В этом, как и во всем остальном в истории и общественной жизни, мы находим постоянное взаимодействие причины и следствия.
Психология национальностей была разработана Морицем Лазарусом и Хейманном Штейнталем ( Lazarus М., Steinthal H. Zeitschrift für Völkerpsychologie und Sprachwissenschaft, 1860–1890. Berlin, 1890). Они рассматривали групповое сознание как слияние индивидуальных сознаний, функционирующих как единое целое. См. также: Fouillé A. Esquisse phychologique des peuples européens. Paris, 1902; Wundt W. Die Nationen und ihre Philosophie. Leipzig, 1915 (его десять томов о Völkerpsychologie являются в большей степени трудом по этнографии); Hurwicz E. Die Seelen der Völker. Gotha, 1920; WechsslerE. Esprit und Geist: Versuch einer Wesenskunde des Deutschen und des Französen. Bielefeld, 1927; Demiashkevich M. The National Mind: English, French, German. N.Y., 1938.
23
Pillsbury W.B. The Psychology of Nationality and Internationalism. N.Y., 1919. P. 5. См. также с. 267: «Национализм – это вопрос ума и духа, а не… физических отношений. Единственный способ решить, принадлежит ли данный человек к этой нации или к другой, – это спросить его».
24
Социологические определения рассматривают национальность в основном как группу конфликта. См.: Handman M.S. The Sentiments of Nationalism //Political Science Quarterly. Vol. XXXVI (1921). № 1. P. 104–121; Wirth L. Types of Nationalism // American Journal of Sociology. Vol. XLI (1937). № 6. P. 723–737. Типологизация по историческим элементам представлена в работе: Hayes C.J.H. Two Varieties of Nationalism, Original and Derived // Proceedings of the Association of History Teachers of the Middle States and Maryland. Vol. XXVI (1928). P. 71–83; и моих книгах: Kohn H. Revolutions and Dictatorships. Cambridge, 1939. P. 68–82; Idem. Not by Arms Alone. Cambridge, 1940. P. 103–124.
25
Слово «национальность» выглядит предпочтительнее слова «нация», так как последний термин часто обозначает «государство» во французском и английском языках. В позднем Средневековье слово «нация» зачастую не имело никакого политического содержания. Римляне называли себя не natio, a popuîus. В XVII и XVIII веках «нация» часто противопоставлялась «народу» ( peuple ). Этот термин указывал на сознательную и активную часть народа, в то время как термин «народ» означал политически и социально более пассивные массы. Аналогично использовалось в немецком языке (в который романтизм с его акцентом на иррациональном и подсознательном привнес любопытную переоценку) слово Volk. Национализм принес с собой интеграцию народа в нацию, пробуждение масс к политической и социальной активности. Революции XVIII века завершили эту интеграцию народа на Западе, и «нация» стала в основном означать всю политическую организацию или государство; это разделение зачастую неприменимо к более сложной ситуации в Центральной и Восточной Европе. См.: Neumann F.J. Volk und Nation. Leipzig, 1888; Fels J. Begriff und Wesen der Nation: Eine soziologische Untersuchung und Kritik. Münster, 1927; Ziegler H.O. Die moderne Nation: Ein Beitrag zur politischen Soziologie. Tübingen, 1931; Hertz F. Wesen und Werden der Nation // Nation und Nationalität: Jahrbuch für Soziologie. First supplementary vol. Karlsruhe, 1927; Amonn A. Nationalgefühl und Staatsgefühl. Münich, 1915.
26
Теория рас сильнее всего проявилась в Германии. Ее триумф был предсказан одним французским автором. Он писал: «Одно слово отражает вечную константу, от которой немецкая мысль и не пыталась никогда себя освободить. Одно слово превосходно выражает все стороны этого творческого бессилия. Это слово – „телесность“, мощное утверждение тела и почвы, первичности чувств и мускульной энергии, предпочтение очевидной силы… Он (германец) свел всю широту понятия и значения прав к образу и формуле реальностей, которые ему были выгодны, и, с настойчивостью большей, чем у других человеческих групп, германец продолжал воображать нацию по аналогии с естественным и осязаемым примером – с семьей. Действительные или ложные, кровные связи оставались для него и наиболее понятными, и наиболее важными. Эгоизм, присущий всем людям и всем человеческим объединениям, приобрел у германца и германских наций величественный и страшный квазирелигиозный аспект» ( Johannet R. Le principe des nationalités. Paris, 1923. P. 187 ff.). См. также: Voegelin E. The Growth of the Race Idea // Review of Politics. 1940. July. P. 283–317.
27
Большое значение языка подчеркивал Георг Шмидт-Рор ( Schmidt-Rohr G. Die Sprache als Bildnerin der Völker. Jena, 1932). Согласно его утверждению, языковое сообщество и есть настоящее национальное сообщество. Второе издание (1933) имело другое название: «Muttersprache: Vom Amt der Sprache bei der Volkswerdung». Во вступлении автор извинялся за то, что его взгляды противоречили господствовавшей тогда расовой теории.
