Показывая нам грустный закат Ленина, оттесненного от кормила правления, бессильного, горько плачущего от обиды, Штурман напоминает нам, что сам он никогда не знал жалости, и завершает такими строками:
«Для того, чтобы Ленин понял, как милостива была к нему судьба, как умеренно был он обижен еще не развернувшимся Сталиным, как не отлились ему чужие слезы и кровь, перед ним следовало бы прокрутить фильм со смертями всех его ближайших сподвижников (смерть миллионов других людей его могла бы и не взволновать: он воспринял бы ее как абстракцию). Его надо бы провести вслед за его "гвардейцами" по кабинетам, камерам и подвалам московских и ленинградских застенков. Тогда его перестало бы угнетать уютное подмосковное поместье Горки с просторным особняком и парком вокруг. Он оценил бы преданные заботы близких, возможность часами сидеть в одиночестве и лелеять свои обиды…»
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 14 октября 1989, № 2045, с. 3.
«3а чей счет?», сборник статей под редакцией Ю. Фельштинского (Эрмитаж, 1986)
Мы должны быть глубоко признательны молодому и талантливому историку Ю. Фельштинскому за мысль объединить в одной книжке полемические статьи семи авторов, направленные против так называемых наших плюралистов. Рассеянные по различным органам печати, за разные годы, они были менее доступны читателям и не настолько эффективны как теперь, собранные вместе и даже иногда в расширенной форме.
При всем разнообразии взглядов представленных здесь писателей и публицистов 3-й волны, их вдохновляет общая любовь к правде, побуждающая их, – по крайней мере, в рамках данного томика, – защищать русский народ и великого выразителя в наши дни русского патриотизма, А. И. Солженицына.
Что авторы эти, в остальном, не принадлежат к какой-либо единообразной или спаянной группе, литературной либо политической, о том достаточно ясно говорит их список: Ю. Фельштинский, Н. Коржавин, Д. Штурман, А. Тамарченко[520], В. Буковский[521], М. Агурский[522] и Ю. Мальцев.
Зато о направлении их общих усилий свидетельствует другой список, список лиц против которых адресуются их возражения: А. Янов, В. Чалидзе[523], Г. Белль[524], А. Зиновьев[525] М. Михайлов[526], Г. Померанц[527], то есть безусловные и злые враги какого бы то ни было возрождения России. Ну, им и достается тут на орехи!
А для дальнейшей борьбы с ними любой из нас найдет здесь ценнейший арсенал аргументов и пригодных для использования фактических данных.
Каждую из статей следовало бы разобрать отдельно, но это, увы, невозможно по недостатку места. Мы принуждены ограничиться цитированием нескольких наиболее типичных пассажей.
Парируя атаки Чалидзе на Солженицына, Фельштинский совершенно справедливо указывает: «Любой здравомыслящий человек согласится с тем, что А. Солженицын не может отвечать за многочисленные статьи российских и эмигрантских авторов, независимо от того, считают ли себя сами авторы последователями Солженицына или нет». И еще более метко продолжает, характеризуя Советский Союз: «Но государство это – не национальное. А русские в нем страдают не меньше других».
Н. Коржавин так определяет сущность большевизма, да и коммунизма вообще: «Есть разница между злом, которое происходит от естественного человеческого копошения, от хищничества, корысти, жестокости, тупости, вносимых людьми и в государственную жизнь, иногда накладывающих на нас отпечаток неприятный, – от зла, творимого целенаправленно и организованно, в надежде, что от него образуется добро. В первом случае это человеческая стихия, которую человечество всю историю стремится урегулировать так, чтобы это стихийное зло было введено в границы. Во втором – зло применяется сознательно в процессе творческой переделки одного человека по приблизительным чертежам другого. Оно всегда абсолютно. Ибо задача эта безгранична».
Д. Штурман прекрасно выражает принципиальное различие белых и красных в годы гражданской войны в России: «У белых не было такой задачи, которая потребовала бы в случае их победы перманентного насилия надо всем обществом. Зато их поражение стало условием террора непреходящего и неустранимого».
В дискуссии с одним из самых злостных клеветников на Солженицына, непрестанно запугивающим Запад возрождением России, А. Яновым, М. Агурский так отзывается о предшествующей деятельности своего оппонента в СССР: «Янов в своих взглядах колебался в точном соответствии с линией идеологического отдела ЦК КПСС, причем колебался вдохновенно, с присущим ему блеском. В этом, может быть, и заключается главный и неоспоримый талант Янова – вдохновенно и талантливо колебаться и перевоплощаться».
