Авраам вопросил, ко всем ли приходит Смерть в красе архангела, и та ответила, что такой она является лишь праведникам. Тогда Авраам попросил Смерть явить ему истинный облик — «всю дикость твою, и всю гниль твою, и всю горечь твою». Смерть явила ему истинный лик — семь голов дракона, дышащие огнем, четырнадцать огненных ликов, среди которых лики ехидны, аспида и василиска, даже лики губительной морской бури, грома и молнии, показала чаши, наполненные ядом.
Погребение Авраама. Миниатюра из немецкого манускрипта начала XV в.
The J. Paul Getty Museum, Los Angeles, Ms. 33, fol. 35v, 88.MP.70.35v
Авраам едва не испустил дух, увидев все эти ужасы. Его же слуги и служанки не выдержали жуткого зрелища и погибли. Тогда Авраам вопросил: «Ужели есть несвоевременная смерть?» И Смерть отвечала, что лишь избранным праведникам может быть известен час кончины. Тогда Авраам попросил ее отступить ненадолго, чтобы он смог отдохнуть на ложе перед концом. Домочадцы окружили умирающего. Смерть же попросила поцеловать ее правую руку, чтобы к нему возвратилась жизнь. Но то и была льстивая уловка: душа праотца прилепилась к руке Смерти, и Авраам предстал пред Господом, его вознесли на небо Михаил и сонм ангелов. Господь направил его в рай — «лоно Авраамово», предназначенное для праведников.
Наглядная агитация в дохристианской Руси — демонстрация запоны с «судищем Господним» — уходит в далекое и даже нехристианское прошлое. Это показал французский исследователь Андрей Грабар.
Пророк Мани, основатель манихейской ереси, и его последователи демонстрировали картины Страшного суда с торжествующим добром и наказанным злом, изображением престола судии и тому подобное. Панораму всей мировой истории должен был передать небесный занавес, который располагался прямо перед престолом Всевышнего в еврейской «Книге Еноха». Там были начертаны «все поколения мира и все их деяния, которые уже осуществлены и которые еще должны быть осуществлены, до последнего поколения».
В собственно христианской традиции грядущий Страшный суд описан в Евангелии от Матфея (25:31-41): «…когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все Святые и Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: “Приидете, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира…” Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: “Идите от Меня проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его…”»
Сюжет отделения козлищ от агнцев — древнейший в христианской иконографии. Он появился до иконографического канона Судии на троне. Показательно, что одно из древнейших изображений собственно Страшного суда — рельеф на саркофаге короля Агильберта (VII век), где праведные отделяются от грешных[28]. Арон Яковлевич Гуревич специально исследовал композицию Страшного суда на портале собора Святого Лазаря в Отене, Бургундия (XII век). Сцены Страшного суда изображены на западных порталах романских и готических соборов. То же происходит и на западных стенах в росписях православных церквей. В восточной, алтарной, части изображали самого Судию на престоле или Иисуса на кресте: Мессия должен был явиться с Востока.
Пространство рельефа — тимпан — разделено на две части. Делит их мандорла — овал, в котором расположена монументальная фигура Иисуса — Судии на престоле. По правую руку от него — апостолы и избранники Божии, направляющиеся в небесный Иерусалим. Слева — сцена взвешивания душ архангелом и бесы, ожидающие добычи, а также ад, который воплощает Левиафан — чудовище, поглощающее грешников.
Фигуры апостолов и архангела непропорционально вытянуты, этим отличается и фигура Сатаны. Так подчеркивался статус действующих лиц в многофигурной композиции — они не должны были теряться в толпах судимых, с радостью или ужасом принимающих свою участь. Такая символика была характерна для архаического искусства, особенно искусства Древнего Египта.
Удивительнее другое: в нижнем регистре изображено телесное воскресение. Но ангел с мечом уже разделил восстающих из гробов на спасенных и обреченных на адские муки. Таким образом, они не ожидают того Страшного суда, который ждет их. Скорее, можно предположить, что средневековая монументальная композиция не строилась по законам «кинематографии», временной последовательности событий. Главными оставались символические константы: левое и правое, ад и рай. Они должны были зримо присутствовать на всех ярусах композиции, так же как в индивидуальном бытии, где посмертный суд над душой как бы совпадал со Страшным судом в конце времен.
Этот сюжет передавала запона, которую демонстрировал Владимиру византийский миссионер. В «Житии» святого Панкратия (VIII век) говорится, что сам апостол Петр дал миссионерам «…весь церковный чин, две книги божественных таинств, два Евангелия, два апостола, которые проповедовал блаженный апостол Павел, два серебряных блюда — дископотира, два креста… и украшения церкви, то есть образ Господа нашего Иисуса Христа, [изображения] из Ветхого и Нового Заветов». «Толкуя все притчи, Панкратий объяснял все находящееся в Евангелии <…>, все это он показывал на картинках», в том числе «страсти, крест, погребение, воскресение и [все] до [того] времени, когда Он вознесся в небеса с Горы Елеонской»[29].
