[41].
Ноу комментс, как говорится. «Богатырь, то есть народ» служил, оказывается, многим царям и королям с королевичами. Или Дунай – исключение? Да ничего подобного! Опять же, главный герой былин Илья Муромец делает такое вот шокирующее признание:
– А когда я был во той земли во тальянскою,
Три году служил у короля тальянскаго,[42]
Дальше у Мединского идут обычные рассуждения про «крестьянское» происхождение Ильи. Однако есть все основания предполагать, что это происхождение – поздняя выдумка сказителей-крестьян (как приписали такие же сказители-крестьяне в Испании «классово близкое» происхождение национальному герою, рыцарю Родриго Диасу де Бивару по прозвищу Сид). В былинах сын Ильи называется Збутом Борисом королевичем[43] (как называть человека, чей сын – королевич?), а в германской поэме «Ортнит», сложенной под влиянием русских сказаний в XI веке (значительно раньше самой первой записи известных нам былин) Илья упоминается, как «король дикой (или «языческой») Руси».
Затем Мединский переключается на исключительную бескорыстность русских богатырей:
Богатыри не занимаются самообогащением и не обогащают князя. Нет в былинах ни одного описания грабежа или даже перечисления взятой добычи… И ни единого описания, сколько заработали богатыри, какие шлемы, мечи и кольчуги сняли с убитых врагов, сколько коней угнали, какие богатства получили.
Да неужели, хочется спросить, неужели, Владимир Ростиславович, Вы так плохо знаете былины? Ведь былина о Вольхе Всеславиче даже в детских сборниках публиковалась!
И тут Волх сам царем насел,
Взявши царицу Азвяковну,
А молоду Елену Александровну,
А и та его дружина хоробрая
И на тех девицах переженилися;
А и молодой Волх тут царем насел,
А то стали люди посадские;
Он злата серебра выкатил,
А и коней, коров табуном делил,
А на всякого брата по сту тысячей[44].
Извините, но это – дележ добычи. Прямым текстом описанный. Как и в другой былине, про Вольгу:
– Дружина моя добрая, хоробрая!
Станем-те теперь полону поделять!
Что было на делу дорого,
Что было на делу дешево?
А добрые кони по семи рублей,
А вострые сабли по пяти рублей,
А оружье булатное по шести рублей,
Палицы булатные по три рубля.
А то было на делу дешево – женский пол: Старушечки были по полушечки,
А молодушечки по две полушечки,
А красныя девушки по денежке[45].
Вот вам и захваченное оружие и, о ужас! – пленницы.
Хотя чему тут удивляться… «Слово о полку Игореве», помните, в каких выражениях расписывает первые удачи своего князя:
С зарания въ пятокъ
потопташа поганыя плъкы половецкыя,
и рассушясь стрелами по полю,
помчаша красныя девкы половецкыя,
а съ ними злато,
и паволокы,
и драгыя оксамиты.
Орьтъмами,
и япончицами, и кожухы
начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ
местомъ, и всякыми узорочьи половецкыми.
Самое, что ни на есть, описание добычи. Что характерно – начинающееся с «девок половецких». С пленниц.
А в каких выражениях там же сожалеют об отсутствии на берегах Каялы Всеволода Большое Гнездо?
Проще говоря, был бы ты, княже, тут – половецкие пленники-рабы на русских рынках резко подешевели бы. Стали б, как в былине – «молодушечки по две полушечки».
Боги упаси от морализаторства или сочувствия кочевникам! Половцы гораздо чаще грабили русских, и пленников уводили, и в самостоятельных набегах, и как союзники враждующих русских князей, что называется, «в промышленных масштабах». Но врать-то зачем? Зачем говорить, будто предки не платили врагу той же монетой?
Далее Мединский сообщает, что помимо исключительной народности и бескорыстности богатырей, былины отличаются еще и поразительной гуманностью.
Русский богатырь человечнее и гуманнее западного рыцаря, свободнее духом и добрее.
И описание боя другое. Известно более ста былинных сюжетов, но ни в одном нет ужасающих кровавых сцен, а тем более рек крови и насилия.
А вот тут я, пожалуй, дам слово специалисту. Федор Иванович Буслаев[48], русский филолог-фольклорист XIX века, фигура, без преувеличения, значения мирового. Его работы «Русский богатырский эпос» я в сети, увы, не нашел, приходится печатать с бумаги (Буслаев Ф.И. Народный эпос и мифология, М.: Высш. шк., 2003. С. 260–262, коли кому интересно).
