Брусилов был вне себя от гнева. Он вспоминал: «Тут уж я считал необходимым предать его суду за вторичное ослушание приказов корпусного командира, но генерал Цурканов вновь обратился ко мне с бесконечными просьбами о помиловании Корнилова, выставляя его пылким героем и беря на себя вину в том отношении, что, зная характер Корнилова, он обязан был держать его за фалды, что он и делал, но в данном случае Корнилов неожиданно выскочил из его рук. Он умолял не наказывать человека за храбрость, хотя бы и неразумную, и давал обещание, что больше подобного случая не будет. Кончилось тем, что я объявил в приказе по армии и Цурканову, и Корнилову выговор».
Но и этот урок ничему не научил Корнилова. Брусилов писал, что Корнилов весной 1915 года «уже в 3-й армии, весной 1915 года, при атаке этой армии Макензеном, не исполнил приказ, был окружен и сдался в плен со своей дивизией». В своих мемуарах бывший военный министр Временного правительства А. И. Верховский писал: «Сам Корнилов с группой штабных офицеров бежал в горы, но через несколько дней изголодавшись, спустился вниз и был захвачен в плен австрийским разъездом».
Полной противоположностью Корнилову, по словам Брусилова, был также подчиненный ему генерал Орлов. Однако Брусилов признавал, что Орлов был нелюбим солдатами: «Странное было положение этого генерала: человек умный, знающий хорошо свое дело, распорядительный, настойчивый, а между тем подчиненные ему войска не верили ему и ненавидели его. Сколько раз за время с начала кампании мне жаловались, что это – ненавистный начальник и что войска глубоко несчастны под его начальством. Я постарался выяснить для себя, в чем тут дело. Оказалось, что офицеры его не любят за то, что он страшно скуп на награды, с ними редко говорит и, по их мнению, относится к ним небрежно, солдаты его не любили за то, что он с ними обыкновенно не здоровался, никогда не обходил солдатских кухонь и не пробовал пищи, никогда их не благодарил за боевую работу и вообще как будто их игнорировал. В действительности он заботился и об офицере и солдате, он всеми силами старался добиваться боевых результатов с возможно меньшей кровью и всегда ко мне приставал с просьбами возможно лучше обеспечивать их пищей и одеждой; но вот сделать, чтоб подчиненные знали о его заботах, – этим он пренебрегал или не умел этого. Знал я таких начальников, которые в действительности ни о чем не заботились, а войска их любили и именовали их «отцами родными». Я предупреждал Орлова об этом, но толку было мало, он просто не умел привлекать к себе сердца людей».
Но Брусилову не приходилось подсказывать Корнилову, как тому вести себя с подчиненными. Этот генерал умел мастерски очаровывать людей. Для солдат и офицеров он был «отцом родным». Брусилов признавал: «Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях: в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери…» «Отец солдатам», по словам Брусилова, был «сильно повинен в излишне пролитой крови солдат и офицеров». Однако Брусилов признавал: «Между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед, очертя голову».
Следует учесть, что до начала Первой мировой войны Корнилов лишь недолго служил в войсках во время русско-японской войны. До этой войны и после нее он работал военным атташе в Китае, нередко совершая конфиденциальные разведывательные экспедиции по этой стране. В результате будущий генерал обрел немалый опыт профессионального дипломата и разведчика, и в этом он был намного сильнее, чем в командовании воинским соединением.
Хотя Брусилов объяснял готовность Корнилова к безрассудному риску «горячностью», он в то же время признавал, что генерал решил «очевидно, составить себе имя во время войны», даже рискуя собственной жизнью и жертвуя своими солдатами и офицерами. Роль боевого генерала, «отца солдатам» была скорее всего умелой маскировкой, вроде тех, к которым прибегал Корнилов во время своих разведывательных поездок по Китаю.
Побег Корнилова после года и трех месяцев пребывания в плену во второй половине 1916 г. не напоминал бегства из заточения героев приключенческих романов. Находясь в австрийском лазарете в связи с лечением после легкого ранения, Корнилов подкупил фельдшера и без особых проблем покинул Австро-Венгрию.
К этому времени, как писал в своих воспоминаниях А. А. Верховский, «генерал Иванов пытался найти хоть что-нибудь, что было бы похоже на подвиг и могло бы поддержать дух войск… О позорном поведении Корнилова рассказал потом раненный в тех же боях командир бригады его дивизии генерал Попович-Липовац, но ему было приказано молчать… Сознательно искажая правду, Иванов прославил Корнилова и его дивизию за их «мужественное поведение в бою». Из Корнилова сделали героя на смех и удивление тем, кто знал, в чем заключался его «подвиг»… Иванов представил великому князю Николаю Николаевичу ходатайство о награждении Корнилова, которое было доложено Николаю II».