Полемизируя с А. Зиновьевым, защищающим советский строй, Ю. Мальцев констатирует: «Но Зиновьеву ведь отлично известно, что по подсчетам марксиста Р. Медведева, за один только год коммунистической диктатуры в России уничтожилось больше людей, чем за всю историю дома Романовых». И добавляет: «В отличие коммунистической системы даже от гитлеровского режима, который был всего-навсего политическим режимом и не пронизывал всего общества до самых основ, Зиновьев видит чуть ли не ее "историческую" заслугу, находит "естественность" как раз в том, что есть самого жуткого (тоталитаризм) и самого противоестественного в коммунизме. Двадцатый век достаточно продемонстрировал нам, что история может быть бредом сумасшедшего, торжеством абсурда, лжи и жестокости».
В. Буковский отмечает враждебное в своей глубине отношение Запада ко всякой оппозиции большевизму внутри и вне СССР: «Для определенной части западного истэблишмента мы со своим движением – как кость в горле. Им бы договориться с советскими полюбовно, "ограничить вооружение", уступить все, что требуют, – ведь все равно отберут, так лучше отдать. Словом, брось, а то уронишь. Главное же продавать, продавать, продавать, – все, что можно, от кока-колы до человеческого достоинства». Столь же верно и такое его наблюдение: «Никоим образом нельзя сравнивать недовольство людей на Западе своим правительством и ту дремучую ненависть, которая есть в наших краях к власти». Заметим и следующие его слова: «Видя какую-нибудь несуразность советского производства (или жизни), пожилой человек скажет – в старые времена так не бывало (хоть, может, и знает о том лишь по рассказам)… Молодежь же чаще скажет: вот на Западе так не бывает (и, к сожалению, ошибается)».
Зато весьма неприятны у того же Буковского попытки оправдать разврат и порнографию на Западе (и какими глупыми доводами!).
А. Тамарченко, критикуя построения М. Михайлова, обстоятельно и сдержанно анализирует различные виды плюрализма, и приходит к нижеследующему заключению: «Конечно, не всякий плюрализм принципиально отрекается от национальных интересов и национального чувства. Здесь тоже существуют разные тенденции и возможности. Решительные возражения вызывает лишь тот "плюрализм без берегов", который почитает национальное чувство злостным пережитком, а в области гносеологии и этики сливается с релятивизмом – с отказом от поисков общезначимой истины и от всякой иерархии ценностей, объединяющей людей».
В целом остается сказать, что такие публикации, как проанализированная нами выше, принадлежат к числу самых полезных и нужных, каких, к несчастью, слишком мало появляется в наше время. Дай Бог, чтобы за нею последовали и другие в том же роде!
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 21 июня 1986, № 1873, с. 3.
Упорный вздор
С изумлением читаю в сборнике рассказов Е. Эткинда «Стихи и люди» (издательство «Эрмитаж», 1988) следующее место о разговоре Пушкина с московским обер-полицеймейстером: «Шульгин был полным его тезкой, Александром Сергеевичем, и Пушкину, склонному к суеверию, это казалось любопытным». Дальше, – не мимоходом, не случайно упоминается, а настойчиво подчеркивается комизм разговора между двумя Александрами Сергеевичами.
Что за чушь! Шульгина звали Димитрий Иванович. Читатель может навести справку по книге Л. Черейского[528] «Пушкин и его окружение» или по книге Д. Благого «Творческий путь Пушкина». Или уж эти два видные пушкиниста путают, а г-н Эткинд знает лучше? Странно предположить, что литературовед Эткинд их труды не читал!
Ау, Ефим Григорьевич! Откуда вы взяли эту ерунду? Сообщите нам, очень просим!
Но не сам факт меня удивляет. Кто не ошибается… А вот что: этот же фрагмент был уже опубликован, в 1978 году, в «Новом Журнале» номер 129, в качестве отрывка из готовящегося романа «Два памятника». И я тогда уже указал автору на его промах: указал в печати, в двух местах, – в «Обзоре зарубежной печати» в мюнхенском журнале «Голос Зарубежья» номер 9 и в отдельной статье «Дело об "Андрее Шенье"» в австралийской газете «Единение» номер 1326. Да еще, для верности, и послал копии г-ну Эткинду.
Впрочем, Р. Б. Гуль, редактор «Нового Журнала», человек серьезный и культурный, видимо и сам заметил ненадежность эрудиции сочинителя, и впредь его больше у себя не печатал.
И вот, выпуская в свет свой опус в обновленном виде, в форме книжки, через 10 лет, Е. Г. Эткинд не потрудился ошибку исправить! Эго уж не просто небрежность, а недобросовестность. И такая, которая заставляет нас сильно сомневаться в точности подробностей, которые он нам предлагает сейчас о Грибоедове, Полежаеве, Некрасове, и других еще писателях, и исторических лицах, об их действиях, а уж тем более об их мыслях и чувствах.
Пушкин, в посвященном ему здесь рассказе, изображен ярым революционером и убежденным приверженцем декабристов. На деле же, стихотворение «Андрей Шенье», о коем тут речь, направлено против якобинцев, и о них поэт бросает убийственные строки: