лекому прошлому. Их отделяет от нас дистанция в пятьдесят, семьдесят пять или даже пятьсот лет, в то время как общепринятые нормы государственного суверенитета предписывают соблюдать существующие государственные границы, даже если когда-то давно эти границы были установлены насильственным путем. Поэтому по сравнению с империями прошлого в современном мире суверенных государств культурные аргументы и политика исторической памяти играют гораздо более важную роль в формировании империй.
Последнее замечание позволяет нам перейти к рассмотрению еще одного аспекта эволюции понятия империи. В отличие от прошлого сегодня империя в известной степени определяется через наличие вызываемого ею национального сопротивления. Это связано с тем, что империя как категория практики стала в такой же мере политически мотивированной номинацией, как и структурным явлением. «Империя» используется для обозначения формы узурпации прав нации, а национализм и национальная мобилизация масс играют важную роль в формировании восприятия империи. Царская Россия была империей не потому, что там существовала националистическая оппозиция. Однако именно присутствие сильной националистической оппозиции создавало Советскому Союзу репутацию империи как в Восточной Европе, так и внутри страны. Без этой оппозиции СССР был бы не империей, а просто могущественным многонациональным государством. Само понятие советской империи содержало в себе притязания оппозиционных сил на статус нации. Чем сильнее было национальное сопротивление власти Советов, тем более укреплялась имперская репутация СССР внутри страны. Таким образом, любая попытка объяснить устойчивость империи в мире суверенитета и права наций на самоопределение должна учитывать такие факторы, как формирование национального самосознания и мобилизация масс национальными движениями. При этом речь должна идти не только о том, каким образом активисты национальных движений мобилизуют против империи население, к которому они апеллируют, но и о тех условиях, о той политике, которые делают государства уязвимыми по отношению к антиимперской оппозиции.
Третье последствие утверждения международных принципов государственного суверенитета и права наций на самоопределение для использования империи в политике состоит в том, что имперская репутация становится все более значимым фактором. Империя превращается в форму отрицательной характеристики, которую государству приписывают другие. Государства больше не стремятся сознательно поддерживать славу о себе как об империи. Иными словами, империя – это дурная репутация. Представление об СССР как об империи значительно менялось во времени и пространстве – оно в разной степени было свойственно разным народам этой страны и разным группам населения. Действительно, только в процессе распада СССР его имперская репутация утвердилась окончательно, несмотря на то что многие методы, которые способствовали появлению этой репутации, практиковались Москвой десятилетиями. Здесь, как мне кажется, заключается принципиальное отличие плохой репутации от хорошей. Хорошую репутацию очень легко разрушить – одного события бывает достаточно, чтобы погубить ее и подорвать доверие людей. Напротив, плохая репутация, когда она уже сложилась, становится «прилипчивой». От тех, о ком уже идет дурная слава, люди ждут только плохого. Прежде чем они поверят дискредитированному актору, должно произойти множество событий, которые убедят их в том, что его характер изменился к лучшему. «Прилипчивость» плохой репутации – это как раз то, что имеет в виду Доминик Ливен, когда пишет об «историческом клейме империи» [422] , т. е. о том, что другим странам трудно поверить государству, ставшему преемником распавшейся империи. Как замечает Терри Мартин, «Индия и Индонезия обладают преимуществом: их собственных граждан и весь остальной мир еще нужно убедить в том, что они – империи. Советскому Союзу нужно доказывать обратное» [423] .
Прилипчивость дурной репутации – один из ключевых механизмов, связующих политику империи трех очень разных политических режимов в евразийском регионе на протяжении последнего столетия. В качестве преемника Советского Союза постсоветская Россия унаследовала «историческое клеймо империи», которым было отмечено советское государство. Имперская репутация оказалась достаточно прилипчивой, несмотря на смену режима. Она определяет то, каким образом интерпретируется внешнеполитический курс постсоветской России, в особенности в так называемом ближнем зарубежье, в Восточной Европе и на Западе, т. е. в тех регионах, которые на своем опыте познакомились с советской империей. Как выразился бывший министр обороны Польши Бронислав Коморовски, «наш прошлый опыт показывает: у нас есть все основания бояться Москвы» [424] . Президент Владимир Путин сам признает, что имперское прошлое в значительной мере определяет то, каким образом воспринимаются действия современной России. «Основной проблемой, с моей точки зрения, – говорит Путин, – является тяжелое имперское наследие России. Почему-то все думают, что Россия остается империей, и продолжают относиться к ней как к империи» [425] . Не так давно я провел исследование, изучив несколько сотен статей, опубликованных в мировой печати, в которых современная Россия называется империей или характеризуется с помощью прилагательного «имперский». Более чем в половине из них современный российский империализм расценивается как возрождение чего-то «старого». Более того, почти в 80 % этих публикаций российский империализм отождествляется в первую очередь с амбициями, претензиями и стремлениями России – в гораздо большей степени, чем с какими-либо другими упоминаемыми чертами. Иными словами, обвинения в имперском характере современной России в такой же мере вызваны страхом перед возрождением российского господства, как и конкретными действиями самой России. России приходится нести бремя приставшего к ней «исторического клейма империи». Именно потому, что современная Россия является преемницей Советского Союза, в некоторых отношениях к ней предъявляются более высокие требования, чем предъявлялись бы в том случае, если бы она ею не была. Россия должна доказывать другим, что она не вынашивает имперских замыслов, не стремится доминировать, что ее отношения с другими странами строятся на основе взаимности, что она не применяет власть произвольно, прибегает к силе только для самообороны и с одобрения мирового сообщества, использует свою гегемонию для удовлетворения общих потребностей, а не ради самовозвеличивания или в корыстных интересах.
