В «Русской Мысли» от 10 сентября, под претенциозным заглавием «Русская Сапфо» (г-н Иваск убежден, что образованность состоит в том, чтобы выражаться не так, как все, а по особенному; не станем следовать его примеру и будем говорить правильно по-русски), автор с энтузиазмом разбирает малоизвестную и малопримечательную, начавшую свою карьеру в Серебряном веке, а завершившую в подсоветской России, Софию Парнок (он, впрочем, старательно уточняет, что ее настоящая-то фамилия была Парнох), не только подчеркивая ее лесбианство, а еще и раскрывая старательно всяческие житейские скобки: где, когда, с кем.
Не дай Бог никому подобных почитателей! Парнок, умершая в 1933 г. в СССР, хлебнула, во всяком случае, достаточно горя; не лучше ли бы оставить ее тень в покое? Сравнение с Сафо, безусловно, для ее плеч чересчур тяжело: та была поэтом мирового значения (и, кстати, многие специалисты считают, что преступные страсти ей приписаны ложно). Будь Иваск покультурнее, он бы Парнок сравнил скорее с французской поэтессой нашего века Рене Вивьен[550], бесспорно талантливой и не скрывавшей своих ненормальных склонностей.
Почему «Русская Мысль» настойчиво – и вряд ли к большому удовольствию среднего читателя – ныряет ныне в глубины нечистого секса? Вероятно, это есть развитие и продолжение возвещенной уже несколько лет тому назад тогдашней возглавительницей газеты, З. Шаховской, кампании за пересмотр и отмену буржуазной морали и за развенчание смешного целомудрия прежней русской литературы.
Усердное перо Иваска окажется, вне сомнения, на сем поприще чрезвычайно полезно. Наблюдая его старания переписать по-новому и историю российской словесности, и даже историю России (в частности, в приготовляемом им к печати романе «Если бы…»), мы невольно думаем о полемике, примерно столетней давности, между Гейне и немецким поэтом Августом фон Платеном[551]. В ее ходе, Гейне своему противнику, между прочим, советовал переделать самостоятельно древнегреческий миф и заставить Эдипа убить свою мать и жениться на своем отце.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 13 ноября 1981, № 1651, с. 4.
В. Петров, «Русские в Америке. XX век» (Вашингтон, 1992)
Книга поражает своею однобокостью. Она написана не с русской, а с американской точки зрения, нам глубоко чуждой. Автора интересует, в какой мере Соединенные Штаты смогли использовать русских беженцев, извлечь выгоду из их талантов и знаний. Трудно удержать раздражение, наблюдая умиление, с каким он говорит о том, что те или иные русские изобретатели содействовали укреплению военной мощи США! Хочется сказать: а нам-то что? Упрекать их нельзя: люди потеряли родину и были принуждены работать на иностранцев. Но и заслуги никакой в их успехах мы решительно не усматриваем.
В связи с означенной выше позицией В. Петров последовательно говорит везде не об эмиграции, а об иммиграции (а это – совсем разные вещи!). Что приводит его к пересмотру обычной для нас классификации. Например, первая волна русской «иммиграции» в Америку, это, на его взгляд, крестьяне (как он выражается, «хлеборобы»), ехавшие туда в конце прошлого века на заработки, и которые частично не смогли вернуться домой из-за войны и революции. К ним же он присоединяет и евреев, отправлявшихся в США тоже по экономическим соображениям.
Мы-то полагаем, что ни тех, ни других за эмигрантов считать нельзя; во всяком случае за политических эмигрантов. А когда мы говорим, – на нашем языке, – об эмиграции или эмиграциях, то имеем в виду именно политических беженцев. К таковым можно бы отнести революционеров царской эпохи, в том числе и прибывавших в Новый Свет. Но сам Петров признает, что их было очень мало, в силу чего и не желает принимать их в расчет.
Как факт, их бы можно считать первой русской эмиграцией. Но белая эмиграция себя рассматривала как первую (и единственную). А что до нашей, второй, то она, в массе, ни за что не хотела допускать для себя преемственной связи с идейными предками коммунистов. Как она этих последних расценивала, выразил в беседе со мной один рабочий из Донбасса, из нашей волны, в словах: «Их и было-то полторы калеки».
В дальнейшем, автор разбираемой книги сосредотачивается почти исключительно на послереволюционной «иммиграции»; о той, какая имела место после Второй мировой войны, он упоминает вскользь, и с некоторым пренебрежением (а о теперешней и вообще отказывается толковать). Вдобавок, наша вторая эмиграция у него, в силу его ложных принципов и сбивчивой хронологии, сливается с группами первой волны, в то же самое время хлынувшими в Америку из Китая, а отчасти и из Европы.
