«Возрождение» (Париж), рубрика «Среди книг, газет и журналов», март 1956, № 51, с. 149–150.
Б. Мартынов, «Парагвайский Миклухо-Маклай» (Москва, 1993)
Эта небольшая книжка, вернее брошюра, с подзаголовком «Повесть о генерале Беляеве», заслуживает высокой оценки и всяческих похвал.
К сожалению, не во всем. Мы с огорчением констатируем порою у автора «родимые пятна большевизма», может быть, и неизбежные, впрочем, когда речь идет о работе, написанной в «бывшем СССР». К этому разряду вещей отнесем, например, его ссылку на «антикоммунистическую диктатуру А. Стресснера в Парагвае, постоянно комплексовавшую по поводу происков "международного коммунизма"». Разве эти происки были мифом? Разве большевики и мировой коммунизм не старались все время поглубже запустить щупальца в страны Латинской Америки? И теперь еще следы их деятельности налицо; и, боимся, нелегко будет целиком результаты их долгих интриг выкорчевать…
В остальном, посочувствуем автору, старающемуся реабилитировать Беляева[511] в глазах подсоветского читателя. Говоря с горечью о том, что жизнь и труды разбираемого им персонажа были обойдены вниманием в СССР, он вполне справедливо констатирует:
«Причины совершенно понятны. Выходец из петербургской военно-аристократической среды, генерал Добровольческой Армии, впоследствии белоэмигрант, он всю жизнь был непримиримым противником большевизма. Этого оказалось достаточно, чтобы в немногих работах так называемых "возвращенцев" Беляев предстал в качестве беспринципного авантюриста, чуть ли не лично ответственного за разжигание боливийско-парагвайской войны 1932–1935 гг. Не жалует своего дальнего родственника и Е. М. Спиридонова, прежде всего за его враждебное отношение к советской власти».
По счастью, нам эти вещи объяснять не надо. Для нас тут знаки минус автоматически заменяются на плюс и наоборот. В наших-то глазах антикоммунизм генерала Беляева является заслугой и доказательством трезвости его мышления. А его глубокий патриотизм и его научные достижения, отмечаемые и Мартыновым, мы ставим столь же высоко, как и тот.
Говоря об этих последних, автор брошюры характеризует «генерала Ивана Тимофеевича Беляева»… как «исследователя Парагвайского Чако, талантливого географа, этнографа, антрополога и лингвиста, впервые описавшего культуру и быт индейцев Чако Бореаль».
«Многие ли из нас знают», – продолжает Мартынов, – «что русский патриот неустанно заботился о судьбах парагвайских индейцев и не боялся из-за этого вступать в конфликт с властями? А история попыток создать в далеком Парагвае "Русский Очаг" – своеобразный анклав национального духа России и ее гуманитарной культуры, с целью сберечь генофонд нации "до лучших времен"…»
Как ни грустно, и в эмиграции об этих поистине подвигах выдающегося русского человека знают мало, и писали о них лишь очень скупо. Вот почему данная книга сможет быть полезна не только в России, но и за рубежом. В ней изложена подробно биография Беляева и описаны его усилия организовать массовую эмиграцию русских в Парагвай и его блестящие победы над войсками Боливии во время войны с тою. Значительным фактором успеха явились его дружеские отношения с индейцами, любовь и доверие которых он сумел привлечь.
Не будем пересказывать содержание брошюры; ограничимся тем, что порекомендуем с нею ознакомиться всем, кого предмет может интересовать.
Несколько замечаний насчет языка. Вряд ли разумно писать Асунсьон, Консепсьон и т. п. вместо принятых ранее Асунсион и Консепсион, куда более приемлемых для глаза и для слуха русской публики. И совсем уж ни к чему изменять издавна принятое в русском языке конквистадор на конкистадор! Конечно, фонетически это ближе к испанскому языку, – но установившиеся в русской традиции лучше было бы не ломать. Довольно уже над этим потрудились большевики!
Нам бы следовало иметь больше уважения к нашему прошлому!
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 15 апреля 1995, № 2331, с. 2.
Ариадна Тыркова-Вильямс, «Жизнь Пушкина», 2 тома (Москва, 2006)
Странно писать рецензии о книгах, которые мы читали много лет тому назад! Но вот, постоянно приходится, потому что в Эрефии печатают переводы с иностранных языков или произведения эмигрантских авторов, которые до нынешних дней оставались тамошней публики неизвестными. С Тырковой, уже старушкой, я встречался у С. П. Мельгунова. И один раз с ней довольно резко поспорил, к большому неудовольствию Сергея Петровича. Дело было так: тогда шли на полный ход выдачи нашей второй эмиграции. Запад усердствовал (больше всего англичане). Для него мы просто не имели права существовать. Как говорили римляне о христианах: Non licet vos esse[512]! A уж новоявленные зарубежные совпатриоты подвывали изо всех сил и старались нас выловить, разоблачить и на нас донести.
