Но это было не для протокола!
– Скив!
Я посмотрел вверх. Голос тюремщика как будто пронзил то мрачное настроение, в котором я пребывал, сидя на скамейке в своей камере всю ночь и следующее утро. Погруженный в трясину сожаления, раскаяния и стыда, я не встал, чтобы размять ноги, даже на секунду. В каменной стене камеры, скрипнув, приоткрылась тяжелая железная дверь. В глаза мне ударил слабый свет квадратного стеклянного фонаря, и я заморгал. Услышав, что кого-то выпускают, мои товарищи по заключению принялись колотить в свои двери и кричать. За ночь я выучил все их голоса. Слева от меня в камере сидели трое выпивох. Они устроили драку в местной таверне, и ночью их притащили сюда. В камере напротив пребывала очень сердитая особа, которая, очевидно, напала на своего мужа с вазой для цветов. Супруг вызвал полицию, и она всю ночь выкрикивала угрозы в его адрес. В камере справа от меня рыдал странствующий проповедник, попытавшийся лишить свою конгрегацию их с трудом заработанного золотишка. Вместе с обычными грабителями, ворами, проститутками и прочими отбросами общества здесь, увы, сидел и я. Меня упекли за общественные беспорядки и драку.
Мой арест – целиком и полностью моя вина. Я вышел из себя. Я сам не заметил, как ввязался в местный спор, который мне следовало лишь наблюдать со стороны. Я выставил себя дураком в глазах сотен людей и создал проблемы, которые негативно отразились на наших клиентах. Кроме того, я остро осознавал, что среди других свидетелей были и представители прессы. Я публично опозорил корпорацию М. И. Ф. Прошло совсем немного времени с того момента, как мои товарищи приняли меня обратно в компанию, которую я основал. Что вряд ли давало мне право на проявление эгоизма или истерики. Мне было стыдно за самого себя. Всю ночь напролет эти мысли преследовали меня, роились в моей голове. Я чувствовал на руках грязь. И я дал раздражению взять верх над здравым смыслом.
Разумеется, никакой грязи больше не было. Когда я прибыл в СИЗО, дежурный офицер, держась на разумном расстоянии, бросил мне крошечный пакет. Я с сомнением осмотрел его, так как моя одежда и кожа были покрыты коркой грязи толщиной в дюйм. К моему великому удивлению, небольшой квадрат развернулся в гигантский кусок влажной белой ткани. Я испробовал ее на руке. Грязь бесследно растворилась! Тогда я вытер ею остальное тело. Ткань впитала всю грязь, но при этом осталась безупречно белой.
Моя импровизированная ванна заменила зловоние грязи и гнилой растительности на едкий, навязчивый аромат, что-то среднее между сосновой хвоей и лугом, полным полевых цветов. Он стер все следы моего злоключения, кроме воспоминаний. Какой же я был идиот! И какое счастье, что ни со мной, ни с Банни не случилось ничего плохого.
Я не забыл о Банни, которую оставил согнутой в три погибели за столом. Вот кто наверняка скрипит зубами от ярости. Иначе с чего бы я провел ночь в тюрьме? Она умела разгребать чужие косяки. Ночь за решеткой была призвана преподать мне урок, и, видит Кром, я его усвоил. Я поклялся отныне зорко следить за своей реакцией. Да, это будет непросто. Меня всегда отличал вспыльчивый нрав. Мне казалось, что я научился держать его под контролем, но недавние события показали: любая мелочь способна вывести меня из себя так же легко, как и раньше. Я знал, как должен был поступить. Но не поступил.
Запах дезинфицирующей белой ткани шибал в нос. Неудивительно, что все, кто сидел в приемной, шарахались от меня. Жаль, что я не мог отключить собственное обоняние.
– Скив? – спросила дежурная в служебной форме, коренастая особа, чью челюсть можно было использовать в качестве дверного запора. На видавшем виды столе перед ней лежала небольшая стопка золотых монет, а рядом с ней – документ с причудливой красной печатью в нижней его части.
– Да, мэм, – ответил я.
– Ваш залог оплачен. Выход вон там. – Она указала гусиным пером на дверь, через которую я вошел много часов назад.
Я поспешно вышел, на тот случай, если полиция вдруг передумает. Такое бывало раньше. Но я отвлекся. В приемной посреди толпы плачущих матерей и разгневанных адвокатов стоял Ааз. Стоило ему увидеть меня, как уголки его губ поплыли вверх, и он обнажил в ухмылке свои огромные острые зубы. Он махнул мне рукой.
– Давай, малыш, – сказал мой друг, повернулся и вышел.
Я бросился за ним вдогонку. Ааз зашагал по улице. Он ниже меня ростом, но умеет двигаться гораздо быстрее, чем я. Мы шли молча, уворачиваясь от толпы типпов, занятых своими повседневными заботами. На углу между нами оказалась запряженная животным повозка. Когда она сдвинулась с места, Ааз стоял на противоположной стороне улицы и все еще ждал меня. Дав мне возможность догнать его, мой друг зашагал дальше. Судя по направлению, мы шли к редакции газеты.
Спустя какое-то время мои нервы были уже на пределе. Я больше не мог выносить молчание.
– Разве ты не собираешься отчитать меня, как несмышленого ребенка? – спросил я.