Типично (и закономерно), что на первое место в изложении поставлены специалисты, подвизавшиеся в технических, прикладных науках (Сикорский[552], Зворыкин[553], Тимошенко[554]…); ведь они наибольшие выгоды приносили американскому правительству и американскому обществу. Меньше внимания уделено музыкантам, певцам и танцорам, – они американцев развлекали, доставляя им не выгоду, а лишь удовольствие. Вовсе задвинуты писатели, в списке фигурирует один лишь Г. Гребенщиков[555]. Мимоходом, в сноске, названы еще Алданов, Набоков и Гуль. Хотя Набоков и завел свое приспособленчество столь далеко, что стал писать по-английски! Но все равно, в глазах американского патриота Виктора Петрова, русская культура – дело пустое и разбора не заслуживающее.
Заметим еще, что кое-кого из наших соотечественников он вовсе и зря зачислил в «русские американцы». Так, скажем, Рерих жил и умер в Индии, а что он бывал по делам в США, это отнюдь не превращает его в «иммигранта». Еще меньше был иммигрантом патриарх Тихон, проживавший, по долгу службы несколько лет в Америке.
Курьезная деталь! О многих чем-то выдающихся русских Петров, не зная очевидно их отчества (а если уж браться о них писать, то не грех бы и узнать!), употребляет чисто американскую (смешную и нелепую по-русски) формулу, вроде: Сергей А. Корф[556], Николай Е. Головин. Иногда при том же мы не находим у него весьма важных о них сведений. Так, относительно С. Гусева-Оренбургского не приводится дата его смерти. Еще раз подчеркнем: ни один эмигрант («иммигрант») из второй волны здесь вообще не назван. Хотя среди них имелось вдоволь и ученых, и поэтов, и писателей. Проскользнул все же, в сноске, выдающийся лингвист, монголовед Н. Поппе[557], но не указано, что он являлся новым эмигрантом.
Работа В. Петрова составлена из трех частей: общий обзор, биографические сведения (весьма скупые, сухие и неполные) об отдельных русских беженцах, и последней, где он трактует о русской эмиграции (слава Богу, на сей раз не иммиграции – уф!) в Китае и во Франции. Описание судеб русских в Китае, – практически, единственная живая, довольно обстоятельная и относительно ценная часть всего сочинения в целом.
Что до Франции, он ограничивается выписками из старого уже (датирующегося 1960 годом) труда П. Ковалевского[558] «Наши достижения», не сообщая нам ничего важного или нового.
Любопытен, однако, список русских писателей Зарубежья, предлагаемый нам Петровым и обнаруживающий его явно диктуемые политикой симпатии и предпочтения. Вот кого он сюда включил: Бунин, Куприн, Чириков[559], Минцлов[560], Алданов, Мережковский, Одоевцева, Иванов, Саша Черный[561] и Берберова.
Ни для Шмелева, – по любому счету одного из крупнейших русских писателей за границей! – ни для Краснова места не нашлось. А, думается, Краснов уж никоим образом по рангу не ниже Берберовой!
В заключение, отметим несколько странных, причудливых, порою и забавных написаний, встречающихся в «Русских американцах»: Леонардо-да-Винчи выглядит весьма оригинально. Нам сдается, что оба дефиса, обе соединительных черточки предпочтительно было бы устранить; они вовсе не надобны. Не существовало французского художника Пю-ви де Шаванне (!); был только (широко известный) Пюви де Шаванн[562].
Изумляет написание уэльсцы (!) вместо «валлийцы». Эту мерзость принесла с собою третья волна, в частности, максимовский «Континент» (переехавший ныне в Москву). Под пером старого эмигранта В. Петрова подобная некультурность неожиданна.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 10 апреля 1993, № 2227, с. 2.
Евгений Александров, «Русские в Северной Америке» (Сан-Франциско, 2005)
Трудно понять временные (или какие-то иные?) рамки, ограничивающие выбор упоминаемых здесь лиц. Почему не включен Бродский, пользующийся как-никак мировой известностью? Почему нет Коржавина, замечательного поэта и притом русского патриота, многократно защищавшего в печати Россию от нападок иностранцев или изменников? Почему отсутствует Г. П. Климов, автор нашумевших романов «Князь мира сего», «Имя ему легион» и других? Тщетно ищем имя игумена Геннадия Эйкаловича[563], часто выступавшего в печати на богословские, литературные и политические темы. Тогда как перечислено множество лиц куда менее известных и игравших менее важную роль в русской культурной и политической жизни.
Немало и мелких ошибок. Например, выдающаяся скульпторша Миртала Сергеевна Кардиналовская почему-то названа Марталой.
Поскольку в предисловии упоминается о предположенном переиздании данного «биографического словаря», хотелось бы надеяться, что в нем пробелы будут заполнены, а ошибки исправлены.