Оккупанты запретили все политические партии и организации, за исключением вильнюсских профсоюзов. Но их деятельность была ограничена культурно-бытовой сферой. Передвижение населения из уезда в уезд без специальных пропусков было запрещено. Оккупанты вели себя как хозяева колонии. Был разработан «план Людендорфа», который предусматривал немецкую колонизацию Литвы и Курляндии.
В ответ на гнет оккупантов в Курляндии и Литве поднималось стихийное народное сопротивление. В Вильнюсе действовала подпольная организация «Социал-демократии Польши и Литвы». Однако литовские верхи стали сотрудничать с оккупантами. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Германской агентуре путем прямого подкупа и демагогических обещаний о восстановлении литовской государственности удалось использовать литовских буржуазных националистов прежде всего для проведения пропагандистских мероприятий, направленных против России. Одним из таких мероприятий явился состоявшийся под эгидой Германии в июне 1916 года в Лозанне конгресс порабощенных народов, в котором участвовали и прибывшие из оккупированной Литвы А. Сметона, Ю. Шаулис и правый социал-демократ С. Кайрис. Они огласили «жалобу» на Россию. «Жалоба» имела цель оправдать в глазах мира захватническую политику кайзеровской Германии. На этом конгрессе литовские буржуазные националисты, проживавшие за границей, а также в оккупированной Литве, выдвинули идею создания (под эгидой Германии) Литовского буржуазного государства». Один из участников «конгресса порабощенных народов» Ю. Шаулис заявил 3 августа 1916 года: «Всплыть на поверхность мы можем только с помощью немцев. «Пассивизм (то есть отказ от сотрудничества с оккупантами) – порок», – доказывал Сметона.
В то время как Россия теряла свои земли, превращавшиеся в колонии Германии, ее союзники по «Сердечному согласию» не спешили оказывать ей помощь. Д. Ллойд Джордж писал в своих мемуарах: «Французские генералы признавали важнейший факт, что Россия имела численное превосходство над другими, но это признание никогда не приводило к каким-либо практическим результатам, за исключением постоянного требования, чтобы Россия прислала большую армию на помощь самой Франции в защите ее собственной территории. Пушки, ружья и снаряды посылались Англией и Россией до ее окончательного краха, но посылались с неохотой; их было недостаточно, и когда они достигли находившихся в тяжелом положении армий, было слишком поздно, чтобы предотвратить окончательную катастрофу. В ответ на каждое предложение снабдить Россию снарядами французские и английские генералы заявляли в 1914, 1915 и 1916 годах, что им нечего дать и что уже посланное дано в ущерб себе».
И это несмотря на то, что русская армия приняла на себя первый удар германских войск в начале войны и этим спасла Францию от разгрома осенью 1914 года. И это несмотря на то, что с 1916 г. французскую землю защищали 45 тысяч русских солдат и офицеров. Именно русские пехотинцы отразили под Реймсом наступление немцев в 1917 году и не допустили их прорыва к Парижу. Позже французский маршал Фош заявил: «Если Франция не была стерта с карты Европы, то, в первую очередь, благодаря мужеству русских солдат». Однако эти слова благодарности не подкреплялись материально. Ллойд Джордж признавал: «Если бы французы со своей стороны выделили хотя бы скромную часть своих запасов орудий и снарядов, то русские армии, вместо того, чтобы быть простой мишенью для крупповских пушек, стали бы в свою очередь грозным фактором обороны и нападения… Пока русские армии шли на убой под удары превосходной германской артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление из-за недостатка винтовок и снарядов, французы копили снаряды, как будто это было золото».
Объяснялось ли это привычной для французских буржуа жадностью? Нет, дело было в другом. Очевидно, что Франция не собиралась оказать России действенную помощь, опасаясь, как бы это не привело к военным успехам русских армий и их продвижению в Западную Европу. Ведь по секретным соглашениям между странами Антанты в случае победы Россия должна была получить приращения на западе за счет Германии и Австро-Венгрии. Между тем правящие круги Франции вступили в сделку с частью польских эмигрантов и пообещали им воссоздать польское государство в границах Речи Посполитой.
Осуждая вероломство своих французских коллег, Ллойд Джордж умалчивал о нежелании своей страны помогать России по схожим причинам. Дело в том, что секретные соглашения предусматривали установление российского контроля над Босфором и Дарданеллами. А этого ни Франция, ни Британия не желали допустить. Как отмечал английский историк А. Дж. П. Тейлор, Франция всячески противодействовала планам расширения российских позиций за счет Османской империи, а «у англичан… были свои проблемы с Россией на Ближнем и Среднем Востоке».
Нежелание пустить Россию к черноморским проливам и на Ближний Восток стало причиной военной авантюры, предпринятой английским правительством по инициативе военно-морского министра Уинстона Черчилля. Попытка завладеть Дарданеллами стоила сотни тысяч жизней подданных британского монарха, взятых в его армию главным образом из Австралии, Новой Зеландии, Индии и других владений Альбиона.
