872.
Древнеирландский текст, который мы хотели бы обсудить, – это поэтическая композиция под названием «Immacallam in druad Brain ocus inna banfhátho Febuil hóas Loch Fhebuil» («Разговор друида Брана и пророчицы Февала над заливом Лох Февуль», далее – IDB). Критическое издание и перевод поэмы были осуществлены Дж. Карни в 1976 г., новое издание и перевод Дж. Кэри появились в 2002 г. Кэри по-новому интерпретировал многие реалии поэмы и пересмотрел ее датировку. В работе будут использованы оба издания, а также наше собственное чтение рукописей873. Диалог состоит из восьми четверостиший, четыре из которых произносит анонимный Бранов друид и остальные четыре – анонимная Февалова пророчица (banfháith, имена друида и пророчицы остаются неизвестны) в то время как они созерцают залив Лох Февуль (совр. Лох-Фойл), затопивший древнее королевство Февала, отца Брана. Важно, что функции друидов (druí) и провидцев (fáith) в древнеирландской литературе часто совпадают: и те, и другие занимаются прорицаниями и провидением будущего. Однако ни друид, ни пророчица в нашей поэме не осуществляют своих провидческих функций. Они размышляют о прошлом и сокрытом настоящем, а вовсе не о будущем. IDB дошел до наших дней в двух списках с минимальными разночтениями: MS. 1363 из библиотеки Тринити-колледжа в Дублине (ранее известен как H.4.22) (ХVI в., далее – Н), 48ab, и MS. G 7 в Национальной библиотеке Ирландии (ХVI – нач. ХVII в., далее – N), cols. 9—10. Поэма принадлежит к группе текстов из несохранившейся рукописи предположительно VIII в. «Cín Dromma Snechta» («Список со Снежного Холма»), что доказывается фразой asin l.c. nicc («из той же книги hic») из рукописи Н. Дж. Кар-ни датировал текст на основании лингвистических данных самое позднее – началом VII в.874 Дж. Кэри, напротив, считает, что нет лингвистических оснований датировать язык поэмы ранее чем VIII в. , но в то же время не исключает и возможность датировки VII в.875 Четверостишие, которое нас интересует, написано с помощью рифмы deibide. Д. руид Брана ассоциируется со знанием или даже с «даром познания» (fius): в начале поэмы он называет себя «мужем немалого знания» (ni bá-se fer fesso bic) и сокрушается, что потерпел поражение в битве (?) (co maidm form ind imbairic). Затем он вспоминает, как его знание воспаряло к высоким облакам, в то время как его тело оставалось в крепости Дун Брань, и, наконец, его знание ныряло в чистый колодец, полный сокровищ. Для нас особый интерес представляет второе четверостишие поэмы, приписываемое друиду Брана и посвященное полету его «знания». Ниже мы приводим чтения из двух рукописей: Н (на основании расшифровки К. Майера и Дж. Карни) и N876. Реконструируемый текст основан на изданиях Дж. Карни и Дж. Кэри с некоторыми изменениями.
H (p. 48, col. a)
Anubimmis i dún braín icol isinnuargaim fiadum ne
naisc triunu dialuig mofius coard níúl-.
N (col. 9)
// argaimh. fiadhúnib nenaisscc
A nubimáiss indun broin. icóol issindu
triuna dialluith mufiss co hairdníula
Реконструируемый текст:
A nu mbímmis i nDún Brain
oc óul isind úargaim,
fíad dóinib877 nenaisc tríunu
dia lluid mo ḟius co ardníulu.
Когда мы были в крепости Брана
И пили холодной зимой,
Среди людей [мое знание] связало сильных мужей,
Когда мое знание поднялось к высоким облакам.
