Шульгин писал: «Царь встал и сказал несколько двусмысленностей по адресу Родзянко». В чем состояли эти «двусмысленности», Шульгин не пояснил. В ответ Родзянко сказал: «Ваше Величество, я ухожу в полном убеждении, что это мой последний доклад Вам». «Почему?» – спросил царь. Родзянко ответил: «Я полтора часа Вам докладываю и по всему вижу, что Вас повели на самый опасный путь… Вы хотите распустить Думу, я уже тогда не председатель и к Вам больше не приеду. Что же еще хуже, я Вас предупреждаю, я убежден, что вспыхнет такая революция, которая сметет Вас, и Вы уже не будете царствовать».
«Откуда Вы это берете?» – с явным раздражением спросил царь. Родзянко отвечал: «Из всех обстоятельств, как они складываются. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием, как шутят те лица, которых Вы ставите. Нельзя ставить во главу угла всяких распутиных. Вы государь, пожнете то, что посеяли». «Ну, Бог даст…» – невозмутимо ответил царь. «Бог ничего не даст, Вы и Ваше правительство все испортили. Революция неминуема».
Из беседы с Родзянко царь извлек вывод: Дума может стать неуправляемой. Поэтому на следующий день после беседы с Родзянко Протопопов вызвал Н. А. Маклакова, которому по приказу царя поручил подготовить проект указа о роспуске Думы. Шульгин вспоминал: «Маклаков составил проект, основная мысль которого заключалась в обвинении… Думы. Главная ее вина, с точки зрения царя, состояла в том, что она не увеличила содержания чиновникам и духовенству. Поэтому Государственная дума распускается до новых выборов 15 ноября 1917 года. Манифест кончался призывом царя к единению, чтобы послужить России».
На открывшейся 14 февраля сессии Государственной думы выступил Пуришкевич. Теперь убийца Распутина объявлял главным злодеем Протопопова. Пуришкевич утверждал: «Протопопов расправляется в тяжелую годину со всем русским народом, угашая в нем дух уважения к власти, дух веры в будущее, дух порядка. Нет названия тем, господа члены Государственной думы, которые подносят камень народу, просящему хлеба, которые занимаются политическим шантажом и, будучи одиозными всей России, остаются, тем не менее, твердо у кормила власти. Хорошо забыты уроки истории о том, что внутреннее спокойствие в каждой стране гарантируется не количеством пулеметов в руках полицейской власти, а честностью, распорядительностью правительства и степенью его предвидения назревавших событий… Настанет день – я чую его, – и солнце русской правды взойдет над обновленной родиной в час победы». Что готовил на сей раз Пуришкевич, чтобы избавить Россию от очередного «вождя темных сил»? Синильную кислоту, пули для пистолета «соваж» или холодное оружие? Но к тому времени на сцену выступили те, кто не собирался покорно ожидать переворота сверху.
На другой день после речи Пуришкевича и открытия сессии Думы в Петрограде началась серия забастовок в ответ на резкое повышение цен. Рабочие кузнечного цеха Путиловского завода потребовали повышения заработной платы на 50 %. Администрация отвергла это требование. Тогда рабочие остановили машины. В ответ администрация завода уволила рабочих кузнечного цеха под предлогом нехватки угля. Затем были закрыты другие цеха. Путиловский завод забастовал.
Тем временем волнения перекинулись на улицы Петрограда. 19 февраля возле булочных собрались толпы людей, требовавших хлеба. А его не было в продаже. 21 февраля отчаявшиеся люди стали штурмовать булочные и бакалейные лавки.
Трудовой конфликт на Путиловском заводе разрастался. 22 февраля администрация объявила об увольнении 40 тысяч рабочих завода. В ответ рабочие создали стачечный комитет. Однако царь не счел ситуацию угрожающей и отправился 22 февраля в Ставку в Могилев, уведомив Протопопова, что вернется в Петроград через неделю.
23 февраля на другой день после отъезда царя в Петрограде забастовало 87 тысяч рабочих на 50 предприятиях. Тогда Протопопов поручил командующему Петроградским военным округом генералу С. С. Хабалову объявить населению, что «хлеба хватит, а волнения вызваны провокацией».
Бастующие выходили на митинги и демонстрации. Керенский вспоминал: «На десятках заводов и фабрик состоялись митинги… По окончанию митингов рабочие устремились на улицы города. К полудню они заполнили Самсоньевский проспект, и отряды конной и пешей полиции оказались бессильными сдержать толпу. В два часа градоначальник Петрограда генерал Балк отдал приказ военному командованию подавить бунт».