В этой атмосфере Тыркова где-то напечатала статью (может быть в мельгуновском журнале «Свободный Голос») где выражала свое мнение, что: «выдавать не надо никого, даже и власовцев». Вот я и взбесился, и сказал ей, что следовало бы скорее написать «никого, и в особенности власовцев», поскольку именно тех ждала наиболее страшная расправа. Как видит читатель, расхождение произошло, в общем-то, в кругу единомышленников; с разницей в оттенках. Но так и так, знакомство осталось беглым и далеко не зашло.
А книгу ее о Пушкине я прочитал позже, год или два спустя. Перечитывая ее сейчас, невольно мыслями сравниваю с работами Тынянова, Благого[513], Новикова[514] (в основном, добросовестными, но, добровольно или по принуждению с советским уклоном), с французскими трудами Труайя и с теперешними скандальными опусами, начиная со скандалиста Синявского и продолжением под пером всяких хулителей и очернителей типа Дружникова[515] и С°.
«Жизнь Пушкина» составит для постсоветских читателей освежительный напиток: она написана с позиций здравого смысла, с любовью к великому поэту и с пониманием его судьбы и его характера. В деталях можно бы, правда, и возражать; например по поводу ее суровой оценки Жуковского, несколько недоброжелательной – Царя Николая Первого (хотя гораздо более справедливой, чем принято у большевиков, да и у левой интеллигенции!), ну и совсем уж пристрастной! – царя Павла Первого. Зато о Екатерине Великой Тыркова отзывается с подобающим благоговением, а об Александре Первом достаточно объективно.
Некоторые ее суждения об эпохе, в которой рос и формировался Пушкин, вполне трезвы и правильны:
«До восстания декабристов патриотизм, в который вкладывалась любовь и личная преданность Государю, был основным, необходимым атрибутом всякого образованного русского. Царь был живым воплощением государства, отчизны. Гениальный русский поэт созревал в бурную, тяжелую эпоху потрясений, которая закончилась усилением России и ее международного значения».
Писательница прослеживает его эволюцию, изменение его взглядов от лицейского периода и времени ссылок до тех дней, когда он стал кумиром России и непререкаемым авторитетом для литераторов и культурной молодежи. Его путь от юношеского вольтерьянства и энциклопедизма, через сравнительно короткий момент атеизма к религиозности, к консервативным воззрениям зрелых лет.
Многие наблюдения Тырковой вполне убедительны; скажем об отражении в «Полтаве» любви Пушкина к Марии Раевской или о том, что его личность более представлена в образе Ленского, чем в таковом Онегина.
Досадно, что книгу портят ряд мелких ошибок, может быть опечаток, особенно в личных именах: Потолский вместо Потокский, д’Аленкур вместо д’Арленкур, Киорто вместо Кюрто и почему-то Баррау вместо Борроу. Совсем уж странно выглядит Соусби и Southbey вместо имени крупного и весьма известного английского поэта Соути (Southey), которого, между прочим, Пушкин не раз переводил.
Закончу, pro domo sua[516], личными замечаниями. Для меня Пушкин не только гениальный поэт и гордость России, но и мой земляк в теснейшем смысле слова. Когда он говорит о таинственных долинах, о сияющих водах и о прекрасном царскосельском саде, он говорит о моем родном городе и о парках, где я гулял когда-то ребенком, подростком и молодым человеком; так что он возвращает меня живейшим образом ко впечатлениям детства и юности, кажущимся на расстоянии годов утерянным раем…
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 23 сентября 2006, № 2803, с. 2.
Апология предателя
Ко стыду эмиграции, у нас нет книг, которые были бы целиком посвящены отдельным героям и мученикам, подлинным рыцарям Белого движения, как Кутепов, Врангель или Краснов.
Зато вот теперь перед нами монументальный труд, – 759 страниц (!) со множеством фотографий, примечаний, библиографией, etc, посвященный памяти одного из самых знаменитых изменников, начавшего карьеру в роли политического вождя антибольшевицкой партии, а закончившего на службе советскому режиму. Вот пред нами огромная по размерам книга: Mireille Massip, «La vérité est fille du temps» (Geneve, 1999), с подзаголовком «Alexandre Kazem-Beg et l’émigration russe en Occident»[517]. Не будем осуждать автора: хоть она и говорит о своем персонаже с явным сочувствием, она остается достаточно объективной, а факты приводит в изобилии ценнейшие.
В предисловии она высказывается против тех, для кого в мире существует только черное или белое. Но предательство у всех народов всех времен, во всех религиях мира считалось за позор и преступление; и сочувствие ее герой решительно не вызывает. Хотя понимать мотивы его действий мы по ее изложению можем с достаточной ясностью.