représentation ). Можно даже сказать, что, именно используя полисемию этого понятия, историческая социология общественных групп постепенно расширила территорию своих исследований, генерализировав первоначальные эмпирические наблюдения над «кадрами», «группами интересов» и «социопрофессиональными категориями» [247] . Так, исходя из предположения о том, что «репрезентировать» – значит, в конечном счете, «устанавливать между индивидами отношение эквивалентности», Ален Дерозьер и Лоран Тевено отыскивают соотношения между тремя уровнями «репрезентации» (статистическим, политическим и когнитивным), а это приводит их к подмене «групп» социальными «категориями» (предполагается, что два этих понятия взаимозаменяемы [248] ). Но как быть в таком случае с социальными общностями, подобными «иммигрантам», иначе говоря, такими, которые представляют собой продукт юридическо-бюрократической «категоризации», но при этом не являются следствием социального процесса мобилизации и не обладают официальными представителями, способными выразить их мнение?
Именно для того, чтобы ответить на этот вопрос, я отказался от дюркгеймовских «представлений» и обратился к веберовской социологии господства. Как известно, Вебер определял политику как общественную деятельность «одного или нескольких человек, стремящихся к господству над остальными людьми». В современном мире с его развитым государством главенствуют легальные формы господства. Отсюда внимание, уделяемое Вебером вопросам права, и тесная связь между политической и юридической социологией. На мой взгляд, продолжение работы в этом направлении, подразумевающее соединение методов истории, социологии и права, открывает большие перспективы и способно пролить свет над тот процесс, который Мишель Фуко называет «огосударствлением отношений власти» и определяет в терминах, важных для истории социальных идентичностей. «Эта форма власти имеет самое непосредственное отношение к повседневной жизни, она относит индивидов к той или иной категории, указывает им на их особость, наделяет их идентичностью, навязывает им закон, который они обязаны признать и которому должны следовать. Эта форма власти превращает их в „субъектов“, подчиненных другим субъектам посредством контроля и зависимости и связанных с собственной идентичностью посредством сознания или самопознания» [249] .
К ВОПРОСУ О «ГОСУДАРСТВЕ»
Учитывая важнейшую роль, которую играет понятие «огосударствление» для решения проблем, описанных выше, необходимо уточнить, какой именно смысл вкладываем мы в понятие «государство»; это позволит прояснить и смысл понятия «репрезентация». Известно, что Вебер определял государство «как человеческое сообщество, которое внутри определенной территории… с успехом присваивает себе монополию на легальное физическое насилие » [250] . Но те, кто ссылается на это определение, часто забывают, что оно представляет собой не что иное, как «перевод» на язык социологии того понятия государства, которое постепенно вырабатывалось юристами начиная с XVI века. Как показал в своем фундаментальном исследовании Оливье Во, первым современное определение государства дал Боден, предложивший новое толкование суверенитета [251] . Если согласно средневековому праву суверенитет проистекал из соглашения между королем и сеньорами, отныне под суверенитетом следовало понимать отношение господства и подчиненности, связывающее монарха и подданных. С этих пор именно такое отношение и определяет целостность государства. Гоббс ввел другое важнейшее для государственного права понятие – понятие «юридической личности». Если суверенитет – это возможность принуждать к повиновению, которой располагает король, то для того, чтобы монарх мог эффективно осуществлять свою власть на всей территории королевства, ему необходимо иметь возможность «делегировать» эту власть другим людям. По этой причине постепенно вводится разграничение физической особы короля и его функции, которая превращает его в «репрезентативную личность». Благодаря этой «выдумке» становится возможно мыслить государство как «институт», иначе говоря – как коллективную личность, независимую от физического существования правителей. «Общественный договор», каким его описывает Гоббс, представляет собой с точки зрения юридической не что иное, как акт наделения полномочиями, который позволяет государю действовать от имени государства. Именно на этом этапе вырабатывается первое политическое определение понятия «репрезентация». Чтобы напомнить о том, что первоначально этот термин был неразрывно связан с суверенитетом и целостностью государства, Карл Шмитт употребляет в соответствующих случаях немецкое слово, восходящее к латыни: Repräsentation (я в данной статье перевожу его как «репрезентация») [252] . Если в монархии за государство (или «нацию») представительствует король, Французская революция наделяет суверенитетом не монарха, а «народ». Современное понятие «демократии» в том виде, в каком оно описано у Руссо, подразумевает, что отныне отношения господства и подчиненности связывают не короля и подданных, но граждан между собой. В самом