Интересующий нас древнерусский микротекст – это фрагмент из эпической поэмы конца XII в. «Слово о плъку ИгоревѢ»878. Единственная рукопись, содержавшая текст, была утеряна во время пожара в Москве в 1812 г. Текст «Слова» сохранился в издании 1800 г. и в копии рукописи, выполненной для Екатерины II перед 1793 г. (долгая история рукописной передачи памятника сопоставима с историей рукописной традиции древнеирландской поэмы IDB, которая насчитывает чуть ли не тысячу лет: с VII по нач. XVII в.). Несколько фрагментов «Слова» посвящены поэту-сказителю Бояну, который предположительно служил при дворе Игорева отца, Святослава Ярославича. Возможно, он слагал поэзию подобно скандинавским скальдам, в «Слове» же он выступает как архетипический поэт и провидец. Автор обращается к Бояну как к источнику своего вдохновения, как к хранителю традиционного искусства – в той же мере, как древневаллийский бард Анейрин, автор эпической поэмы «Гододдин», обращается к авторитету Талиесина: “mi na vi Aneirin. ys gŵyr Talyessin… neu cheing ё Odoδin” («Я – и все же не я – Анейрин. Талиесин знает это… пел Гододдин»)879. Схожая личная экзистенциальная неуверенность, обращенная на свое прошлое существование и на свое прошлое знание, присутствует в самом начале слов друида из IDB: “Imbu messe, imbu mé nad fessed a aircdíne?” («Был ли я это, был ли я тем, кто не знал поколений его вождей?»)880. Поэт не просто думает о теме своей поэзии, его поражает почти магическое состояние, когда он видит себя со стороны поющим или знающим / незнающим свою тему881. Это свойство поэтической обратимости мы находим также у Вергилия: “Illo Vergilium me tempore” («Я, в то время, Вергилий») (Георгики. IV. 563), или в “Ille ego qui quondam” («Тот я, что однажды») в предисловии к «Энеиде». В интересующем нас отрывке из «Слова» речь идет о поэтическом искусстве и идеальном поэте:
О Бояне, соловiю стараго времени,
абъı тъı сiа плъкъı ущекоталъ,
скача, славiю, по мъıслену древу,
летая умомъ подъ облакъı,
свивая славъı оба полъı сего времени,
рища въ тропу Трояню
чресъ поля на горъı882.
Как мы попытаемся показать ниже, в двух указанных поэтических отрывках присутствуют примеры поэтической формулы, относящейся к описанию поэтического искусства. Как древнеирландский, так и древнерусский тексты привлекали внимание исследователей, которые сходились в том, что эти поэтические фрагменты описывают особый «шаманский опыт»883. Существенно, что оба протагониста в этих поэмах не только лишь поэты: в древнеирландском тексте это druí ‘друид’, а в древнерусском – это вѣщiи. Довольно сложно определить социальные, культурные и религиозные функции этих институтов в древнекельтских обществах, с одной стороны, и в Древней Руси – с другой. Можно довольно точно сказать, что друиды у древних кельтов выполняли жреческие функции. Схожее положение, вероятно, занимали и друиды в древней языческой Ирландии884. В древнеирландской литературе функции поэта и жреца, как во многих индоевропейских обществах, взаимозаменимы – особенно учитывая тот факт, что в древнеирландских источниках термины filid ‘поэты’ и druïd ‘друиды’ часто синонимичны и взаимозаменимы885. Нужно подчеркнуть, что четверостишия, приписываемые друиду в поэме, не обязательно основаны на реальном устном друидическом тексте, хотя существование друидов (явно тогда уже выродившихся как сословие и оттесненных на периферию общества) засвидетельствовано в Ирландии и в VII в.
В Древней Руси вѣщiи (вѣщунъ), судя по всему, не исполнял жреческих функций. Однако древнерусские влъсви886 обладали жреческими функциями, иногда также связанными с шаманскими ритуалами887. В определенной мере как древнеирландский, так и древнерусский фрагменты отражают связь между деятельностью поэта и жреца: оба текста посвящены поэтическому восприятию мира, особой картине мира. Период создания наших источников также сближает их в культурно-историческом отношении. VII—VIII вв. для Древней Ирландии и конец XII в. для Древней Руси означают, что эти тексты были созданы примерно спустя два столетия после официального принятия христианства в обеих странах, когда влияние дохристианских практик и верований было приблизительно на одном уровне. В то же время интересно, что рассматриваемые поэтические фрагменты содержат уникальную информацию об особых магико-поэтических практиках и поэтические формулы, описывающие эти практики.
Общая для двух наших текстов поэтическая формула может быть выражена таким образом:
УМ ЛЕТИТ К (ВЫСОКИМ) ОБЛАКАМ И СВЯЗЫВАЕТ / СПЛЕТАЕТ Х.
Как древнеирландский, так и древнерусский варианты формулы указывают на один и тот же субъект – «ум, способность к познанию» (fius, умъ)888. Ирландский текст уделяет особое внимание «знанию», «познанию», «откровению», хотя все эти русские термины в данном случае нуждаются в уточнении, для чего необходимо подробнее рассмотреть древнеирланд