идентификационной (или индивидуализирующей), нацеленной на выделение каждого элемента, принадлежащего к данному классу [254] . Исходя из этого, нетрудно понять, в чем состоит фундаментальное различие между «группами» и «категориями». В первом случае мобилизация деятелей приводит к «представительству» той или иной социальной общности на политической сцене. Коллективная идентичность вытекает из субъективной идентификации членами группы самих себя с теми рупорами и символами, которые придают этой группе единство и целостность. Что же касается социальных категорий, то они создаются посредством бюрократической процедуры удостоверения личности, которая вытекает из «объективной» идентификации индивидов, принадлежащих к абстрактным общностям, определенным законом. Люди, относящиеся к этим категориям, обладают одной коллективной идентичностью в той мере, в какой они интериоризируют властные отношения, иначе говоря, относят на свой счет то определение, которое дают им люди, получившие от верховной власти право приводить в действие установленные законы. Можно высказать предположение, что социальная группа обретает официальный и постоянный статус только в том случае, когда она признана государством и получила от него определенные «гарантии». Иначе говоря, социальная группа всегда является плодом двойного процесса политической перегруппировки и юридически-административной категоризации. Из этого, однако, не следует, что справедливо и обратное. Процесс политической мобилизации далеко не всегда приводит к формированию социальных категорий. Чтобы понять логику процесса представительства применительно к категориям, необходимо пойти дальше и прояснить смысл тех «представлений», которые нередко называют «когнитивными». Эти последние могут принимать форму «образов», «сцен» (в театральном значении этого слова), созданных определенными индивидами. Однако не следует отождествлять конструирование этих образов и их социальное восприятие [255] . Разграничение это имеет очень большое значение с социологической точки зрения, поскольку оно позволяет учесть отношения между теми, кто творит образы самостоятельно, и теми, кто лишь черпает образы, созданные другими людьми. Таким образом, объектом анализа должны стать также и различные формы усвоения единых и однородных образов, предлагаемых публике из «центра».
Как мы видим, развитие социального государства породило чрезвычайное разнообразие модальностей и форм «репрезентации». На каждом уровне политического представительства, описанном выше, происходит выработка собственного набора коллективных образов, которые могут быть восприняты самым различным образом в зависимости от социальной среды, обстоятельств и места, в котором совершается их усвоение. Прежде всего следует назвать символическое представительство, осуществляемое рупорами мобилизованных групп (будь то люди, говорящие от имени суверенного народа, или те, кто отстаивает специфические интересы той или иной более или менее широкой группы). Однако это коллективное представительство создается также индивидами, которые заняты выработкой образов, не связанных напрямую с их собственным социальным окружением. Не следует забывать, что выразители мнения мобилизованных социальных групп создают формальную идентичность среды, интересы которой они защищают, в контексте политической борьбы и политических споров, в основе которых лежит противопоставление «их» и «нас». Иначе говоря, вырабатывая позитивные образы самих себя, они одновременно создают негативные образы других. Поэтому те, кто не имеет доступа к политическому представительству (я имею в виду прежде всего иностранцев, на статусе которых подробнее остановлюсь ниже), не способны и противостоять этому процессу девалоризации. Негативные образы могут быть подхвачены или, наоборот, оспорены теми, кто берет на себя функции выразителей общественного мнения (интеллектуалами и журналистами), которые, со своей стороны, также играют значительную роль в «репрезентации» и являются активными поставщиками «представлений». Наконец, следует указать и на тот факт, что к репрезентации и созданию представлений причастны сами чиновники. Чтобы довести до конца порученное им распределение по категориям и идентификацию людей, «обладающих правами», чиновники были вынуждены изобрести целый ряд инструментов: регистры, картотеки, статистические таблицы, удостоверения личности и прочие средства отображения социальной реальности.
Чтобы читатель убедился в том, насколько необходимо было это – могущее показаться несколько абстрактным – обсуждение понятия «репрезентации», я хотел бы в дальнейшем продемонстрировать, как оно «работает» в эмпирическом исследовании процесса иммиграции. Чтобы упростить анализ, я ограничусь в данном случае примером «политических беженцев» и займусь сравнением двух периодов, сыгравших в истории этой категории огромную роль: Июльской монархии и второй половины XX века (с 1950-х по 1990-е годы) [256] .
