— Будем охотиться на этого вероломного гада до победного конца, — заявил кузен Людвиг с отчетливым бурским акцентом, проступившим от сильного волнения.
Мы рассредоточились по степи и тщательно прочесали ее до последнего закутка, однако не нашли никаких следов знахаря — лишь его винтовку, уйму стреляных гильз и — что было действительно странно — следы гиены, удалявшиеся от оружия.
Невероятный ужас вдруг обуял меня. Я почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Мы переглянулись — никто не сказал ни слова, — и в молчаливом согласии пошли по следам гиены.
Они водили нас туда-сюда по траве высотой до плеч, и по ним я понял, как животное подкралось так близко ко мне — совсем как тигр, выслеживающий свою добычу. Наконец мы нашли место, где я его подстрелил, — здесь охотница скрылась в кустах. Кровавый след показал нам, куда она уползла. Мы последовали за ней.
— А следы-то ведут к хижине, — пробормотал один из англичан. — Тут, джентльмены, какой-то чертовщиной попахивает…
После того кузен Людвиг велел Эллен не ходить дальше и оставил с ней для охраны двоих мужчин.
Мы углубились по тропе через холм в рощу. Она вела прямо ко входу в хижину. Мы осторожно прокрались вокруг постройки, но никаких следов, уводящих от нее, больше не было. Зверь должен был находиться в хижине. С оружием наготове мы выбили дверь.
Никакие следы не вели ни от хижины, ни внутрь нее, кроме следов гиены, и все-таки зверя в хижине не оказалось. Там на земляном полу лежал знахарь Сенекоза — и черная его грудь была разворочена тяжелой пулей, пущенной из моего слонобоя!
Перевод Г. Шокина
Примечание
Рассказ написан в 1924 году. Первая публикация — журнал “Weird Tales”, март 1928-го. На русском языке был напечатан единственный раз в 1999 году в рамках собрания сочинений издательства «Северо-Запад» («Гиена Сенекозы», пер. Дм. Старкова); публикация в настоящем сборнике — вторая по счету. Рассказ кажется обреченным на странную непопулярность и в зарубежных изданиях: он редко включается в подборки лучшего, хотя, по историческим свидетельствам, был написан вторым по счету, сразу после «Копья и клыка». Возможно, историю считают вторичной по сравнению с «Волкоглавом» (в «Гиене» отрицательным персонажем вновь выступает оборотень-ликан, но уже чуть более «классический») и с «Луной Большого Зимбабве», где также фигурирует злодей-негр, пожелавший заполучить белую женщину.
Роберт Говард обычно принимался за работу над новым произведением, когда получал сообщение, что предыдущее утвердили к публикации. Таким же образом была начата и «Гиена» еще в 1924 году; в самом начале 1925-го рукопись приняли в “Weird Tales”, но на страницах журнала по неизвестному стечению обстоятельств рассказ появился лишь три года спустя.
Черный Ханаан
1. Зов Ханаана
— Беда на ручьевине Тулароза!
От такого предупреждения любого, кто вырос в затерянной стране чернокожих — в Ханаане, пролегшем между Туларозой и Блэк-Ривер, — прошиб бы холодный пот, и этот человек, где бы он там ни был, со всех ног бросился бы в тот болотистый край. Слова эти выкрикнула еле волочащая ноги дряхлая карга — и растворилась в толпе раньше, чем я подошел к ней. Но и их мне хватило с лихвой.
Не нужно подтверждений. Нет нужды дознаваться, каким из неисповедимых путей черного люда весть с берегов Туларозы дошла до той негритянки. Нет смысла гадать, какие неведомые силы Блэк-Ривер развязали ей язык. Вполне достаточно уже и того, что предупреждение прозвучало… и я услышал его. Как бывший житель Ханаана мог истолковать сказанное? Однозначно: старый котел с зельем сызнова вскипел среди болот, тени заскользили среди кипарисов, и смерть начала свое гордое шествие по деревням ниггеров на заросших мхом берегах безотрадной Туларозы.
Через час Новый Орлеан остался у меня за спиной, продолжая удаляться с каждым поворотом резвого колеса парохода. Любой уроженец Ханаана был привязан к тем местам незримой нитью, и она тянула его назад, как только родине грозили призраки, обосновавшиеся в зарослях и топях более полувека назад.
Самые быстрые лодки, какие я только смог раздобыть, казались невыносимо медленными для этой гонки вверх по большой реке и по более мелкому, но более бурному потоку. Я уже сгорал от нетерпения, когда сошел на берег в Шарпсвилле, а ведь еще предстояло преодолеть последние пятнадцать миль пути. Было уже далеко за полночь, но я поспешил в конюшню, где по традиции, насчитывающей полвека, всегда есть лошадь — днем или ночью.
Пока сонный чернокожий мальчик застегивал подпруги, я повернулся к владельцу конюшни Джо Лонгли; он зевал и таращился на меня в свете фонаря, который держал в руке.
— Ходят слухи о неприятностях на Туларозе?
Он побледнел в свете фонаря.
— Не знаю. Я слышал разговоры. Но вы, люди в Ханаане, — община запечатанных уст. Никто во внешнем мире не знает, что у вас там происходит…
Ночь поглотила свет его фонаря, его заикающийся голос стих — я устремился на запад.
Красная луна заходила за черные сосны. Где-то далеко в лесу ухали совы, гончая выла в своей древней ночной тоске. В темноте, предвещающей рассвет, я пересек ручей Ниггер-Хед — полосу сияющей черноты, окаймленную стенами сплошных теней; копыта коня шлепали по мелководью и цокали по мокрым камням, и эти звуки поразительно громко раздавались в тишине. За ручьем начиналась местность, которую люди называли Ханаан.
