«И чем дальше, тем больше Дронов чувствовал себя не в своей тарелке»[757], – вспоминал командарм. И тогда при поддержке Г.К. Жукова был решён вопрос об обмене начальников штабов: прежний убыл в 22-ю А, а на его место переведен генерал-майор М.А. Шалин, с которым у М.Е. Катукова уже сложились хорошие, рабочие отношения. Михаил Алексеевич не только быстро поставил дело на требуемый уровень, но и стал человеком, на которого в трудную минуту командарм мог положиться, как на себя. М.Е. Катуков ценил деловые качества своего начштаба, его профессионализм, спокойствие, внутреннюю собранность, умение держать нити управления войсками под постоянным контролем. Генералам довелось не только вместе пройти до конца войны и встретить Победу в покорённом Берлине, но и сохранить добрые отношения до конца жизни. «Мне повезло с начальником штаба Михаилом Алексеевичем Шалиным, – писал в своих мемуарах, в контексте событий под Курском, М.Е. Катуков. – До войны он работал военным атташе в Токио. Это был необычайно работоспособный, точный и аккуратный до педантизма штабист. Бывало, в какое время не заглянешь в штаб, он всегда за столом. Поглаживает бритую голову и что-то колдует над картой или бумагами. Я мог всегда положиться на него: Шалин всё предусмотрит, ничего не упустит» [758].
Несмотря на значительные трудности, М.Е. Катуков «собрал» армию в намеченные сроки, но операцию в том виде, в котором она первоначально планировалась, Москва была вынуждена отменить. Поэтому участвовать в наступлении не пришлось, а 23 февраля поступила директива о спешной переброске её войск под Курск. Ситуация на Украине резко обострилась в связи с начавшимся контрударом ГА «Юг», поэтому 21 марта Ставка передала её в личный резерв Г.К. Жукова[759], направленного на Воронежский фронт, войска которого с тяжелыми боями отходили из района Харькова. Все части и соединения, кроме стрелковых, прибыли в Курск по железной дороге, разгрузились и сосредоточились в районе г. Обоянь в намеченные сроки. Однако к 27 марта наступление группировки Манштейна было окончательно остановлено без привлечения её сил. А через месяц, 28 апреля, 1-я ТА была передана новому командующему Воронежским фронтом генералу армии Н.Ф. Ватутину[760] и приступила к подготовке летней кампании по его плану. К этому времени Москва приняла предварительное решение о переходе к преднамеренной обороне в районе Курской дуги и разработке одновременно двух операций фронтов, удерживавших её: Курской оборонительной и наступательной, получившей впоследствии кодовое наименование «Полководец Румянцев». До второй половины мая войска Катукова готовились только к наступлению на Украину, а затем Ставка приняла решение включить танковые объединения непосредственно в план обороны Центрального и Воронежского фронтов. С 22 мая штаб Шалина начал разрабатывать контрудары и налаживать взаимодействие с общевойсковыми армиями, удерживавшими обоянское и прохоровское направления, где войскам армии предположительно предстояло вести боевые действия.
В момент передачи Воронежскому фронту, первая танковая была укомплектована, если можно так выразиться, по переходному штату. Как уже отмечалось выше, изначально её сформировали по штату армии смешанного состава, затем стрелковые дивизии и лыжные батальоны изъяли, но и до штата армии однородного состава её никто доводить не планировал: у фронта средств на это не хватало, а у Ставки «руки не доходили», она спешила собрать в кулак стратегические резервы. Тем не менее М.Е. Катуков как никто осознавал, что перед армией будут стоять такие же задачи, как и перед полнокровным танковым объединением, но вот решать их в полном объёме ей будет не по силам. Имевшиеся в её составе четыре отдельных танковых полка были рассчитаны для совместных действий с лыжниками и стрелковыми дивизиями, которые у армии забрали. Поэтому вставал вопрос: «Как эти части наиболее эфективно использовать в боях? Каким образом налаживать взаимодействие полков НПП с танковыми корпусами?». М.Е. Катуков взял инициативу на себя, а Г.К. Жуков вновь оказал ему существенную помощь. Хотя к самому командарму маршал относился с прохладцей. Его раздражала самостоятельность Михаила Ефимовича и способность даже ему, «единственному заместителю Верховного», возражать. А в конце войны их отношение совсем испортятся. Тем не менее там, где руководил операциями Г.К. Жуков, на направлении главного удара часто будет находится первая танковая (впоследствии 1-я гв. ТА). И не мудрено, профессионализм и слаженность в работе на войне всегда ценились.
Итак, Военный совет армии предложил Н.Ф. Ватутину на базе отдельных бригад и полков сформировать ещё один танковый корпус, т. е. по образцу штата гвардейской армии однородного состава. Соединение, получившее номер 31, начали формировать в конце мая 1943 г., но дело шло трудно, фронт оказался не в силах укомплектовать его полностью. М.Е. Катуков вспоминал: «Помог Г. К. Жуков, находившийся в это время в штабе Воронежского фронта. Позвонили ему и изложили свои соображения. Он внимательно выслушал нас и сказал:
– Предложение стоящее. Я – за. Но учтите, всё сам решить не могу. Обратитесь, Катуков, к Сталину. Если спросит моё мнение, скажите, что я целиком и полностью поддерживаю ваш проект.
