Поздно вечером 16 декабря Юсупов поехал на квартиру Распутина. Дочь Матрёна вспоминала: «В 12 часов ночи к нам приехал Юсупов. Отец встретил его словами: „Ах, Маленький, ты пришел“. Юсупов спросил его: „Посторонних нет?“. Отец ответил, что никого нет. Тогда Юсупов сказал ему: „Пойдем кутить“. Они уехали, и больше отец не возвращался».
Боханов пишет: «Что происходило в подвале дома на Мойке, какие разговоры вели Феликс Юсупов и Григорий Распутин на протяжении примерно двух часов, о том известно лишь из воспоминаний Юсупова. Однако вышедшие в разные годы и в разных странах откровения князя-убийцы содержат множество противоречий и неточностей, а некоторые места наполнены нарочитой мистической патетикой и как будто позаимствованы из низкопробных бульварных романов. Но другого источника нет и не будет, и узнать, в какой степени мемуарные реминисценции князя соответствовали действительности, никогда не удастся». К этому следует добавить, что из мемуаров Юсупова ясно, что князь обожал розыгрыши и обманы, во время которых он переодевался в женские наряды.
Боханов продолжает: «В изложении князя всё походило на какую-то дешевую и мрачную оперетку. В общих чертах картина той ночи выглядела следующим образом. Юсупов прибыл со своим гостем во дворец вскоре после полуночи 17 декабря. Провел его в подвал, пригласил к столу, стал угощать его пирожными и вином (в бокалы тоже был подсыпан порошок) и вёл с ним разговоры «за жизнь». Распутин попросил князя спеть, и тот исполнил под гитару несколько столь им любимых «жестоких романсов. Яд не действовал. Несколько раз Распутин спрашивал, где же хозяйка, на что Феликс отвечал, что она провожает гостей. Распутин собирался уходить, но задержался у эбенового шкафа с распятием, стал его рассматривать. В этот момент Юсупов выстрелил ему в спину из браунинга. Распутин упал, как показалось, замертво. На шум выстрела прибежали сообщники».
Об увиденном написал Пуришкевич: «Нам представилась следующая картина: перед диваном, в гостиной, на шкуре белого медведя лежал умирающий Григорий Распутин, а над ним, держа револьвер в правой руке, заложенной за спину, совершенно спокойно стоял Юсупов… Не знаю, сколько времени простоял я здесь; в конце концов раздался голос Юсупова: „Ну-с, господа, идёмте наверх, нужно кончать начатое“. Мы вышли из столовой, погасив в ней электричество и притворив слегка дверь».
Как писал Боханов, «соучастники выпили на радостях вина и были необычайно возбуждены… Через некоторое время Юсупов вернулся вниз, включил свет и стал смотреть на убитого. Далее произошло невероятное. Распутин «внезапно открыл левый глаз. Через несколько мгновений его правое веко тоже стало подрагивать, потом поднялось… Внезапным и сильным движением Распутин вскочил на ноги с пеной у рта. Дикий вопль раздался под сводами, его руки конвульсивно хватали воздух. Он бросился на меня, пытаясь схватить меня за горло, его пальцы, как клещи, впивались в мои плечи. Глаза его вылезали из орбит, изо рта текла кровь. Низким и хриплым голосом он всё время звал меня по имени… Нечеловеческим усилием я вырвался из его хватки… Я бросился наверх, зовя Пуришкевича, оставшегося в моем кабинете».
«На помощь почти обезумевшему от страха князю пришел скандальный борец «за чистоту монархической идеи». «Медлить было нельзя ни мгновенья, и я, не растерявшись, выхватил из кармана мой „соваж“. Поставил его на „огонь“ и бегом спустился с лестницы… Григорий Распутин, которого я полчаса назад созерцал при последнем издыхании, лежащим на каменном полу столовой, переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль железной решетки, выходившей на улицу… Я бросился за ним вдогонку и выстрелил».
«Стрелял Пуришкевич четыре раза, три раза промахнулся, а в четвертый попал Распутину в голову. Потом обезумевшие заговорщики пинали и избивали бездыханное тело. С главным же организатором князем Юсуповым «от избытка нежных чувств» тут же, около убитого, сделался обморок, и сообщникам пришлось тащить Феликса во дворец и там приводить в сознание».
Как констатировал прокурор С. В. Завадский, ведший дело об убийстве Распутина, проведенное вскрытие тела показало, что «Распутину были нанесены три смертельные раны: в почки, в печень и в мозг. По мнению вскрывавших, после первой раны Распутин не мог жить более 20 минут, а все три были прижизненные, следовательно, третья должна была последовать за первою в промежуток времени самое большее около четверти часа».
По данным медицинского освидетельствования, кроме пулевых ран в спину и голову у Распутина была «огромная рваная рана в левом боку, сделанная ножом или шпорой». Боханов добавлял: «Никакого яда в организме Распутина обнаружено не было. Маклаков сказал правду. Акт медицинского освидетельствования трупа Распутина почему-то был уничтожен ещё при Временном правительстве… Заговорщики придавали большое значение тщательному сокрытию следов преступления. Тело Григория Распутина на автомобиле Великого князя Дмитрия отвезли подальше от юсуповского дворца и бросили под лед».