Направляясь в то же болото, что дает начало Туларозе, Ниггер-Хед течет прямо на юг, чтобы впасть в Блэк-Ривер в нескольких милях к западу от Шарпсвилля, в то время как Тулароза течет на запад, чтобы встретиться с той же рекой в более высоком месте. Воды Блэк-Ривер бегут с северо-запада на юго-восток. Так эти три потока образуют большой неправильный треугольник, известный как Ханаан.
В Ханаане жили сыновья и дочери белых приграничников, первыми заселивших эту страну, а также сыновья и дочери их рабов. Джо Лонгли был прав: мы — изолированная, замкнутая порода, самодостаточная, всегда ревниво относившаяся к уединению и независимости.
За Ниггер-Хед лес рос гуще, дорога сужалась, петляя по неогороженным сосновым полям, поросшим теперь живыми дубами и кипарисами. Не было слышно ни звука, кроме мягкого цоканья копыт по тонкой пыли и скрипа седла. Затем кто-то гортанно рассмеялся в тени.
Я остановился и пригляделся. Луна зашла, и рассвет еще не наступил, но слабый отблеск дрожал среди деревьев, и при его свете я различил смутную фигуру под поросшими мхом ветвями. Моя рука инстинктивно потянулась к рукоятке одного из пары дуэльных пистолетов, которые я носил, и сей жест вызвал еще один низкий, музыкальный смешок — сардонический, но в то же время соблазнительный. Я мельком увидел смуглое лицо, пару сверкающих глаз, белые зубы, обнаженные в наглой улыбке.
— Кто ты такая, черт возьми? — требовательно окликнул я.
— С чего это ты так поздно спохватился, Кирби Бакнер? — прозвучал с насмешкой ее вопрос. Акцент был экзотическим и незнакомым; в нем чувствовался легкий негроидный призвук, но он был таким же влекущим и чувственным, как фигура обладательницы голоса. В блестящей копне темных волос бледно мерцал в темноте большой белый цветок.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я. — Хижины ниггеров далековато отсюда. Да и я тебя, если что, не знаю!
— Я прибыла в Ханаан после твоего отъезда, — ответила она. — Я живу на ручьевине, но что-то заплутала. А мой бедный брат повредил ногу и не может больше идти…
— Где твой брат? — спросил я обеспокоенно. Ее безупречный английский застал меня врасплох — слишком уж я привык к неуклюжему жаргону чернокожего люда.
— Там, в лесу… далеко позади! — Она указала на чащу завлекательным движением своего гибкого тела, а не жестом руки, дерзко улыбаясь при этом.
Я знал, что никакого раненого брата не было, и она знала, что я это знаю, и смеялась надо мной. Но странная мешанина противоречивых эмоций вдруг всколыхнулась во мне. Я никогда раньше не обращал внимания на чернокожую или смуглую женщину. Но эта девушка-квартеронка разительно отличалась от всех, кого я когда-либо видел. Черты ее лица были правильными, как у белой, а речь не походила на говор обычной девки. И все же она была варваркой — о том кричали и ее открытая соблазнительная улыбка, и блеск ее очей, и бесстыдная поза ее чувственного тела. Каждый жест и каждое движение отличали ее от обычных женщин; ее краса была неукротима и беззаконна, предназначена скорее сводить с ума, чем тешить; ослеплять и вызывать головокружение, пробуждать все необузданные страсти, унаследованные от диких предков.
Я почти не помню, как спешился и привязал свою лошадь. Кровь билась в висках, когда я хмуро смотрел на нее сверху вниз, подозрительный, но очарованный.
— Откуда ты знаешь мое имя? Кто ты такая?
С вызывающим смехом она схватила меня за руку и потянула куда-то глубже в тень. Очарованный огоньками, мерцающими в ее темных глазах, я едва осознавал ее действия.
— Кто же не знает Кирби Бакнера? Все жители Ханаана твердят о тебе, будь то белые или черные. Иди сюда! Мой бедный брат жаждет взглянуть на тебя! — И она рассмеялась со злобным торжеством.
Именно эта наглость привела меня в чувство. Циничная насмешка разрушила почти все гипнотические чары, чьей жертвой я чуть не пал. Я резко остановился и отбросил ее руку в сторону, рыча:
— Что за дьявольскую игру ты затеяла, девка?
Мгновенно улыбающаяся сирена превратилась в обезумевшую от духа крови дикую кошку джунглей. Ее глаза воспылали убийственным огнем, алые губы разошлись в оскале — и она отпрыгнула назад, пронзительно крича. На ее зов мигом ответил топот босых ног. Первый слабый свет утренней зари пробился сквозь ветви, явив моих противников — трех тощих черных гигантов. Я видел сверкающие белки их глаз, обнаженные блестящие зубы, блеск стали в их руках.
Моя первая пуля угодила в голову самому высокому мужчине, сбив его с ног на ходу. На втором выстреле оружие дало осечку. Я швырнул его в черное лицо. Когда мужчина упал, наполовину оглушенный, я выхватил охотничий нож и закрылся лезвием от другого нападающего. Я парировал выпад, и мой встречный удар рассек мышцы его живота. Он завопил, как болотная пума, и попытался схватить меня за запястье с ножом, но я ударил его в рот сжатым левым кулаком и почувствовал, как его губы сплющило, а зубы крошатся от удара. Черномазый отшатнулся назад, дико размахивая ножом. Прежде чем он восстановил равновесие, я бросился за ним, нанес удар и попал ему под ребра. Он застонал и соскользнул на землю, в лужу собственной крови.