Маршалами Советского Союза А.М. Василевским и Г.К. Жуковым, которые в апреле-мае 1943 г. находились больше в войсках под Курском, чем в Москве, затем она тщательно проверялась и анализировалась в Ген. штабе. И лишь после этого поступала на обсуждение в Кремль. Безусловно, никто не застрахован от ошибок, но в такой «технологической цепочке» ошибки могли быть только очень крупные, т. е. стратегического характера. По крайней мере, тот факт, что в полосе армии Чистякова, оборонявшей вероятное направление главного удара противника, оперативная плотность войск ниже, чем на её стыках с соседями, или, что 40-я А имела больше танков, чем 6-я гв. А, разработчики операции прекрасно знали. Ибо именно с наличия и распределения сил и средств начиналось планирование любой обороны. Если же эта проблема была решена именно таким образом, значит, следует в первую очередь искать мотив, а не просто констатировать факт и ставить точку.
Таким образом, весь «План Ватутина» был нацелен на то, чтобы с первых дней наступления противника, опираясь в первую очередь на сложный рельеф местности и скоординированные действия всех армий левого крыла фронта, во-первых, распылить силы его ударных группировок, во-вторых, нивелировать их качественное превосходство над нашими войсками в бронетехнике. Подчеркну, ставка, сделанная командующим фронтом на максимальное использование условий местности, оказалась единственно верным решением не только при возведении армейских полос, но и для раскола ударных группировок Манштейна. И хотя его план, в силу допущенной Ставкой ВГК ошибки в определении главного удара германских войск на Курск, в полном объёме не будет реализован, его дальновидность и расчёт сыграют колоссальную роль в успешном отражении наступления ГА «Юг».
В.Н. Замулин. С чем генерал В. Модель начал битву за Курск? Состояние ударной группировки вермахта южнее Орла перед началом летней кампании 1943 г
Наименее изученной проблемой отечественной историографии Курской битвы является вопрос численности ударных группировок германских войск и боевой состав их соединений перед наступлением на Курск. Хотя её решение крайне важно как для понимания общего замысла летней кампании вермахта, и прежде всего её ключевого элемента – операции «Цитадель»[335], определения реального потенциала войсковых формирований, привлечённых для её реализации, так и для оценки вклада армий каждого из шести советского фронтов, участвовавших в срыве последнего стратегического наступления немцев на востоке. Основных причины, не позволявшие нашим учёным приступить к анализу этого вопроса, две. Во-первых, советским исследователям изначально было закрыт доступ в западные архивы, т. к. в СССР информация из них априори считалась ложной. В 1946–1956 годах военные, обобщавшие боевой опыт войны в целях повышения обороноспособности страны, были вынуждены использовать две группы источников: трофейные документы и материалы советских разведорганов (допросы пленных, перебежчиков и т. д.). Однако документы вермахта, как правило, захватывались не регулярно, поэтому были разрознены и не давали общей картины событий, а показания военнопленных оказывались малоинформативными и часто недостоверными. Иная же информация, например спецорганов Красной Армии, грешила схематизмом и завышением потенциала противника. Особенно значительный объём недостоверных данных шёл от разведслужб действующей армии в первый период войны, что заставило советское Верховное командование дважды (осенью 1942-го и весной 1943 г.)