деле, в «Общественном договоре» граждане сами вырабатывают законы, которым они же и подчиняются. «Чистый» демократический принцип, который Руссо отстаивает в этой книге, основан на понятии «идентичности» (в двойном смысле: речь идет и о равенстве граждан, и об их похожести) и на отказе от какой бы то ни было «репрезентации». Руссо убежден, что воля народа не может быть выражена его «представителями». Он отстаивает идеал прямой демократии (такой, какая имела место в греческом полисе) и полагает, что политические решения должны приниматься собранием всего народа. Однако наиболее существенное влияние на перестройку государства и придание ему современного вида оказал Сьейес. Его теоретическая рефлексия над понятием конституции в ходе Французской революции привела к совершенно новому соединению руссоистской концепции демократии (суверенитет народа) и либеральной концепции (выборы как предпочтительная форма делегирования прав). Не входя в подробности, подчеркнем, что теория Сьейеса следует демократическому принципу в той мере, в какой она определяет народ как верховную власть, призванную вырабатывать основополагающую юридическую норму – Конституцию. Принцип идентичности правящих и управляемых, являющийся неотъемлемым элементом демократии, подразумевает, что те, кто стоит во главе государства, не могут узаконивать свое господство над другими людьми, ссылаясь на некие «сверхъестественные» качества, отсутствующие у простых смертных, как делали монархи, исходившие из концепции «божественного права». В демократической системе между теми, кто господствует, и теми, кто повинуется, нет никакой качественной разницы. В таких условиях выборные процедуры оказываются вполне легитимными в том, и только в том случае, если они не подвергают сомнению принцип идентичности/равенства правителей и управляемых. Избранники народа представительствуют за народ по той причине, что все граждане-избиратели имеют возможность однажды сами сделаться народными избранниками. Одновременно с возникновением парламентского государства появляются три уровня политической «репрезентации». Члены парламента и правительства – представители нации. Они говорят и действуют от имени всего народа. Но для того чтобы законы можно было приводить в действие, не нарушая целостности верховной власти, эта последняя должна «делегировать» свою власть «представителям» другого уровня: чиновникам, которые получили право действовать от имени государства благодаря процедуре, называющейся на юридическом языке «наделением полномочиями». Однако парламентская демократия нуждается также и в создании некоего «публичного пространства», в котором протекало бы коллективное обсуждение законов, раз уж невозможно проводить его на реальной городской площади, как это происходило во времена прямой демократии. Это и есть третий уровень «репрезентации»: уровень журналистов и интеллектуалов, которые выражают «общественное мнение» [253] .
В истории Франции период наибольшего расцвета либерального государства – это эпоха Июльской монархии. Политическая модель, созданная Г изо и основанная на идеале общественного самоуправления, предполагает записанное в Конституции запрещение незаконного вмешательства государства в жизнь общества. Отделение государства от гражданского общества совпадает с отделением публичного пространства от пространства частного. По мнению Гизо, народные избранники, принадлежа к миру «нотаблей», по этой причине ничем не обязаны ни своему электорату, ни какой бы то ни было политической партии. Эта независимость позволяет им при исполнении представительских обязанностей исходить исключительно из интересов нации. Поскольку предполагается, что парламент объединяет частицы разума, рассеянные среди всех людей, составляющих нацию, либеральный режим отводит большое место публичным дебатам и коллективной дискуссии; он исходит из убежденности в том, что в споре может родиться истина. В конце XIX века, однако, эта политическая логика терпит крах; отныне демократическому государству отводится новая роль – роль защитника социальных прав. Рождение партий и других организаций, берущихся отстаивать требования отдельных категорий населения, приводит к все возрастающему взаимопроникновению между государством и гражданским обществом. В эту эпоху рождается новый тип «представителей», который Карл Шмитт определяет с помощью старинного немецкого термина Vertreter, подчеркивая тем самым, что в данном случае речь идет не о представителях народа, а о выразителях «частных» интересов. Именно в этот момент возникают первые социопрофессиональные группы. Однако в то же самое время существенное усовершенствование социального законодательства приводит к быстрому росту категорий людей, «наделенных правами». Чтобы оценить значение этого обстоятельства, следует иметь в виду, что процесс «категоризации» всегда протекает одновременно в двух планах. С одной стороны, имеет место таксономическая операция, нацеленная на создание «класса» (или «категории») и объединяющая в одно целое элементы, обладающие одинаковыми свойствами. С другой стороны, речь идет об операции