[449]. К началу июля система различных мер маскировки и дезинформации работала в полном объёме. И хотя скрыть перегруппировку значительных сил у Курской дуги было невозможно, сохранить в тайне конкретные районы сосредоточения отдельных соединений и частей, а также незаметно подтянуть тяжёлое вооружение к переднему краю неприятелю удавалось часто. Вот лишь один пример. С 1 по 4 июля 1943 г. в полосу 41-го тк 9-й А, которая готовилась наступать через полосу Центрального фронта, начали подходить новые тяжелые самоходные орудия «Фердинанд». По оценке самих немцев, обычному человеку шум их двигателей был слышен за 30 км[450], что значительно больше по сравнению с другими танками. При этом звук работы двигателя этой САУ имел ещё и характерную особенность, непохожую на шумы какой-либо иной техники. В распоряжении армии Моделя транспорта, способного перевозить по полевым дорогам и шоссе «Фердинанд», который имел боевой вес более 65 тонн, не было. Поэтому для их переброски была разработана специальная система маскировки, а именно: движение самоходных установок сопровождалось полётами нескольких самолетов над этим районом, чтобы их гул заглушал работу двигателей бронетехники. Это требование для марша батальонов САУ было специально оговорено в распоряжении штаба 9-й А, однако оно не всегда выполнялось. Так, например, в ночь на 2 июля из-за ненастья самолёты летать не могли, и самоходки шли без их сопровождения. Опасаясь, что советская разведка зафиксировала их передвижение, командование 9-й А на следующий день приказало штабу 23-го ак днём начать перемещение других самоходок StuG в полосу 216-й пд через район, где ночью находились «Фердинанды». Расчёт был прост: если подход «Фердинандов» советской разведкой был обнаружен, движение штурмовых орудий создало бы впечатление, что они из этого места уходят[451]. Сработал ли этот приём маскировки, или советская сторона не смогла распознать сосредоточение тяжелых САУ в тылу передовых частей противника перед центром обороны 13-й А, осталось неизвестным. В разведсводке 13-й А за 2 июля 1943 г. о САУ ничего не сказано, отмечено лишь, что «в течение ночи в районах Хитрова, Хитровский, Архангельское был слышен шум моторов»[452], т. е. район сосредоточения «Фердинандов» указан точно, а что там происходило (подошла или ушла из района техника), в документе не указано. Несколько опережая события, отмечу, что, несмотря на «необычный голос» «Фердинандов», утром 5 июля 1943 г. все САУ, без потерь на исходных позициях от нашего упреждающего огня, были введены в бой.
Командование ГА «Юг» тоже активно маскировало свои приготовления к наступлению. Особенно много усилий для этого прилагалось там, где не было естественных масок. Например, местность на западном берегу Северского Донца покрыта лесом, но он не имел большой глубины, чтобы в нем можно было спрятать значительные силы АГ «Кемпф», которая двигалась к переднему краю. Командир 7-й тд генерал-майор Г. фон Функ из армейской группы, которая в ходе «Цитадели» вела бои в полосе 7-й гв. А, писал: «При выборе исходных позиций для наступления необходимо было произвести тщательную разведку местности с целью выявления имеющихся на ней укрытий, а также заблаговременно обеспечить искусственные укрытия от наблюдения противника. Войска следовало разместить на исходных позициях рассредоточенно.
Местность по обе стороны шоссейной дороги Белгород – Бродок [главная дорога 7-й тд. – З.В.] не имела почти никаких естественных масок, препятствовавших наблюдению противника, особенно его авиации. Сама дорога, проходившая по возвышенности, просматривалась из глубины расположения противника. Поэтому движение по этой важнейшей магистрали могло проходить только при наступления темноты или при плохой видимости»[453].
Если сравнивать с другими армиями, то меры маскировки, применённые войсками Кемпфа, вероятно, явились наиболее эффективными, хотя, как ни парадоксально, но они не спасли их от серьёзных потерь именно в ходе контрартподготовки. И тем не менее в 22.00 4 июля 1943 г. во время переговоров по БОДО[454] М.С. Шумилов доложил Н.Ф. Ватутину: «Расцениваю смену частей и огневые налёты, которые проводит противник, как прикрытие смены частей. Большого усиления пехоты в этом районе не наблюдал, а исключительно подход к переднему краю и уход от переднего края мелких групп от взвода и редко до роты противника. Вчера в 20.00 наблюдали порубку леса севернее Топлинки и в урочище Коровинская. Предполагаю, что лес рубится для постройки оборонительных работ, а не для переправы, т. к. в течение сегодняшнего дня и вечера не наблюдали спуск леса с гор к реке в районе Архангельское – Старица. Никакого усиления войск противника не наблюдалось»[455]. Таким образом, в момент, когда ударная группировка Кемпфа уже находилась на исходных позициях перед войсками 7-й гв. А, её командующий считал, что никаких данных о готовности противника к наступлению нет.