На другой день 24 февраля бастовало уже 197 тысяч человек. Хабалов объявлял, что хлеба достаточно, но что, якобы, хлеб покупают, чтобы заготовлять сухари. Керенский вспоминал, что в тот день «тысячи рабочих двигались по направлению к Литейному проспекту, толпы людей собирались и в других районах города. В соответствии с планом генерала Хабалова о подавлении бунта силой оружия поперек мостов были воздвигнуты заграждения, чтобы разделить город на две части. Но приказы генерала опоздали».
25 февраля число бастующих достигло 240 тысяч. Протопопов телеграфировал в Ставку о перебоях в снабжении хлебом в Петрограде. Министр уверял, что «публика усиленно покупает хлеб в запас», и успокаивал царя, заявляя, что «для прекращения беспорядков принимаются меры». 25 февраля, судя по мемуарам Керенского, «против народа были брошены казачьи отряды и пехотные подразделения. Невский проспект и прилегающие к нему улицы были запружены толпами людей. На площади у Николаевского вокзала, у памятника Александру III проходил многотысячный митинг, однако казаки не только не стали разгонять его, но начали брататься с толпой. Неожиданно прибыл отряд конной полиции под командованием какого-то офицера. Он приказал сделать предупредительный залп, но в этот момент из рядов казаков прозвучал выстрел, и офицер упал замертво. Полицейские немедленно произвели ружейный выстрел прямо в толпу, и люди стали разбегаться по прилегающим улицам».
Вечером 25 февраля царь телеграфировал Протопопову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией». Выполняя приказ царя, Хабалов отдал распоряжение стрелять в демонстрантов. У Знаменской площади 40 демонстрантов было убито и примерно столько же было ранено. На углу Садовой улицы и Невского проспекта солдаты открыли огонь по рабочим. Днем 4-я рота запасного батальона Павловского полка отказалась стрелять в демонстрантов и даже открыла огонь по конной полиции.
По мере того, как волнения в столице усиливались, Родзянко стал направлять царю в Ставку тревожные послания. В одном из них он писал: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах идет беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующимся доверием страны, составить новое правительство». Родзянко направлял копии этих посланий командующему Северным фронтом Н. В. Рузскому и командующему Юго-Западным фронтом А. А. Брусилову. Между тем царь не принимал эти тревожные сообщения с должным вниманием, больше полагаясь на более спокойные по тону телеграммы Протопопова. 27 февраля Николай II сказал министру двора Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать».
Милюков вспоминал, что после начала волнений в столице «Совет министров заседал каждый день, перенеся свои заседания в Мариинский дворец… В ночь на 26 февраля Голицын поставил вопрос о «роспуске» или «перерыву занятий» Государственной думы… Большинство склонялось к «перерыву»… Князю Голицыну оставалось проставить дату на одном из трех бланков, переданных в его распоряжение царем, и в тот же день вечером Родзянко нашел у себя на столе указ о перерыве с 26 февраля и возобновлении сессии «не позднее апреля 1917 г. в зависимости от чрезвычайных обстоятельств».
27 февраля Родзянко направил царю телеграмму следующего содержания: «Занятия Государственной думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних дел в Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною вашему величеству во вчерашней телеграмме. Повелите отмену вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец и крушение России, а с ней и династии, неминуемо. От имени всей России прошу ваше величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и Родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы. Родзянко».
Утром 27 февраля в учебной команде запасного батальона Волынского полка произошло восстание. Восставшие направились в соседние казармы Литовского и Преображенского полков. Затем они двинулись к Литейному проспекту, ворвались в здание Окружного суда, а оттуда в Дом предварительного заключения, освободив политических заключенных. Число восставших солдат быстро возрастало. Если утром восстало около 10 тысяч солдат, то днем их было 25 тысяч, а к вечеру – 67 тысяч. Хабалову не удалось вызвать войска из пригородов Петрограда.
С утра 27 февраля на улицы вышли рабочие Выборгского района. Используя оружие, полученное ими от солдат, рабочие громили полицейские участки. Штурмом была взята тюрьма «Кресты».
Шульгин вспоминал: «Это было 27 февраля 1917 года. Уже несколько дней мы жили на вулкане. В Петрограде не стало хлеба – транспорт сильно разладился из-за необычайных снегов, морозов и, главное, конечно, из-за напряжения войны… Произошли уличные беспорядки… Но дело было, конечно, не в хлебе… Это была последняя капля… Дело было в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти… И даже не в этом… Дело было в том, что власть сама себе не сочувствовала… Не было, в сущности, ни одного минис