В разбираемых выше статьях он выступает как неумолимый судья советских нравов и советских формул. Что не помешало ему перейти после Второй мировой войны в лагерь совпатриотов, когда показалось выгодным. Когда выгода оказалась мнимой, он оттуда ушел и пристроился на службу к англичанам, на коей и закончил свои дни. Одной этой биографии довольно бы, чтобы взвесить моральные свойства мэтра, учителя жизни и чуть ли не гениального литературоведа, каковым его посейчас считают его поклонники.
Мы не считаем.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), Рубрика «Библиотека», 26 апреля 1997, № 2437–2438, с. 3.
«Vladimir Nabokov et l’émigration» (Paris, 1993)
Кумир литературных снобов, Набоков продолжает и посмертно вкушать воскуриваемый ему ими фимиам. Чему свидетельством является данный сборник. Статьи в нем, впрочем, разного качества.
К числу лучших отнесем работу А. Монье, прекрасно показывающую, с какою развязностью Набоков, мнивший себя великим пушкинистом, обращался с памятью великого поэта. В одной из своих лекций, по-французски, он цитировал отрывок из «Египетских ночей», выдавая его за фрагмент из «Евгения Онегина»! Тогда же он, обрубая концы или начала пушкинских стихотворений, придавал им совершенно иной смысл, порою противоположный подлинному. Как комментирует автор, это делалось в расчете на невежество западной публики в русских делах.
Н. Струве вновь пытается протолкнуть свою неубедительную гипотезу, будто «Роман с кокаином» Агеева был написан на самом деле Набоковым. Хотя уже установлено, что настоящего автора звали Марк Леви, что он жил и умер в Константинополе.
Л. Трубецкая цитирует поносные слова Набокова по адресу Джозефа Конрада, писателя, в реальности-то, несравненно более высокого класса, чем автор «Лолиты». Но мы и без того знаем ведь, что у сего последнего была потребность оскорблять память своих великих предшественников, особенно тех, кому он сам пытался, – не слишком удачно, – подражать, как Достоевского. Впрочем, о тех, в любви к которым он распинался, как было с Пушкиным, он говорил вещи, которые им бы, без сомнения, вовсе не понравились (и совершенно справедливо не понравились бы!).
М. Геллер[504] отмечает факт, который, конечно, сильно говорит в пользу Набокова: его презрение и враждебность к советской литературе, да и шире, – к советскому режиму в целом. Для чего нужно было известное мужество в западном мире, особенно в годы слепого преклонения перед Сталиным после Второй мировой войны. Стойкость в этих убеждениях заставляет простить многое, при всем нашем удивлении перед культом, весьма незаслуженно воздаваемым посредственному, в сущности, литератору, перешедшему, схватив удачно момент, с русского языка на английский.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 21 августа 1993, № 2246, с. 2.
Приподнятая завеса
Нина Берберова сильно испортила свою книгу «Люди и ложи», изданную в Нью-Йорке в 1986 году, озлобленными диатрибами[505], – частью притянутыми за уши, и буквально ни к селу, ни к городу, – по адресу царя с царицей, монархии, всех правых в эмиграции, власовцев и всех вообще, кого она не любит.
Книга представляет собою, однако, некоторую ценность, приоткрывая кое-какие масонские тайны (она содержит, в частности, список русских масонов XX века и описание их деятельности в России и в Париже).
Взгляд Берберовой на масонство – весьма благожелательный; а обо всех его противниках она говорит с экзальтированной ненавистью. И тем не менее, – печальный получается для Братства Вольных Каменщиков баланс!
Мы узнаем, что это они сделали февральскую революцию, и ими, почти сплошь, было укомплектовано Временное правительство, – а не отсюда ли пошли все муки и несчастья нашей отчизны?
Максимальной власти масонство достигло в период entre deux guerres[506]. И что же мы имеем для того времени? Промышленный кризис, грандиозная забастовка в Англии, разгар террора в России, приход к власти национал-социалистов Германии. Остается неясным, входило ли все это в планы руководителей масонства или произошло помимо их расчетов; но ответственности с них не может снять никто.
Заметим и другое: ведущие русские масоны, как В. Маклаков[507] и Е. Кускова[508] (что уж говорить об И. Кривошеине!) горячо стояли за выдачу большевикам остовцев, бойцов РОА и всех новых эмигрантов, в эпоху после разгрома Германии. И именно из масонов состояла делегация, явившаяся к советскому послу Богомолову в Париже с приветствиями и выражениями преданности якобы от имени эмиграции в целом (на что они не имели никакого права).
Что обо всем этом сказать? Или же данная организация ставит себе не очень хорошие цели… или ее члены изумительно непрозорливы! А сие последнее предположение вроде бы плохо мирится с обычным представлением о характере франкмасонства!