Вплоть до настоящего времени постсоветская Россия не слишком успешно справлялась с задачей убеждения других в том, что она уже прошла имперскую стадию в своем развитии. Политика империи в евразийском регионе сегодня строится именно вокруг вопроса о доверии. При Ельцине Россия очень быстро попыталась при помощи интеграции в рамках СНГ восстановить свое господствующее положение в системе международных отношений на постсоветском пространстве. Однако эти попытки провалились к концу 1990-х годов, во многом из-за слабости российского государства и недоверия, которое они вызвали у соседей России. Путинская Россия, напротив, в области внешней политики пошла по совершенно иному пути. Благодаря резкому росту цен на энергоносители и приобретенному таким образом богатству Россия попыталась использовать свое экономическое могущество для того, чтобы утвердить российские геостратегические интересы в регионе. Конечно, если перед нами империя, то она совершенно другая, нежели раньше. Однако такая политика отражает общее стремление России занять господствующую позицию в системе международных отношений, и это стремление связано с российским прошлым. Возможно, самое главное здесь то, что путинские методы, при помощи которых он пытается восстановить положение России в мире, подорвали доверие к ее намерениям у очень многих людей в Европе, Северной Америке и в странах бывшей советской империи. Россия резко и в одностороннем порядке подняла цены на энергоносители для тех государств, чья политика ей не нравилась. Когда Украина и Беларусь возмутились таким резким подорожанием, им прекратили поставки газа. Импорт грузинских и молдавских вин в Россию запретили тогда, когда эти государства стали сближаться с Соединенными Штатами и Европой. В ответ на разоблачение российской агентурной сети в Грузии Россия полностью прервала все связи с этой страной, началось нагнетание антигрузинской истерии, а несколько сотен грузин совершенно незаконно были высланы из Москвы. Россия прекратила поставки нефти в Эстонию из-за того, что эстонское правительство приняло решение о переносе памятника советским солдатам, погибшим во Второй мировой войне. За кулисами Россия пыталась манипулировать результатами выборов в Украине, Литве и других государствах. Этот список можно продолжать. Как замечает одна немецкая газета, «что можно думать о партнере, которому, по всей видимости, все равно, губит ли он свою репутацию или нет, лишь бы заставить слушаться себя и наказать Грузию или Беларусь?» [426] .
Это подводит нас к рассмотрению второго механизма, обеспечивающего воспроизводство политики империи в России при переходе от одного режима к другому. Речь идет об устойчивости модели социального поведения, которая предполагает стремление к занятию привилегированного статуса в иерархической структуре. Речь также идет о тех возможностях и соблазнах, которые эта модель открывает перед руководством страны. Утверждение национального могущества внутри страны и за ее пределами придает правительству легитимность. На примере СССР мы знаем, что во время Гражданской войны русские переселенцы в Средней Азии, в Крыму и на Северном Кавказе воспринимали этот конфликт сквозь призму давних межэтнических отношений и поддерживали любую власть, которая помогла бы им отстоять свои местные интересы, что позволило советской власти заручиться в этих регионах поддержкой на местах [427] . Известно также, что часть русской интеллигенции увидела в становлении советского государства возрождение Российской империи и встала на сторону большевиков, поскольку хотела видеть свою страну в ряду ведущих игроков международной политики. Мы знаем, что в 1930-1940-х годах, когда Сталин восстанавливал превосходство всего русского и стремился превратить СССР в сверхдержаву, он опирался на глубокие культурные различия внутри советского общества. Утверждение роли России на мировой арене и преобладание интересов централизованного русского государства над интересами местных этнических групп с давних пор являются той основой, на которой сменяющие в этой стране друг друга режимы добиваются легитимности в глазах отдельных слоев населения. Конечно, в современной России очень сильна ностальгия по всему советскому, во многом связанная с желанием некоторых групп восстановить былой статус русских как внутри страны, так и за ее пределами. Опросы общественного мнения показывают: приблизительно треть населения страны согласна с тем, что историческая миссия России заключается в объединении народов в союз, который должен стать преемником Российской империи и СССР [428] . В разное время близкие показатели давали опросы, в которы