Этот план действий не вызвал единодушной поддержки в руководстве большевистской партии. Каменев и Зиновьев выступили решительно против предложений Ленина, считая начало восстания несвоевременным. Троцкий выдвинул альтернативный план действий, который исходил из необходимости увязывать выступление с поддержкой Советов.
Сталин же предложил передать письма Ленина на рассмотрение наиболее крупных партийных организаций, исходя из того, что такое важное решение требует широкого и всестороннего обсуждения. Явно Сталин не был склонен безоглядно поддержать ленинский план восстания. Свои сомнения в отношении ленинских писем Сталин изложил в феврале 1924 г., когда говорил о тогдашнем положении в стране. «Что означало поднять восстание в такой момент? Поднять восстание в такой обстановке – это значит поставить все на карту». Очевидно, что Сталину, который активно участвовал в преодолении партией последствий июльского поражения, было нелегко решиться на рискованный шаг, чреватый полным разгромом большевиков. Возможно, что такие же сомнения разделяли и другие члены ЦК, поскольку решения ЦК по предложению Ленина не было принято.
Выступая 20 апреля 1920 г. по случая 50-летия Ленина, Сталин не скрывал сохранившегося у него отрицательного отношения к этому предложению: «Нам казалось, что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое совещание состоит в половине или, по крайней мере, в третьей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда было так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы»… Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки».
Однако в сентябре 1917 г. до этих признаний еще было далеко, и Ленин продолжал доказывать необходимость быстрейшего выступления. В статье «О героях подлога и об ошибках большевиков» (24 сентября) Ленин критиковал выступление Зиновьева (тот напоминал про судьбу Парижской коммуны, которая победила в Париже, но потерпела поражение во Франции). Ленин писал: «Победив в Питере, Коммуна победила бы в России». Он осудил Каменева за его выступление на Демократическом совещании (14–22 сентября) «в чисто-конституционном духе». В своих отрывках из «Дневника публициста» Ленин объявил само участие в Демократическом совещании ошибочным. В своем письме председателю областного комитета армии, флота и рабочих Финляндии от 27 сентября Ленин утверждал: «События вполне подтвердили правильность моего предложения… что партия должна поставить на очередь вооруженное восстание… Теряем время, назначаем «сроки» (20 октября съезд Советов – не смешно ли так откладывать? Не смешно ли полагаться на это?)».
Стараясь подтолкнуть руководство партии к решительным действиям, Ленин утверждал, что в мире сложилась предреволюционная ситуация. В статье «Кризис назрел» (29 сентября) Ленин уверял, что «массовые аресты вождей партии в свободной Италии и особенно начало военных восстаний в Германии – вот несомненные признаки великого перелома, признаки кануна революции в мировом масштабе». Хотя на самом деле никаких «военных восстаний» в Германии и крупных волнений в Италии по поводу арестов социалистов не происходило, Ленин заявлял, что «большевики оказались бы жалкими изменниками пролетарскому делу… если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания, «ожидания» съезда Советов и т. п.». Он настаивал: «Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту… Мое крайнее убеждение, что если мы будем «ждать» съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».
1 октября Ленин написал «Письмо в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам». Он вновь безосновательно заверял, что «в Германии начало революции явное, особенно после расстрела матросов». Вопреки истинному положению вещей, он утверждал, что большевики пользуются полной поддержкой в стране («99 процентов голосов солдат за нас в Москве»), что правительство находится в состоянии политической изоляции («Финляндские войска против правительства… Железнодорожные и почтовые служащие в конфликте с правительством»). Он был все более категоричен в своих требованиях: «При таких условиях «ждать» – преступление. Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас. Этим они спасают и всемирную революцию… и русскую революцию… Медлить – преступление. Ждать съезда Советов – ребячья игра в формальность, позорная игра в формальность, предательство революции. Если нельзя взять власти без восстания, надо идти на восстание тотчас… Ждать – преступление перед революцией».