По этому поводу Брусилов писал: «Убежав из плена, он (Корнилов) явился в Ставку и был принят царем. Не знаю, что он ему рассказывал, но кончилось тем, что ему был пожалован орден Георгия 3-й степени и он был назначен командиром, кажется, 25-го корпуса на моем фронте». В сентябре 1916 г. газета «Новое время» опубликовала рассказ о «генерале-герое».
Прославление Корнилова совпало с усилением заговорщической деятельности в военных кругах. Обласканный царем генерал вскоре вступил в ряды тех, кто готовил свержение самодержца. В первые же дни Февральской революции генерал Корнилов был отозван с фронта решением Временного правительства и 2 марта 1917 г. был назначен командующим столичного Петроградского военного округа.
После ареста в Могилеве Николая Романова 8 марта Корнилов в тот же день арестовал в Царском Селе всех членов царской семьи, включая юных царевен и больного цесаревича Алексея. Так «отблагодарил» Корнилов свергнутого царя за награду и повышение по службе.
К середине 1917 года Корнилов вернулся на Юго-Западный фронт и возглавил 8-ю армию, которой в начале войны руководил Брусилов. (Брусилов же с мая 1917 г. стал Верховным главнокомандующим вооруженными силами России.) Комиссаром Временного правительства при 8-й армии был Борис Савинков, один из видных руководителей правого крыла эсеровской партии, еще недавно бывший террористом. На его счету было немало человеческих жертв, включая министра внутренних дел России В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича. Как писал Брусилов, бывший «слуга царю» Корнилов «тотчас же подружился с Борисом Савинковым».
К этому времени Борис Савинков обрел немалый вес в кругах, близких к Временному правительству. Брусилов считал, что с помощью нового друга Корнилов «повел интригу против главкоюза (главнокомандующим Юго-Западным фронтом) Гутора», который был обвинен в начавшемся отступлении. В ночь с 7 на 8 июля 1917 г. Корнилов был назначен командующим Юго-Западным фронтом.
Однако он недолго занимал этот пост. Как писал Брусилов, «свалив и заместив его (Гутора), он (Корнилов) начал вести интригу против меня, верховного главнокомандующего, и благодаря дружбе Савинкова с Керенским вполне успел и заместил меня». Уже 19 июля 1917 г. Корнилов был назначен Верховным главнокомандующим. Трудно найти другой пример в мировой истории возвышения командарма до Верховного главнокомандующего за 12 дней. По всей стране распространялась молва о том, что в России появился блистательный полководец всех времен и народов.
В лихорадочной общественной атмосфере 1917 года быстро рождались и гибли мифы о Спасителях Отечества. Сначала подобные надежды возлагали на Александра Керенского. В конце июля восхищенным обожанием оказался окружен Лавр Корнилов. Всякий приезд Корнилова в крупный город России сопровождался шумной встречей на вокзале. Генерала забрасывали цветами, а затем несли на руках. Такой же восторженной была и его встреча в Москве, когда новоиспеченный Главковерх прибыл для участия в Государственном совещании 12 августа 1917 г.
В своей речи на Государственном совещании, состоявшемся в Большом театре, Л. Г. Корнилов изложил программу «решительных действий». Он объявил о намерении навести «порядок» в войсках и потребовал наведения «порядка в тылу». Он заявил: «Я ни одной минуты не сомневаюсь, что мои меры будут проведены безотлагательно. Невозможно допустить, чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз проявлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и потери Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии».
Напуганный ультимативным тоном этого выступления, Керенский в беседе с Корниловым сказал ему: «Если какой-нибудь генерал рискнет открыто выступить против Временного правительства, он сразу почувствует, что попал в вакуум, где нет железных дорог и средств связи с его собственными войсками». К этому времени Александр Федорович уже получил информацию о подозрительных перемещениях воинских частей с Дона в центральную часть России. Но премьер и не подозревал, что его собеседник является главным кандидатом в военные диктаторы.
Позже в своих воспоминаниях А. Ф. Керенский писал: «Лишь в конце 1936 г. в полной мере прояснилась та роль, которую сыграли петроградские финансисты в подготовке Корниловского мятежа. Из разного рода мемуаров, опубликованных в то время, стало известно, что в апреле 1917 г., когда «Общество содействия экономическому возрождению России» приняло решение о передаче Корнилову четырех миллионов рублей», то есть, когда Корнилов возглавлял Петроградский военный округ. «Именно к этому времени, – писал Керенский, – относится начало конкретной подготовки переворота. Следующий шаг описан П. Н. Финисовым, видным членом центральной организации заговорщиков». Сам Финисов был деловым партнером магната А. И. Путилова, который вместе с финансистом А. И. Вышнеградским были, по словам Керенского, «наиболее видными участниками» контрреволюционного движения, скрытого под названием «Общество содействия экономическому возрождению России».