28
См. пример недостаточности объективных характеристик (включая язык) для определения чьей-либо национальности в книге: Macartney С.А. National States and National Minorities. London, 1934. P. 8 ff. См. также: Rothfels H. Ostraum, Preussentum und Reichsgedanke. Leipzig, 1935. S. 193. Национальность в Восточной Европе – «это не только вопрос крови, но и исторических и культурных взаимоотношений».
29
Определение Эрнеста Ренана в его обращении «Что такое нация?» широко известно: «Нация – это великая солидарность, основанная на ощущении жертвы, уже принесенной или такой, которую человек готов принести в будущем. Нация предполагает прошлое, она проявляет себя в настоящем одной осязаемой реальностью: сочувствием, ясно выраженным желанием продолжать жизнь общества. Существование нации – это ежедневный плебисцит» ( Renan E. Qu’est-ce qu’une nation? Paris, 1882. P. 27). Этим определением Ренан поддержал требования Эльзаса и Лотарингии самостоятельно решать вопрос о своей национальной принадлежности. Важное значение, которое сам Ренан придавал этой речи, выражено в предисловии к его книге: «Обращение „Что такое нация?“ является той частью настоящего тома, которой я придаю наибольшее значение… В этом обращении – выражение моих убеждений в вопросах о человечестве, и я желал бы, чтобы эти двадцать страниц вспомнили тогда, когда современная цивилизация увязнет в фатальной двусмысленности этих слов: нация, национальность, раса» ( Renan E. Discours et Conferences. Paris, 1887).
Точка зрения немцев была также авторитетно заявлена Генрихом фон Трейчке: «Кто перед лицом обязанности обеспечить безопасность мира все же смеет возражать, что жители Эльзаса и Лотарингии не хотят принадлежать Германии? Перед священной обязанностью этих великих дней теория права на самоопределение каждой ветви немецкой расы – этот совращающий боевой клич эмигрировавших демагогов – будет с презрением растоптан. Эти провинции наши по праву меча; и мы будем управлять ими по высшему праву, по праву немецкой нации предотвратить постоянное отделение от Германской империи ее заблудших детей. Мы, немцы, которые знают и Германию, и Францию, лучше знаем, что является благом для эльзасцев, чем эти несчастные люди, которым в извращенных условиях французской жизни было отказано в возможности узнать правду о современной Германии. Мы хотим, даже против их воли, вернуть их им самим» (цит. по: Zehn Jahre deutscher Kämpfe. Berlin, 1897. Bd. 1. S. 326 ff., перевод по: Davis H.W.C. Political Thought of H. von Treitschke. London, 1914. P. 110 ff.).
Глубина чувств к Франции в Эльзасе была признана даже таким убежденным немецким националистом, как Макс Вебер, еще в 1912 году: «В подобных чувствах надо искать объяснение, почему эльзасец не считает себя частью немецкой национальности: его политическая судьба с давних пор протекала во вненемецких условиях. Его герои – герои французской истории. Если вы спросите хранителя Кольмарского музея, что из его сокровищ ему дороже всего, – он проведет вас от Грюневальдского алтаря в комнату с триколором, со шлемами Помпье и прочих, и тому подобными памятными вещами явно ничтожного искусства, принадлежащего времени, которое означает для него героическое прошлое» ( Weber М. Verhandlungen def Zweiten Deutschen Soziologentages. Tübingen, 1913. S. 50).
30
По поводу характера швейцарской национальности см.: Bluntsc Mi J.K. Die Schweizer Nationalität // Gesammelte kleine Schriften. Nördlingen. 1879. Bd. I. S. 114–131. Карл Хилти в своей работе «Доклады о политике Содружества» ( Hilty K. Vorlesungen über die Politik der Eidgenossenschaft. Bern, 1875) подчеркнул тот факт, что природа, язык и кровь разделяют швейцарцев между собой; а соединяет их сознание национального единства, основанного не на крови и родственных узах. «Конфедерация поставила перед собой высокую цель – построить из различных племен, посредством благотворного смешения в едином общем бытии, новую собственную национальность, которая заставит забыть племенные различия [и будет] сильнее, чем естественная тяга к племенному родству».
31
«Национальность вовсе не обязательно заключается в языке, религии или общем прошлом, но обязательно в воле народа. Выражение этой воли обычно происходит через синтез некоторых составных элементов, которые мы только что перечислили, а иногда и их всех. Тем не менее национальность может прекрасно существовать и без некоторых из них и даже может ограничиться одним элементом, самым существенным: волей» ( Michels R. Notes sur les moyens de constater la nationalité. The Hague, 1917. P. I). Сходным образом Арнольд Дж. Тойнби говорит о национальности, которая, «как все великие силы в человеческой жизни, не является чем-то материальным или механическим, но субъективным психологическим чувством живых людей. Это чувство можно зажечь под давлением одного или нескольких» факторов, таких как общая страна, язык или тр