Боханов пишет: «Участники условились категорически отрицать возможные обвинения, хотя, казалось бы, они делали «великое дело», совершали, по их представлениям, чуть не «подвиг самопожертвования». Вели же себя, как заурядные убийцы. Князь Юсупов отправил Царице письмо, где отрицал какую-либо причастность к убийству и в заключение восклицал: «Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся. Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству Феликс».
Характеризуя реакцию высших лиц государства, Боханов замечает: «Сенсационная новость о его смерти быстро распространилась. Многие ликовали. Председатель Думы М. В. Родзянко, находившийся в курсе этого «важного дела», встретив Юсупова, обнял, прослезился и не смог удержаться от публичного выражения восторга. Князь потом признавался, что такое «отеческое отношение успокоило и окрылило» его».
В эти дни великий князь Николай Михайлович 19 декабря встретился с Юсуповым в доме Дмитрия Павловича. Признавшись великому князю в совершенном убийстве, Юсупов утверждал, что он получил надежные сведения о том, что «к концу декабря было решено подписать сепаратный мир с Германией. Это вызвало у Юсупова желание, а вскоре и твердое решение покончить с ним во что бы то ни стало». Юсупов умалчивал о том, от кого он получил эти сведения, и поэтому версия о том, что к убийству были причастны британские разведчики, находившиеся в его доме в ночь с 16 на 17 декабря, не лишена основания.
Помимо великого князя Николая Михайловича одобряли убийство и другие члены императорской семьи. Боханов замечает: «Еще не зная подробностей и того, что в убийстве замешан брат Дмитрий, Великая княгиня Мария Павловна (младшая) 19 декабря писала своей мачехе, княгине О. В. Палей: «Со вчерашнего утра весь Псков… чрезвычайно взволнован известием об убийстве Р., но подробностей мы никаких не знаем, и даже штаб не имеет никаких подробных сведений. Страшно интересно узнать, кто это сделал и как всё произошло: напиши мне хоть два слова. Письмо, чтобы не посылать по почте, можно отослать с тем же санитаром, которого я посылаю сейчас в Петроград. Сколько народу по всей России перекрестились, узнав, что больше нет этого злого гения…»
Эти свидетельства показывают, что сомнений в правоте действий Юсупова, Пуришкевича, великого князя Дмитрия, врача Лазаверта не возникало ни у лиц из высшего общества, ни у вождей Государственной думы. Даже если Распутин оказывал протекцию другим лицам и любил пьяные оргии, в чем его обвиняла молва, за это не казнили. Тем более Юсупов и другие не имели права убивать Распутина без суда и следствия.
Впоследствии рассказ о жестоком и противозаконном самосуде служил поводом для того, чтобы поражаться физической силе и выносливости Распутина, которого не брали ни яд, ни пули. Подробное описание смерти Распутина было бы уместно в устах гиммлеровских палачей, совершавших опыты по умерщвлению людей. Между тем смакование деталей убийства Распутина на долгие годы стало любимым развлечением многих «знатоков истории». Возмущаясь байками о Распутине и «распутинщине», светское общество, а затем и значительная часть населения страны, не думали осуждать Юсупова и «юсуповщину». Князь, трусливо прятавшийся от боевых действий в тылу в годы войны, выглядел в этих рассказах героем. Такими же безупречными борцами за правое дело выглядели его сообщники бессарабский помещик Пуришкевич, доктор Лазаверт и великий князь Дмитрий Павлович.
Реакция российского общества доказывала крайнюю степень деградации представлений о праве, морали и человечности в российском обществе. Князь, купавшийся в богатстве и любивший роскошь, а также его сообщники могли рассчитывать на снисходительное отношение света и тех, кто жаждал подражать светской жизни. Распутин же воспринимался аристократами и подражателями высшим кругам общества как бешеный зверь, не достойный ни правового суда, ни элементарной жалости. Но могли ли в дальнейшем эти люди рассчитывать на соблюдение права, морали и человечности в отношении себя?
Как и рассчитывали заговорщики, убийство Распутина стало шоком для царственной четы. Хотя в своем дневнике царь называл убийц «извергами», никаких серьезных попыток разыскать и наказать их не предпринималось. Даже похороны Распутина были совершены тайно. Для этого были основания. Вскоре могила Распутина была осквернена. Неизвестно, задумывался ли царь о том, что пренебрежение к праву, морали и человечности, которые он не раз проявлял во время своего царствования, в частности, в январе 1905 года, на сей раз продемонстрировали его враги из высшего света, убив человека, который был ему близок и дорог, за то, что он спасал жизнь его сына?
Верхи России демонстрировали не только атрофию морали и человечности, но также интеллекта. Сиятельные князья, умевшие устраивать розыгрыши с переодеваниями или убийства с отравлением и стрельбой, оказались близорукими политиканами, не сумевшими просчитать последствия совершенного ими уголовного преступления. Надежды светских заговорщиков на то, что убийство Распутина даст монархии новый шанс для выживания, оказались несостоятельными. Убийство в доме на Мойке лишь ускорило кр