Ааз подмигнул и расплылся в лукавой ухмылке.
– Неа. Ты явно зациклен на том, что произошло, и уже отругал себя как следует. Сомневаюсь, что все, что я скажу, будет тебе в новинку. Может, тебе стоит поесть?
– Нет, меня накормили завтраком, – сказал я. – Еда была вполне сносной. – Мне доводилось есть и хуже – в тех случаях, когда меня во время заключения кормили. Более того, я не мог пожаловаться на дурное обращение, за исключением несправедливости заключения в тюрьму как такового.
– Хорошо. Поторопись. У нас встреча.
Нашим местом назначения были «Утренние сплетни». В офисе уже вовсю кипела жизнь. Взад и вперед с целеустремленными лицами сновали типпы. Кто-то нес стопки бумаг, кто-то строчил в блокноте или разговаривал с устройствами разных размеров и форм, которые, как мне подумалось, были местными магическими аналогами Байтины, идеальной личной помощницы Банни. Мне навстречу, словно летучие мыши, в дверной проем вылетели стопки перевязанных бечевкой газет и устремились во все стороны. Я попытался на ходу разглядеть их заголовки, но, увы, они летели слишком быстро. Ааз схватил меня за плечо и втащил внутрь.
Едва я шагнул в стеклянную дверь, как ко мне подскочила Банни и заключила в объятия, от которых у меня хрустнули ребра.
– С тобой все в порядке? – спросила она.
– Все, – заверил ее я.
– Хорошо. – Она отпустила меня и, взяв с соседнего столика блокнот, протянула его мне. – У нас через час назначена встреча с организаторами кампании с обеих сторон. Нам нужно обсудить нашу стратегию. Толоми разрешил нам порыться в архивах, чтобы получить информацию о проблемах, которые нам предстоит решить, и о том, на что нужно обратить внимание. Мич готовит эти материалы для нас.
Она указала на высокие стеллажи с картотекой. Ящики распахивались, из них вылетали папки, образуя стопку на столе тощего скучающего парня с пятнистым мехом на лице. Будь он пентюхом, я бы сказал, что у него прыщи. Проверив еще одну запись в списке, что лежал перед ним, он указал пальцем в сторону другого шкафа.
– Начните их читать. Я хочу, чтобы все возражения были рассмотрены до начала нашей встречи.
Нотации от Банни тоже не последовало. Я был удивлен. Никто не собирался ругать или отчитывать меня. Что ж, рассудил я, как сказал Ааз, я уже сам сделал это. Никто из моих коллег, похоже, не собирался относиться ко мне как к ребенку, несмотря на мое детское поведение. Они знали: это поведение временное, и я отдавал себе отчет в своих действиях. У них же у всех были свои проблемы. Я ощутил прилив благодарности – мои друзья решили, что я знаю, что правильно, а что нет, даже когда я этого не знал. Я готов был отдать жизнь за любого из них. Я еще ни разу не испытывал подобных чувств, даже к своим родным. Мои товарищи теперь были моей семьей, моей социальной группой, моей опорой и моими наставниками. Как я вообще мог подумать, что достоин ими руководить? Как хорошо, что во главе всего стоит Банни. Работая с ней, я многому научусь. Все будет хорошо.
Затем я дотошно, со всем возможным вниманием рассмотрел экземпляр дневного выпуска газеты. «Пентюх замешан в скандале с нарушением общественного порядка!» Ниже, между двумя столбцами, набранными заглавными буквами, красовалось мое фото крупным планом, на котором я висел в полицейской сети. Я схватил газету со стола и снова пробежал глазами статью. В ней я был выставлен полным идиотом.
– Скив! – услышав голос Экстры, я вздрогнул. Репортерша появилась рядом со мной с занесенным над блокнотом карандашом и с выражением острого интереса на лице. – Скажите, каково быть арестованным в первый же день вашего пребывания в Типпикано?
Удивление на моей физиономии, вероятно, отражало написанное в статье, но я вспомнил наставления Ааза.
– Без комментариев, – сказал я.
– Я спрашиваю вас ради наших читателей, которые никогда не нарушали закон, – пояснила она. – И ради собственной информации. Я ни разу не ночевала в тюрьме. Каково это было?
– Без комментариев, – повторил я. – У нас сейчас много работы.
– Я могу с этим помочь, – сразу же предложила Экстра. – Я была очевидцем многих выходок кандидатов. Большая часть того, что вы читаете, взято из новостных репортажей, написанных лично мной! Я могла бы сообщить вам подробности, которые не попали в газету.
– Замечательно! – сказал я. – Спасибо, Экстра! Это сэкономит нам массу времени. Когда началось швыряние грязью?
– …Но сначала вы должны дать мне эксклюзивное интервью о вашем опыте пребывания в тюрьме Бокроми, – закончила Экстра. Я простонал. Она пробежала глазами список возможных вопросов. – Вы провели ночь в изоляторе? Вы могли бы сказать, что полиция обошлась с вами несправедливо? Что вас лишили ваших законных прав? Или тем или иными образом унизили?
Держа карандаш наготове, она сверлила меня взглядом. Я в надежде на подсказку посмотрел на Ааза. Тот поднял брови, намекая, мол, ты, приятель, будь с ней поосторожнее.