Приведу ещё один показательный пример, свидетельствующий об уровне эффективности иного вида разведки того времени – артиллерийской. Сразу после начала наступления корпуса СС в его полосу был направлен самолёт-артразведчик. На основе его данных 132-е арткомандование доносило штабу корпуса СС, что «обнаруженные с воздуха цели совпали на одну треть (!) с уже разведанными целями артиллерийской разведкой»[456]. Трудно представить, что эффективность нашей разведки в это время была выше, чем немецкой. Особенно если учесть, что войска противника находились в движении, а советские средства обнаружения целей отставали от германских аналогов. Это откровенно признавал и Г.К. Жуков: «Следует сказать, что к началу действий противника план контрподготовки у нас в деталях полностью ещё не был завершён. Не были точно выявлены места сосредоточения в исходном положении и конкретное размещение целей в ночь с 4 на 5 июля. Хотя при тех разведывательных средствах, которыми мы тогда располагали, нелегко было точно установить местоположение целей… В результате нам при контрподготовке пришлось вести огонь в ряде случаев не по конкретным целям, а по площадям»[457].
Второй важной причиной, существенно влиявшей на точность собираемых советской стороной данных по целям для артиллерии, было это активное использование противником средств радиоперехвата для того, чтобы определять, насколько информирована советская сторона о местах расположения его сил и средств. С этой целью в каждом корпусе было развёрнуто по несколько постов радиоперехвата. Например, только в 23-м ак 9-й А на 4 июля 1943 г. числилось 6 постов, с началом боёв дополнительно было развернуто ещё два[458]. И работали они довольно эффективно. Вот лишь один факт. Из журнала боевых действий 48-го тк ГА «Юг» за 3 июля 1943 г.: «Во второй половине дня средствами армии было перехвачено донесение противника, в котором он сообщал о движении 450 наших грузовиков по дороге Гоайворон-Борисовка. В этой связи командир корпуса принял дополнительные меры по усилению маскировки»[459].
Кроме того, помимо подразделений, специализировавшихся на радиоперехвате, даже строевые части противника имели техническую возможность для прослушивания радиосредств Красной Армии. Напомню, ещё перед войной в войска вермахта поступила радиостанция TORN.FU.G образца 1939 г. и стала основной в полковом звене управления. Она имела сетку частот (85,0-120,0 м), совпадавшую с советскими радиостанциями (РАФ, РБ и РСБ). Поэтому в сочетании с многофункциональным магнитофоном TON Sb, который шёл в комплекте с ней, широко применялась для радиоразведки и ввода в заблуждение советской стороны.
Советской стороне было известно об этих возможностях неприятеля. Командование войсками и отделы контрразведки «Смерш» активно боролись с болтунами. Например, начальник штаба Воронежского фронта, в связи с переходом войск к обороне, уже в первых числах апреля 1943 г. разослал своим подчинённым директивное письмо, в котором отмечалось: «Вести решительную борьбу с болтунами, при переговорах по телефону, радио, телеграфу потребовать в полной мере использования переговорных таблиц и кодированных карт. Ключи к переговорным таблицам менять не реже одного раза в сутки. Ключи сообщать только шифром или нарочным»[460].
Однако жёсткие требования и суровые меры не всегда давали необходимый эффект, т. к. масштабы явления были значительными. Советские офицеры, особенно тактического звена, далеко не всегда соблюдали дисциплину в радиоэфире. Кодовые таблицы игнорировались, а разговоры часто велись на примитивном языке, лишь слегка похожем на коды, который противник быстро разгадывал. Например, снаряды называли огурцами, танки – коробочками, соседние подразделения – соседними хозяйствами и т. д. Донесения из немецких пунктов радиоперехвата пестрят сообщениями советских офицеров с различного рода информацией о противостоящем неприятеле и собственных подразделениях. Обобщая опыт боёв своих частей на обоянском направлении летом 1943 г., начальник штаба 71-й гв. сд 6-й гв. А подполковник П.И. Любомудров[461] указывал: «При донесениях по телефону о действиях противника допускают [командиры. – З.В.] преступную халатность, раскрывая расположение своих войск благодаря неосторожным открытым разговорам, так, например: «Противник атакует мой левый фланг», «Противник ведёт огонь по правому флангу моего соседа» и т. д., чем открывают место своего фланга или стыка с соседом»