Среди искр и пламени они продолжали борьбу — демон и смертный на пороге геенны огненной. Брилл почувствовал, что в сгущающемся дыму ему все труднее дышать, и берег силы для последнего решающего удара. Ковбой оттолкнул монстра, немного перевел дух, утер кровь с лица и вновь отчаянно бросился на врага. Смертный сурово вцепился в нежить. Вампир брыкался и пытался вырваться из захвата Брилла, но тому удалось поднять врага высоко над полом — и обрушить спиной на торчащую кверху ножку перевернутого стола. Хребет мертвого отродья переломился, будто толстая ветвь, и кровососущий труп, упав на пол, застыл в искривленной позе. Но конец ему не настал — глаза по-прежнему полыхали адским голодом, и, как раздавленная мокрица, чудовище на руках поползло к ногам Стива, щелкая пастью.
Оступаясь и задыхаясь в дыму, Стив Брилл на ощупь пробрался к двери и выбежал на улицу. Вытирая залитые потом и кровью глаза, он припустил через мескитовую чащу так, будто за ним все силы ада отправились в погоню. Он бежал и бежал через кусты и тернии, покуда не свалился наземь в сильном изнеможении. Увидев горящую хижину, он всячески возблагодарил Бога за то, что огонь сожжет ее полностью и пожрет не только кости дона Сантьяго де Вальдеса, но и последние записи Лопеса, таким образом навсегда стерев сраженную им гнусную нечисть из людской истории.
Перевод Г. Шокина
Примечание
Рассказ написан в 1931 году. Первая публикация — журнал “Weird Tales”, май 1932-го. Входит в выделяемый исследователями творчества автора условный подцикл «Сверхъестественный Юго-Запад». Стивен Джонс, британский составитель тематических антологий рассказов ужасов, охарактеризовал данное произведение как «первый в истории жанра вампирский вестерн». Рассказ был адаптирован сценаристом Гарднером Фоксом для второго выпуска комиксов «Комната страха» (Chamber of Chills) и вышел в январе 1973 года под названием «Монстр с холма» с иллюстрациями художника Фрэнка Браннера.
Проклятье моря
Кто-то придет к ней домой в угасающем свете,
Кто-то на зов сновидения в яви ответит,
Ливень в ночи сообщит — она точно услышит,
Как они все соберутся на балке под крышей…
Джон Калрек и его закадычный друг Канул Гнилоуст были дебоширами и самыми большими хвастунами, самыми отъявленными задирами и запойными гуляками в маленьком городке Фаринг. В детстве я неоднократно прокрадывался к двери таверны, чтобы подслушать их проклятия, их безбожные ссоры и разудалые моряцкие байки. Я восхищался этими дикими бродягами, но они также и пугали меня. Что ж, все в Фаринге восхищались ими, но в то же время боялись их, ибо они не были похожи на остальных: им было мало заниматься промыслом вдоль берегов и между морскими скалами, острыми, как зубы акулы. Баркасы и ялики были для них слишком мелкой посудой — они ходили в дальние плавания на самых настоящих парусниках, уносились, оседлав прилив, туда, где еще ни разу не был брошен их якорь.
Ах, я хорошо помню то волнение, которое наполняло маленький прибрежный городок Фаринг всякий раз, когда Джон Калрек причаливал к берегу. Моряк вальяжно спускался по сходням в перепачканной дегтем матросской одежде, а смахивавший на пирата Гнилоуст тоже крутился где-нибудь неподалеку, держа руку на рукояти ножа, заткнутого за широкий кожаный кушак. Покровительственными возгласами Калрек приветствовал некоторых из ближайших знакомых, и уж точно этот пройдоха целовал всякую девушку, которая подходила к нему достаточно близко. В компании верного Канула он закладывал круг почета по улице, распевая фривольные песни, а подхалимы и бездельники толпились вокруг, точно свита, рассыпаясь в комплиментах и улыбках, приветствуя смехом всякую грязную шутку. Для всех завсегдатаев таверны, потихоньку пропивающих последний разум, Канул и Джон с их рассказами о семи морях и тропических краях были кем-то вроде могучих былинных героев.
И да, все боялись их — настолько, что жители деревни закрывали глаза, когда кто-то из мужчин оказывался избит, а честь чьей-нибудь жены или дочери была поругана. Решительно ничего не предпринимали они, чтобы осадить Канула и Джона. И даже когда Калрек начал приставать к племяннице Молли Фаррел, никто не осмелился сказать то, что давно следовало.
Старуха Фаррел никогда не была замужем — она жила с юной родственницей в маленькой хижине недалеко от пляжа, причем настолько недалеко, что в час прилива волны чуть ли не в дверь им стучали. Жители деревни считали Молли ведьмой; в действительности она была зловещей, изможденной старой каргой, которая особо ни с кем не имела дел. Свой скудный достаток она поддерживала тем, что подбирала выброшенные морем ракушки и замысловатого вида коряги.
Племянница ничем не походила на свою тетку: была она хорошенькой, глупенькой, тщеславной и легко одурачиваемой — иначе она никогда не поддалась бы звонкой и дешевой лести Джона Калрека.