Через неделю Ленин написал «Письмо к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области». Он вновь уверял, что «нарастание всемирной революции неоспоримо», ссылаясь на сей раз на «восстание в немецком флоте», «массовый взрыв в Турине», «взрыв возмущения чешских рабочих» (и опять эти утверждения были сильно преувеличенными). Он утверждал, что Керенский готов сдать Петроград немцам и готовит сепаратный мир для удушения русской революции. Ленин заявлял, что «лозунг «Вся власть Советов» есть не что иное, как призыв к восстанию», и был готов обвинить большевиков в измене мировой революции, если восстание не начнется в ближайшее время. На протяжении небольшого письма он несколько раз повторял: «Промедление смерти подобно». По словам Н. К. Крупской, Ленин тогда жил «мыслью о восстании, только об этом и думал, заражал товарищей своей убежденностью».
В начале октября 1917 г. Ленин тайно прибыл из Гельсингфорса в Петроград. 10 октября Ленин принял участие в заседании ЦК, на котором он выступил с докладом. Он осудил «равнодушие к вопросу о восстании» со стороны руководства партии и высказал мнение, что «по-видимому, время значительно упущено». Ленин уверял, что «большинство теперь за нами», что «политически дело совершенно созрело для перехода власти», и настаивал на том, что «надо говорить о технической стороне» восстания.
Против Ленина выступили Каменев и Зиновьев. Они считали, что в сложившихся условиях поражение восстания было бы неизбежным, а потому предлагали отказаться от него и ждать созыва Учредительного собрания.
Оценивая теперь ход дискуссии, можно увидеть, что высказывания Ленина в пользу восстания отличались нередким для политической жизни использованием не бесспорных аргументов для правильных практических выводов. Все, что теперь известно о ситуации осенью 1917 г. в России, свидетельствует о том, что она не могла долго сохраняться и тем более не могла плавно эволюционировать в сторону конституционного развития демократического общественного порядка.
В своих мемуарах А. Ф. Керенский писал о том, что он узнал о закулисной стороне предоктябрьских событий, уже находясь в эмиграции, от генерала Эжена Пети, который был представителем Франции при Временном правительстве. В это время правые силы, потерпевшие поражение во время разгрома корниловского мятежа, выжидали удобный момент для нового контрреволюционного выступления. По словам Э. Пети, Милюков, Родзянко, генерал Алексеев и другие готовили заговор с целью захвата власти и установления правой диктатуры. В октябре 1917 г. «Милюков и его друзья были убеждены… что большевизм не представляет слишком большой угрозы и что в России существуют лишь две партии: «партия порядка» во главе с Корниловым и «партия распада», возглавляемая» Керенским. Исходя из этого, заговорщиков «вообще не беспокоила перспектива захвата большевиками власти. Ленин сбросит Керенского, размышляли они, и тем самым, не подозревая об этом, расчистит путь к созданию «крепкого правительства», которое неизбежно придет к власти через три или четыре недели».
Помимо заговоров, которые плели генерал Алексеев, Милюков, Родзянко, а также британские и французские спецслужбы, в Петрограде и других городах страны создавались всевозможные заговорщические центры, которые готовили выступление для разгрома революции и большевистской партии. В то же время пока эти силы были разрознены, а многие из них были в оппозиции к Керенскому или даже поджидали выступления большевиков для того, чтобы их руками свергнуть Временное правительство, и лишь затем уничтожить их самих, у большевистской партии была возможность для политического маневра. С одной стороны, у большевиков была реальная возможность взять власть в свои руки и добиться осуществления целей, за которые боролись коммунисты и социалисты всего мира в течение семи десятилетий.
С другой стороны, промедление могло быть чревато полным разгромом революции. При этом первыми жертвами явились бы большевики. Хотя не большевики были инициаторами событий в начале 1917 года, в глазах значительной части российского общества, уставшего от общественного хаоса, они в наибольшей степени олицетворяли революционные силы. К тому же большевиков еще с июля обвиняли в пособничестве немцам.
Если в июле большевики смогли сойти с политической авансцены с минимальными потерями, то после осуществления государственного переворота различными заговорщиками большевиков ждала бы такая же судьба, которую в ХХ веке пришлось пережить коммунистам и социалистам Германии, Испании, Индонезии, Чили в 1933, 1936-39, 1965 и 1973 годах: большевиков либо поголовно пересажали бы, либо вырезали бы. Хотя эти исторические примеры еще не были известны в 1917 году. Ленин и другие руководители партии не без оснований полагали, что выбора у них не было: либо идти к революционному восстанию, либо ждать своей гибели и ликвидации всех революционных завоеваний.