Свои корыстные планы в отношении России разрабатывали и в США, которые долгое время сохраняли нейтралитет и лишь под конец войны вступили в боевые действия на стороне Антанты. Хотя начало войны привело к резкому сокращению товарооборота США с Германией и другими центральными державами (с 169 миллионов долларов в 1914-м до 1 миллиона в 1916 году), торговля со странами Антанты выросла за эти годы с 824 миллионов до 3 миллиардов долларов. Б. Тачмэн писала: «Американский бизнес и промышленность США производили товары, чтобы обеспечить потребности союзников. Для того, чтобы они могли оплатить американские поставки, союзникам был предоставлен американский кредит. А в конечном счете Соединенные Штаты стали кладовой, арсеналом и банком союзников и по сути стали вкладчиком в дело победы союзников». До апреля 1917 года страны Антанты получили от США около 2 миллиардов долларов, а Германия – лишь около 20 миллионов долларов.
Благодаря гонке вооружений производство промышленной продукции США быстро возрастало. Выплавка стали в 1916 году составляла 180 % от уровня 1914 года. Росло и благосостояние значительной части населения. В то время как в России число легковых автомобилей не превышало 25 тысяч, в США их было более 1 миллиона. Прибывший в США в разгар Первой мировой войны Л. Д. Троцкий, который до этого несколько лет пожил в разных странах Западной Европы, был поражен тем «комфортом», который его окружал в его новой квартире в Нью-Йорке для лиц со средним достатком: «Квартира за 18 долларов в месяц была с неслыханными для европейских нравов удобствами: электричество, газовая плита, ванная, телефон, автоматическая подача продуктов наверх и такой же спуск сорного ящика вниз».
Бешеными темпами в США росло производство оружия. В 1915–1916 годах пороховые заводы Дюпона ежемесячно производили около 30 миллионов фунтов взрывчатых веществ по сравнению с 500 тысячами фунтов в 1913 году. Историк Уильям Фостер писал: «Потоки крови, пролитой в годы Первой мировой войны, создали благодатную почву для процветания и роста промышленности США в военный и послевоенный период… Так, например, торговый флот США, несмотря на тяжелые потери, нанесенные ему в годы войны германскими подводными лодками, увеличил свой тоннаж с 1 066 тысяч тонн в 1914 году до 11 077 тысяч тонн в 1919 году».
Военные поставки приносили американским предпринимателям огромные прибыли. Только 48 крупнейших трестов США получили в 1916 году почти 965 миллионов долларов прибыли – на 600 миллионов долларов больше средней прибыли за последние три года перед войной. Американский историк Уильям Фостер замечал: «Капиталисты США полностью использовали блестящие возможности, которые перед ними открывала война. Миллионеры вырастали как грибы». Историки Бирд писали: «С 1914 по 1919 год в США число лиц, получивших облагаемый доход от 30 до 40 тысяч долларов в год, увеличилось с 6 тысяч до 15 400 человек, а число лиц с годовым доходом от 50 тысяч до 100 тысяч долларов выросло, в круглых цифрах, с 5 тысяч до 13 тысяч. Если считать миллионерами тех, кто в 1919 году получал 30 тысяч долларов и более годового дохода… то к концу войны за демократию в Америке насчитывалось 42 554 миллионера».
До поры до времени, по словам У. Фостера, «капиталисты считали для себя очень выгодным с финансовой точки зрения не вступать в войну и снабжать воюющие державы военными материалами. В смысле получения прибылей проводимая правительством Вильсона политика «нейтралитета» полностью удовлетворяла отечественных предпринимателей. Их соперники истребляли друг друга тем оружием, которое им продавали капиталисты Соединенных Штатов, получавшие от этого баснословные прибыли… Но этот золотой дождь военных прибылей, загребаемых под вывеской нейтралитета, не мог продолжаться вечно. Возникала опасность, что Франция и Англия, весьма ослабленные войной, могут потерпеть поражение… Стремившиеся к захватам империалисты США допускали возможность сосуществования с такой «победительницей», как идущая к упадку Англия, но они никак не могли допустить, чтобы войну выиграл германский империализм». Поэтому в апреле 1917 года США вступили в войну на стороне стран Антанты. Хотя военный вклад США в общую победу был не столь уж велик, к концу войны все ведущие страны мира оказались должниками этой страны.
К ноябрю 1922 года общая задолженность иностранных государств Соединенным Штатам достигла с неоплаченными процентами 11,6 миллиарда долларов. Из них Великобритания задолжала 4,7 миллиарда долларов, Франция – 3,8 миллиарда, Италия – 1,9 миллиарда, Бельгия – около 0,5 миллиарда. Вместе с другими видами капиталовложений экономическая поддержка, оказанная США европейским странам, выразилась в сумме почти 20 миллиардов долларов. Как отмечалось в 3-м томе «Истории дипломатии», выпущенной в 1945 году, «погашение этого огромного долга хотя бы по 400 миллионов в год должно было растянуться на десятки лет. Таким образом, в результате войны крупнейшие страны Европы оказались данниками Соединенных Штатов по крайней мере на два поколения».