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 25 февраля 1989, № 2012, с. 4.
А. Семенов-Тян-Шанский, «Отец Иоанн Кронштадтский» (Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1955)
Святые, конечно, не перевелись в мире. Есть они и в наши дни, когда нужда в них, может быть, острее, чем в любое другое время. Есть мученики за веру в Советской России, да и не только там, есть люди во всех христианских вероисповеданиях, отдающие всю свою жизнь активной и жертвенной любви к ближним и достигающие предельных высот самоотвержения и духовной красоты.
Но описание жизни святого нашего времени, несомненно, очень трудная задача. Поэтому надо дать особенно высокую оценку книге, в которой отец Александр Семенов-Тянь-Шанский[509] изобразил жизнь Иоанна Кронштадтского, почти нашего современника, хотя и отделенного от нас роковой чертой революции, и – как справедливо указывает в предисловии протоиерей А. Шмеман[510] – признанного церковным сознанием за святого.
Нас не удивляет литературное совершенство этой биографии: многие помнят, что отец Александр был когда-то как талантливый поэт хорошо известен литературным кругам русского Парижа. Более замечательно чувство меры, с каким автор все время отступает на задний план, не выдвигая ни личного взгляда, ни особого стиля: в его произведении все подчинено теме.
Что на наш взгляд особенно хорошо, это полная объективность и откровенность, весьма нелегкие в данном жанре. Когда биограф рассказывает нам, что исцеления отца Иоанна не всегда удавались, и приводит описание неудач – сразу начинаешь чувствовать, что здесь речь идет о реальных фактах, подчиненных своим особым законам, но уж решительно никак не объяснимых выдумкой, преувеличением, совпадением или самовнушением.
Кое-что из этой тайны, впрочем, в другом месте книги объясняет сам Иоанн Кронштадтский, говоривший, что без веры чудо невозможно, ибо вера здесь необходима, как необходим рот для принятия Причастья.
Настолько же на своем месте беспристрастный рассказ о всех сторонах деятельности кронштадтского праведника, хотя бы и о таких, какие могут вызвать соблазн – вроде того, как пытались недобросовестные люди использовать к своей выгоде его популярность. Личность самого Иоанна Кронштадтского только ярче выделяется на этом фоне людской греховности, неизбежной всегда и повсюду.
Повествование идет эпически спокойно, иногда сухо, с перечислением фактов, ссылками на документы… и вдруг, так, что читателю даже неясно, как это происходит, отдельные слова отца Иоанна, его жесты, взгляд вспыхивают ясной и светлой реальностью и обаяние, какое подчиняло себе видевших его, переходит на нас со страниц его биографии.
В одном отрывке поражает до глубины сердца доброта, жалость и понимание, с какими Иоанн Кронштадтский относился к людям: в другом – его способность разгадать все, что происходит в человеческом сердце, и более того – присутствие невидимых ему людей и их нужды: в третьем – власть, какую он чувствовал в себе над болезнями, физическими и моральными страданиями, и житейскими несчастьями прибегавших к нему за утешением. И все это вместе с умело изложенной историей жизни отца Иоанна, с описанием среды, где он жил, его внешности и привычек – все это дает нам необычайно яркую картину, которую, кроме того, очень существенно дополняют приведенные в книге мысли самого Иоанна Кронштадтского, глубоко умные, человечные и трогательные. Может быть, для человека, способного мыслить, они даже и важнее протокольно отмеченных многочисленных его чудес. И эти высказывания стоят в полном соответствии с той широкой и правильной работой, какую Иоанн Кронштадтский вел в педагогическом и социальном плане, чувствуя главные и наиболее опасные ошибки и недостатки своего времени.
Отметим в заключение, что отец Александр Семенов-Тянь-Шанский не прошел мимо важного вопроса о политических воззрениях Иоанна Кронштадтского, а сказал нам прямо и просто, каковы они были: «О. Иоанн Кронштадтский, во всяком случае искренне был убежден, что монархия, и притом неограниченная, есть навсегда установленный Богом с высшей педагогической (для всех чад Божиих) целью – образ небесной действительности» (стр. 239).
Рядом даны и недвусмысленные слова самого отца Иоанна Кронштадтского: «Россия будет сильною внутри и извне лишь своею внутреннею правдою, единодушием и взаимопомощью всех сословий, беззаветной преданностью Церкви, Престолу Царскому и Отечеству».
Конечно, все люди, в том числе и святые, принадлежат своей эпохе и не свободны от влияния среды и обстановки. Но мнение человека, духовная сила которого недаром поразила всю Россию, – мнение о вопросах живой актуальности, оставшихся для нас не менее острыми, чем для его непосредственных современников, – во всяком случае, интересно знать.