Эти меры стали составной частью «военного коммунизма». К 1 октября 1919 г. Советское государство национализировало 2522 предприятий обрабатывающей промышленности – больше половины всех действующих предприятий. Распределение продуктов осуществлялось по карточной системе. Разница в оплате квалифицированного и неквалифицированного труда стала незначительной. Заработная плата приобрела натуральный характер: рабочие и служащие получали продовольственный паек, государство бесплатно предоставляло квартиры, коммунальные услуги, транспорт и т. д.
«Военный коммунизм» позволял горожанам выживать, но связанные с ним реквизиции разоряли жителей деревни. К насильственным реквизициям продовольствия, лошадей и другого добра в пользу своих армий прибегали и белые генералы, называя это «самообеспечением». Нередко под ее прикрытием совершался откровенный грабеж сельских жителей. Председатель Терского казачьего круга Губарев решительно выступал против того, чтобы посылать обмундирование на фронт. Говоря о своих казаках, Губарев заявил: «Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день едет в поход опять в одной рваной черкеске…»
Деникин признавал: «И совсем уже похоронным звоном прозвучала вызвавшая ликование на Дону телеграмма генерала Мамонтова, возвращавшегося из тамбовского рейда: «Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей на украшение церквей – дорогие иконы и церковную утварь».
Сокрушаясь по поводу испытаний, выпавших на долю мирного населения, А. И. Деникин писал: «За гранью, где кончается «военная добыча» и «реквизиция», открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа. Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему югу, по всему театру гражданской войны, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все «цвета» военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага».
Разграбление местного населения не могло заменить систему снабжения, обеспечивавшую в годы Первой мировой войны Действующую армию России (при всех указанных выше ее пороках). Помощь стран Антанты была ограничена поставками вооружений. К тому же и эта помощь не была чрезмерной, поскольку западные державы не слишком поддерживали создание «России великой, единой, неделимой». Ограниченность военной помощи иностранных союзников особенно остро ощущали белые солдаты и офицеры из армий, которые, в отличие от колчаковской, не снабжались регулярно за счет разбазаривания золотого запаса России.
Вспоминая Гражданскую войну, подпоручик конной артиллерии, служивший в Добровольческой армии, В. Д. Матасов писал: «Мы были очень бедны, а союзники не очень щедры. Очень скоро они постарались забыть, что Россия для них сделала за 3 года войны… Скудная помощь снаряжением оказывалась только англичанами. Франция же, видимо, совсем не была заинтересована в победе белых сил и позаботилась только о Польше. Позднее, уже в 1920 году… мы увидели польское воинство одетыми с головы до ног во французскую форму…»
Впрочем, и английская помощь не была щедрой. Матасов вспомнил лишь «отличные английские седла с потниками, некоторое количество рейтуз, фуражки и красные шейные платки. Все остальное обмундирование было русское из каких-то интендантских складов и довольно ветхое, вероятно второго срока… Кавалерийские длинные шинели… были… тонкие и изнашивались быстро; мерзнуть в них было делом обычным. На правой стороне спины, у места, где касался затвор неразлучного винчестера, образовывалась со временем дыра как следствие трения затвора о сукно. Кубанские казаки в своих толстых крепких бешметах и бурках такой красоты не имели и при встречах позволяли себе удовольствие зубоскалить, спрашивая, в какой губернии собаки рвут шинели. Не было белья, кроме своего из дому; не было шерстяных чулок или портянок». Молодые юнкера сочиняли песни, в которых звучали слова: «Если б ты, мама, увидела, как я озяб на ветру!».
Матасов писал, что белые шли в сражениях «плохо одетые, не имея ни базы, ни снабжения, ни средств и почти без патронов, которые нужно было добывать с боем у красных… Почти не было ни инструментов, ни медикаментов, ни перевязочных средств… Раненые испытывали невероятные страдания, умирали от заражения крови даже легко раненные».
Описания лишений и страданий, которые испытывали в это же время бойцы Красной Армии, практически не отличались от воспоминаний белых офицеров. Говоря об отступлении красных частей и членов семей красноармейцев, С. М. Буденный писал: «Части дивизии терпели невероятные лишения. Не хватало продовольствия, воды, медикаментов… Слабые не выдерживали, падали и умирали либо от голода и жажды, либо от широко распространившихся инфекционных болезней».
Солдаты бежали из армий, превращавшихся в скопления голодных и больных людей. Массовое дезертирство благоприятствовало появлению так называемых «зеленых» отрядов, сражавшихся как против красных, так и против белых и безжалостно грабивших местное население.
Белые и красные военачальники прибегали к расстрелам для того, чтобы навести порядок в частях, и прежде всего – остановить массовое дезертирство. Приказ председателя Реввоенсовета Л. Д. Троцкого от 24 ноября 1918 года гласил:
«1. Всякий негодяй, который будет подговаривать к отступлению, дезертирству, невыполнению боевого приказа, будет расстрелян.