Предыстория одной социальной категории: беженцы в эпоху Июльской монархии
Для уяснения сути проблемы, интересующей нас в данном случае, Июльская монархия – период первостепенно важный. Во-первых, потому, что в этот период Франция приняла очень большое число беженцев. Другие европейские государства сурово подавляли демократические и национальные движения. После разгрома Польского восстания 1830–1831 годов более го тысяч поляков, дворян и разночинцев, умеренных и радикалов, покинули родину, спасаясь от преследований российских властей, причем две трети от общего числа беженцев отправились во Францию. Однако период Июльской монархии важен не только по этой причине, но еще и потому, что в это время вопрос о беженцах впервые стал предметом настоящей парламентской дискуссии, окончившейся принятием закона от 24 апреля 1832 года. Прежде чем обратиться к рассмотрению этой дискуссии, следует вкратце напомнить о том, как подходили к проблеме беженцев в предыдущие эпохи.
ПРАВО УБЕЖИЩА И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ
Хотя термин «беженцы» может быть употреблен в чрезвычайно широком смысле – для обозначения любых людей, бегущих от опасности (именно такое определение дает современный словарь Робера), достаточно обратиться к истории этого слова, чтобы ощутить, насколько тесно в новое время смысл его был связан с понятием государства. Не случайно в «Словаре Французской академии» слово «беженцы» впервые появляется только в 1694 году для обозначения гугенотов, преследуемых государством за их религиозные убеждения. Как мы уже говорили выше, именно в эту эпоху монархия навязывает такое понимание суверенитета, в основе которого лежит верность подданных государю. Начиная с XVI века именно это становится главным юридическим критерием для отличия тех, кого Боден именует «гражданами» (сейчас бы сказали «коренные жители») от «чужеземцев» (нынешних «иностранцев») – подданных другого государя. В перспективе, интересующей нас, это влечет за собой два следствия. С одной стороны, поскольку все это происходит в монархии, основанной на «божественном праве», всякое религиозное инакомыслие здесь рассматривается как покушение на суверенитет государства, а это оправдывает преследования религиозных меньшинств. Но, с другой стороны, право принимать и брать под защиту людей, подвергающихся преследованиям, также вытекает из понятия суверенитета государства, перенявшего эту прерогативу у Церкви. Именно по этой причине Его Христианнейшее Величество предоставляет убежище католикам – жертвам религиозных войн, шедших на территории Европы. Итак, начиная с этой эпохи право на получение убежища тесно увязано с пониманием суверенитета. Однако пока оно еще основывается на критерии сугубо религиозном. Кроме того, монархическая верховная власть исходит по-прежнему из феодальной логики, трактующей верность подданных государю как прямую зависимость одного человека от другого. Распространение господства государя на всех подданных еще не означает в это время распространения на всех этих подданных действия одних и тех же законов. Юридический статус общин и индивидов зависит от привилегий и преимуществ, которыми наделяет их король. Следовательно, там, где нет единообразной трактовки понятия «иностранец», не существует и беженцев как единой категории людей с особым статусом.
Второй важный этап предыстории проблемы беженцев при Июльской монархии – это эпоха Французской революции. Для истории права на получение убежища особенное значение имеет провозглашение двух основополагающих принципов, во многих отношениях, впрочем, противоречащих один другому, – прав человека и прав гражданина. Защита прав человека кладет конец религиозной дискриминации и гарантирует охрану индивидуальных свобод. Отсюда вытекает «секуляризация» определения понятия «беженец». Монтаньярская конституция 1793 года содержит – впервые в истории – указание на то, что «право предоставления убежища» есть долг демократического государства. В ее статье 120 утверждается, что французский народ «предоставляет убежище иностранцам, которые были изгнаны из отечества за то, что отстаивали свободу. Тиранам он в убежище отказывает». Однако солидарность политических единомышленников входит в противоречие с принципом суверенитета народа, из которого вытекает солидарность всех граждан данной страны, в отличие от «иностранцев». В 1793 году ход военных действий впервые позволяет извлечь все политические выводы из демократической логики, предполагающей идентичность управляющих и управляемых, – той логики, на которой основывается суверенитет народа. Как подчеркивает один из членов Комитета общественного спасения, «в то время, когда мы ведем войну против части Европы, ни один иностранец не может притязать на честь представлять французский народ» [257] . Это противоречие между правами человека и правами гражданина будет, как мы увидим, играть важнейшую роль во всех последующей истории права на получение убежища.
ЦЕЛИ ЗАКОНА ОТ 24 АПРЕЛЯ 1832 ГОДА
Толкование проблемы беженцев при Июльской монархии служит прекрасной иллюстрацией того политического компромисса, воплощением которого являлась вся либеральная система, отстаиваемая в ту пору Гизо. Как мы уже говорили, основу либеральной концепции составляет убеждение в том, что государство не должно вмешиваться в дела гражданского общества [258] . Роль государства ограничивается тем, что его представители охраняют общественный порядок, а в случае необходимости исполняют роль «благотворителей» по отношению к лю