Собственно иконография Страшного суда, каким он изображен в летописном повествовании, складывалась тогда же, когда и начальное русское летописание, — в XI веке. Но и здесь мы знаем о куда более ранних опытах создания подобных композиций, самый известный из которых — так называемая терракота Барберини начала V века.
В верхней части терракотового диска — благословляющий Иисус на престоле с сидящими апостолами. У подножия престола с правой стороны — таблички с монограммами Христа, воплощающие «книги Жизни». С левой — кнут и сумы, символы наказания. В нижней части терракоты — маленькие фигурки людей, отделенных от престола некоей решетчатой оградой из двух створок — то, что по-древнерусски можно было бы назвать «запоной» или «споной» (преградой, препоной). По-гречески алтарная преграда и именовалась «решеткой», и в античную эпоху такая решетка действительно отделяла в общественных зданиях — базиликах — помещение для судей. Оно сохранялось в алтарных преградах ранних церквей (например, базилика IV века в Локриде). Это еще раз указывает на связь терракоты Барберини с атрибутами судебного разбирательства.
Кроме того, алтарная преграда окаймляла виму (биму) — алтарное пространство перед престолом. В греческой традиции слово «бима» означало не только седалище, кафедру, но и возвышенное место суда или судьи. Очевидно, эта античная традиция воздействовала и на раннюю синагогальную традицию (на биму возводили обвиняемых в ереси), и на манихейскую. Специальный праздник Бема был связан с воспоминанием о смерти Мани — для этого воздвигали престол судии, на котором незримо присутствовал Мани. В христианской традиции вима — место, символизирующее грядущее Второе пришествие.
Мотив Небесного судии оказывается центральным и для христианской иконографии Деисиса (Деисуса, буквально «моление»). Это изображение Христа и обращенных к нему молящих Богоматери и Иоанна Крестителя. Есть оно и на алтарной преграде храма Святой Софии Константинопольской. На завесе алтарного кивория[30], в описании Павла Силенциария (563 год), изображен Христос, передающий Закон апостолам, подобно судье, передающему судебное постановление исполнителям в римской правовой процедуре, происходившей в экседре[31] базилики.
Летописный текст о выборе веры вводится словами, приписанными послам волжских болгар — мусульман: «Ты князь еси мудр и смыслен, не веси закона».
Показательно, что миниатюрист XV века, который иллюстрировал «Начальную летопись» (в составе так называемой Радзивиловской летописи), изобразил не «запону», а икону с Христом, восседающим на престоле с книгой в левой руке. В тексте Начальной летописи «запона» — это не икона, а завеса. Исследователи истории алтарной преграды отмечают, что в XI веке в византийских храмах распространяется монастырский обычай завешивать алтарную часть сплошной завесой. Задергивание завесы (по-древнерусски «запоны») соотносится с приведением Христа на ночной суд синедриона. Раздвинутая завеса означает утреннее приведение Иисуса на суд Пилата. Такова интерпретация Николая Андидского — одного из византийских теологов-канонистов.
И здесь, однако, известны более ранние примеры использования златотканых завес, предназначенных для украшения алтарной преграды. То были тканые иконы с изображениями Страстей и Воскресения (Сошествия Христа во ад). Они упоминаются в латинском источнике IX века, что продемонстрировал искусствовед Алексей Михайлович Лидов. Он предположил, что подобные вышитые иконы в алтарной преграде были широко распространены и в восточнославянском мире[32]. Правда, источники не сообщают о сюжете Страшного суда на тканых завесах. Но шитые иконы Страстей и особенно Сошествия во ад вплотную подводят и к этому сюжету.
Ближайшая параллель летописному рассказу — византийская хроника «Продолжатель Феофана», что относится к середине Х века. Она повествует о крещении болгарского князя Бориса в 864 году. Как и Владимир, которого воспитывала христианка Ольга, Борис успел познать некоторые основы христианского вероучения благодаря усилиям его благочестивой сестры, вернувшейся из византийского плена, однако закоснел в язычестве.
Будучи страстным охотником, князь заказал в одном из своих домов «картину», чтобы она услаждала его глаз. Борис заказал ее византийскому монаху-художнику по имени Мефодий, причем велел Мефодию «писать не битву мужей, не убийство зверей и животных, а что сам захочет, с условием только, что эта картина должна вызывать страх и ввергать зрителей в изумление». Художник знал: ничто не внушает такого страха, как Второе пришествие, и потому изобразил именно его. Он нарисовал, как праведники получают награды за свои труды, а грешники пожинают плоды своих деяний и сурово отсылаются на предстоящее возмездие. Борис увидел законченную картину, через нее «воспринял в душу страх Божий, приобщился божественных наших таинств и глубокой ночью сподобился Божественного крещения».