«Русский богатырь, повалив врага наземь, не вдруг убивает его, а тешится и издевается над ним, спарывает кинжалом его белые груди, иногда вынимает печень с сердцем, потом уж отрубит по плечи буйну голову и воткнет ее, как воинский трофей, на копье. Сам Илья Муромец, отличающийся от прочих богатырей милосердием, способен на страшные жестокости, от которых сердце сжимается. Вот, например, как он поступает с родным сыном, Сокольником:
Ударил Сокольника в белы груди
И вышиб выше лесу стоячего
Ниже облака ходячего;
Упадал Сокольник на сыру землю,
Вышибал головой, как пивной котел;
Выскочет Илья из бела шатра,
Хватал за ногу, на другую наступил,
На полы Сокольничка разорвал.
Половину бросил в Сахарь-реку,
А другую оставил на своей стороне:
«Вот тебе половинка, мне другая,
Разделил я Сокольника, охотничка».
По другому варианту, еще жесточе казнит он свою дочь. Тоже разорвал ее надвое. Одну половину рубил на мелкие куски, бросал по раздольицу, по чисту полю, кормил этой половиной серых волков; и другую половину рубил на мелкие куски, бросал по раздольицу чисту полю, кормил черных воронов.
Бесчеловечное убийство с самыми кровавыми подробностями – это желанный конец, к которому фантазия ведет целый ряд моментов в тщательном, мелочном описании битвы:
«Тут руками они сплеталися, коленями друг в друга упиралися, горячая кровь течет из глубоких ран…».
«Отрубил ему Алеша буйну голову, и повез он буйну голову к князю Владимиру; едет, да головушкой поигрывает, высоко головушку выметывает, на востро копье головушку подхватывает».
Надобно было свыкнуться, сжиться с этими ужасами, надобно было войти во вкус этих кровавых сцен, чтобы с такой игривостью на них медлить. Фантазия вполне сочувствует суровому быту и заявляет свое сочувствие легким, артистическим воспроизведением его. Вот, например, как Бермята убивает Чурилу Пленковича, застав его со своей женой:
Не свет зорюшка просветилась,
Востра сабля промахнулася:
Не скатная жемчужинка катается,
А Чурилова головка катается
По той ли середы по кирпичнои,
Не белый горох рассыпается.
Чурилина-то кровь разливается..
О смертельной ране, чудовищно обезображивающей человека, богатырь говорит слегка, как о деле самом обыкновенном, и внимательно медлит на подробном ее описании. Богатыри хотят, чтоб Соловей-разбойник показал себя свистом, визгом и криком. «Дайте ему сначала освежиться зеленым вином», – говорит муромский богатырь, а то
Теперь у него уста запечатаны,
Запеклись уста кровью горючею:
Выстрелен у меня во правый глаз,
Вышла стрела во лево ухо».
Еще несколько примеров поразительного человеколюбия русских былин. Обращение с жителями захваченного города, да, кстати, «защитники русской земли» захватывали чужие города и даже земли:
А и старый казак он, Илья Муромец,
А говорит Ильюша таково слово:
«Да ай же, мои братьица крестовые,
Крестовые-то братьица названые,
А молодой Михайло Потык сын Иванович,
Молодой Добрынюшка Никитинич.
А едь-ко ты, Добрыня, за синё море,
Кори-тко ты языки там неверные,
Прибавляй земельки святорусские.
А ты-то едь еще, Михайлушка,
Ко тыи ко корбы ко темныи,
Ко тыи ко грязи ко черныи,
Кори ты там языки всё неверные,
Прибавляй земельки святорусские.
А я-то ведь, старик, да постарше вас,
Поеду я во далечо ещё во чисто поле,
Корить – то я языки там неверные,
Стану прибавлять земельки святорусские»[49].
Такая вот «защита родной земли», впрочем, давно известно, что лучшая защита – нападение, не так ли?
Так вот, о жителях захваченных городов. Уже знакомый нам Волх.
А всем молодцам он приказ отдает:
«Гой еси вы, дружина хоробрая!
Ходите по царству Индейскому,
Рубите старого, малого,
Не оставьте в царстве на семена[50].
Князь Глеб Володьевич (вражеский город тут вполне конкретен – Корсунь, византийский Херсонес).
Поезжайте тко ко городу ко Корсуню,
А скачите вы через стену городовую,
Уж вы бейте ко по городу старого и малого,
Ни единого не оставляйте вы на семена