2. Всякий солдат Красной Армии, который самовольно покинет боевой пост, будет расстрелян.
3. Всякий солдат, который бросит винтовку или продаст часть обмундирования, будет расстрелян.
4. Во всякой прифронтовой полосе распределены заградительные отряды для ловли дезертиров. Всякий солдат, который попытается оказать этим отрядам сопротивление, должен быть расстрелян на месте.
5. Все местные Советы и комитеты бедноты обязуются со своей стороны принимать все меры к ловле дезертиров, дважды в сутки устраивая облавы: в 8 часов утра и в 8 часов вечера. Пойманных доставлять в штаб ближайшей части и в ближайший военный комиссариат.
6. За укрывательство дезертиров виновные подлежат расстрелу.
7. Дома, в которых будут открыты дезертиры, будут подвергнуты сожжению.
Смерть шкурникам и предателям!
Смерть дезертирам и красновским агентам!».
Эти суровые меры одобрялись теми, кто не покидал рядов своих армий, продолжал идти в бой и терпеть тяготы военной службы. Тем больше была их ненависть к людям, сбежавшим от смертельно опасных испытаний. Ненависть у воинов часто распространялась и на мирное население, под разными предлогами уклонившееся от воинской службы. С точки зрения белых эти люди предали «святую Русь». С точки зрения красных эти люди предавали интересы трудящихся, выступивших за создание мира справедливости и всеобщего счастья.
Особую ненависть вызывали явные враги. Поэтому суровые меры применялись по отношению к разведчикам и диверсантам, засланным противной стороной. Языковая и культурная общность большинства участников Гражданской войны России позволяла им сравнительно легко орудовать за линией фронта в тылу своих противников. В приказе № 174 от 12 июля 1919 года председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский писал: «В самом тылу нашей армии происходят взрывы мостов, складов, кража и сокрытие столь необходимого армии оружия… во многих местах замечается усиление бандитизма, ограблений, хищения грузов». Приказ предписывал превратить все чрезвычайные комиссии «в боевые лагеря, готовые в любое время разрушить планы белогвардейских заговорщиков. Все явные и скрытые враги Советской России должны быть на учете ЧК и при малейшей попытке повредить революции должны быть наказаны суровой рукой». Приказ предупреждал: «Никакой пощады изобличенным в белогвардейских заговорах не будет».
Поддерживая такие меры борьбы против контрреволюции, Ленин говорил: «Я рассуждаю трезво и категорически: что лучше – посадить в тюрьму несколько десятков или сотен подстрекателей, виновных или невиновных, сознательных или несознательных, или потерять тысячи красноармейцев и рабочих? – Первое лучше. И пусть меня обвинят в каких угодно смертных грехах и нарушениях свободы – я признаю себя виновным, а интересы рабочих и крестьян выиграют».
Однако несмотря на растущую активность ВЧК у красных и разведслужб у белых, война на невидимом фронте не прекращались. 30 августа 1918 г. был убит руководитель Петроградской ЧК М. С. Урицкий. В тот же день правая эсерка Ф. Каплан стреляла в В. И. Ленина и тяжело ранила его. В ответ на покушение на Ленина 5 сентября 1918 года Совнарком принял постановление о «красном терроре». Дзержинский объяснял: «Красный террор был не чем иным, как выражением непреклонной воли беднейшего крестьянства и пролетариата уничтожить всякие попытки восстания против нас».
После разоблачения многочисленных заговоров и мятежей, измен и предательств среди небольшевистских партий подозрения вызывали все представители свергнутых классов, все члены небольшевистских партий. Ненависть к потенциальным врагам заставляла даже сотрудников правоохранительных органов закрывать глаза на необходимость соблюдать правовые нормы. Решения, определявшие судьбы людей, нередко выносили на основе «политической целесообразности и правосознания коммунистов», как говорили такие деятели советской правоохранительной системы, как К. Х. Данишевский и Н. В. Крыленко. Член коллегии ВЧК Мартин Лацис в журнале «Красный террор» требовал: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли подозреваемый против Советов оружием или словом». (Ознакомившись с этим указанием Лациса, Ленин публично осудил его, а вскоре по решению ЦК журналы «Красный террор» и «Вестник ВЧК» за пропаганду подобных взглядов были закрыты.)
На основе произвольных подозрений творились огульные расправы не только с членами семьи бывшего российского императора, но и с другими его родственниками из династии Романовых. Подозрения по отношению к «классово чуждым элементам» стали причиной репрессий, проведенных среди казаков. 24 января 1919 года председатель ВЦИК Я. М. Свердлов подписал циркулярное письмо, в котором говорилось: «Необходимо, учитывая опыт Гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления». Курс на «расказачивание» привел к массовым казням. Подозрения и ложные наветы стали причиной казней вождей красного казачества Ф. К. Миронова и Б. М. Думенко, а также ряда комиссаров, клеветнически обвиненных в измене «делу пролетарской революции».