В тот же день я позвонил Верховному. Сталин спросил, какие ещё силы мы думаем выделить на формирование нового корпуса. Я доложил, что мы решили взять по одной мотострелковой роте и передать вместо обычного мотострелкового батальона каждой бригаде для нового корпуса. Из армейских резервов сумеем выделить немного: средства связи, а вот мотострелковую бригаду, мотострелковые батальоны, артиллерию, миномёты, транспорт и средство связи просим дать Ставку. Сталин внимательно выслушал меня и одобрил наше предложение. На другой день мы получили директиву о формировании 31-го тк. В той же директиве были указаны номера бригад (237-я и 242-я), создаваемых на базе танковых полков. Прошло несколько дней, и мы получили печати и штампы для штабов и частей нового танкового корпуса»[761].
Командарм, вероятно, за давностью лет запамятовал: директив по 31-му тк было три. Первая в мае, о его формировании, вторая – 4 июня, о включении в уже формирующийся корпус 1-й гв., 49 и 112-я тбр (из 3-го мк и 6-го тк), и, наконец, третья, окончательная, о создании 31-го тк на базе 100-й тбр, 7, 62, 63 и 64-го тп. Именно в последнем документе, который датирован 17 июня 1943 г. и были указаны номера бригад 237-я и 242-я[762]. Появление перед Курской битвой в армии третьего соединения сыграло важную положительную роль при обороне обоянского и частично прохоровского направлений. Корпус, который возглавил генерал-майор Д.Х. Черниенко, был задействован уже на третий день немецкого наступления, 7 июля 1943 г. Однако, опережая события, замечу, что до начала летних боев проблему доведения корпуса до штата решить не удалось, что заметно повлияло на его не совсем удачные действия в июле. Тогда соединению пришлось драться, по сути, в полсилы с превосходящим противником.
В преддверии событий на Огненной дуге ещё раз наглядно проявилась удивительная схожесть судеб военачальников. Одновременно вступив в марте 1919 г. в создававшуюся Красную Армию, через неполные 24 года пройдя в её рядах непростой, порой даже тернистый путь, и Катуков, и Ротмистров опять в одно и то же время (с разницей чуть больше месяца) становятся в ней первыми командующими танковых объединений нового типа. Свои армии они формировали в разных условиях. Павел Алексеевич, и это надо честно признать, оказался по фронтовым меркам в привилегированном положении. 5-я гв. ТА комплектовалась изначально как гвардейская (3-корпусного состава) и резервная Ставки ВГК на территории СтепВО. Обеспечение округа, а значит и армии, было поручено персонально члену Политбюро ЦК ВКП(б) А.И. Микояну. Надо отдать должное энергии Анастаса Ивановича, он приложил много усилий, чтобы войска получили всё необходимое. Хотя ответственность за своевременное создание полнокровного объединения всё-таки лежала лично на 42-летнем командарме и его «команде». Случались моменты, когда и А.И. Микоян был не в силах решить возникшие проблемы, и тогда Павел Алексеевич обращался лично к И.В. Сталину. Так произошло, когда под Харьков убыл 3-й гв. Стк[763], а взамен армия ничего не получила. Кроме того довольно долго не выделялась техника в необходимом объёме, не поступали самоходные полки и т. д. Общими усилиями все эти проблемы к началу июля 1943 г. в основном были решены, и, судя по архивным документам, к началу летних боёв по уровню укомплектованности 5-я гв. ТА оказалась одной из лучших в РККА. Кстати, большой вклад П.А. Ротмистрова в это дело особо подчеркнул в своих мемуарах и А.И. Микоян [764].
У М.Е. Катукова возможности были скромнее. Его армия переводилась на штат однородного состава первой во фронтовых условиях, поэтому многого из того минимума средств, что был ей положен, не хватало, и возможности напрямую обратиться к политическому руководству страны у Михаила Ефимовича, как у П.А. Ротмистрова, не было. Хотя справедливости ради надо отметить, что когда такая возможность (иногда) появлялась, то он её не упускал. Тем не менее, значительная часть вооружения и личного состава, обещанная Москвой (после поддержки Г.К. Жукова), к началу Курской битвы так и не подошла. Поэтому командарм был вынужден рассчитывать только на уже имеющиеся силы и средства, старательно растил командирские кадры, учил обходиться малым и полагаться на взаимовыручку.
Оборона Курской дуги для обоих командармов стала первой боевой операцией в этой должности и серьёзным экзаменом. И они его выдержали, а вот с какой оценкой, об этом спорят уже более семидесяти лет историки многих стран. Тем не менее даже сегодня редко можно услышать объективную оценку вклада, который внесли оба военачальника и их личный состав в срыв операции «Цитадель». Причина этого спора в том, что ведётся он преимущественно на основе лишь материала, который был разрешён для публикации в советский период. Изучением же всего комплекса документов и сравнительным анализом боевой работы обеих армий в июле 1943 г. по-настоящему никто не занимался даже после 1993 г., когда стали понемногу открываться архивы.