Я отчетливо помню тот день — холодный зимний день с сильным ветром, задувавшим с востока, — когда старуха пришла в деревню и стала всех расспрашивать, не видел ли кто ее родственницу. Весь город рыскал в ее поисках по пляжу и прилегающим бесплодным холмам — все, кроме Джона Калрека и его свиты, которые сидели в таверне, играли в кости и напивались. Все это время из-за каменистой отмели доносился непрекращающийся рев вздымающегося, беспокойного серого чудовища по имени Море; и вот в тусклом свете призрачной зари пропавшая девушка вернулась-таки к нам.
Волны прибоя мягко пронесли ее по мокрому песку и уложили почти прямо перед дверью Молли. Белая она была, как сама невинность, и руки ее покоились скрещенными на неподвижной груди. Ее лицо выглядело донельзя умиротворенным, и серые волны ласкали ее стройную фигуру. Взор Молли Фаррел был тверже камня — она стояла, сгорбившись, над мертвой девушкой, и не говорила ни слова, покуда Джон Калрек и его собутыльники не вышли из таверны с кружками в руках. Джон был пьян, и люди уступали ему дорогу с мрачным, растерянным видом.
Морской волк подошел к Молли Фаррел — и лишь посмеялся над ее горем.
— Тысяча островов! — выругался он. — А шлюха-то эта утопиться удумала, Гнилоуст!
Канул Гнилоуст лишь рассмеялся, поджимая тонкие губы. Он всегда терпеть не мог Молли Фаррел — ведь это именно она одарила его однажды столь нелестным прозвищем, которое легко прижилось, несмотря на всю принужденную народную любовь.
Джон Калрек поднял кружку с пивом и пошатнулся на нетвердых ногах.
— Тост за душонку шлюхи! — рявкнул он, и все уставились на него в тихом ужасе.
Наконец Молли Фаррел молвила свое слово — облеченное в крик, от которого у всех свидетелей мурашки пробежали по коже:
— Именем Нептуна, Царя Морей, проклинаю тебя, Джон Калрек, — да не упокоиться твоей мерзкой гнилой душе вовек! Желаю тебе в странствиях твоих повидать такое, что от глаз своих захочешь ты отказаться; такое, что на грубом сердце твоем воспылает каинова печать! Сдохнуть тебе лютой смертью и корчиться в темной бездне миллионы за миллионами лет! От моря и от суши, от земли и от эфира проклинаю тебя — мощью демонов морей и духов болот, горних чертей и чащобных леших! Метку Смерти помещаю я на твое чело, Джон Калрек, — и жить тебе отныне в страхе, и умереть далеко, среди холодных серых вод! Помни, что море, принявшее в свое лоно эту невинную душу, не захочет держать тебя на плаву — и смердящую твою тушу оно да уткнет обратно, в этот же песок! На холмах сейчас лежит снег, Джон Калрек; прежде чем он растает, твой труп будет у моих ног. Довольно скоро я плюну на него — и в том обрету утешенье!..
Калрек и его спутник на рассвете отправились в очередное дальнее плавание, а Молли вернулась в свою хижину и продолжила собирать ракушки. Она исхудала и ожесточилась, а глаза ее сияли почти безумным блеском. Шли дни, и люди шептали друг другу, что душа Молли вот-вот оставит бренное тело. Однако старуха, держась непоколебимо, отвергала любую предложенную помощь.
Пришло холодное короткое лето. Снег на бесплодных холмах близ Фаринга так и не растаял, что было очень необычно и вызвало многочисленные пересуды у жителей деревни. Молли ходила на пляж на рассвете и на закате, раздраженно глядя на сверкающую белизну на холмах и на море.
Наконец дни снова стали короче, ночи — длиннее и темнее, леденящий серый прибой разбивался о пустынный берег, а пронизывающий восточный ветер приносил к нам дожди и колючие метели.
В один из пасмурных дней в бухту вошел и бросил якорь купеческий корабль. Все бездельники и завсегдатаи таверны тут же явились на пристань, ибо то было судно, на котором Джон Калрек и Канул Гнилоуст отправились в море. Канул спустился по сходням, смахивая на пирата еще сильней обычного, а вот Джона что-то нигде не наблюдалось.
Канула осыпали вопросами, но тот лишь качал головой и повторял:
— Калрек высадился в порту на Суматре. Он подрался со шкипером, друзья! Я хотел с ним задержаться — да вот подумал: как же мне не навестить таких славных людей, как вы, жители Фаринга!
Канул Гнилоуст почти уже миновал причал — и вдруг попятился, пораженный: Молли Фаррел направлялась к нему через толпу. Мгновение они смотрели друг на друга, затем губы Молли искривились в отвратительной ухмылке.
— Твои руки — в крови, Гнилоуст! — вдруг рявкнула она на него так внезапно, что моряк вздрогнул, уставился на свои ладони — и вытер правую о левый рукав.
— Прочь, карга, прочь! — разгневанно зарычал он, продираясь сквозь мешавшую ему толпу. Его поклонники тут же последовали за ним в таверну.
Я до сих пор помню, что на следующий день снова похолодало. Серые туманы летели с востока, окутывая море и пляжи. В тот день ни один корабль не отплыл, и все жители оставались в своих уютных домах или обменивались историями в таверне. Так случилось, что Джо, мой друг-ровесник, и я стали свидетелями диковинных событий, произошедших в тот день.