Гитлера, на спасителя Европы. В этот период разоблачение советских лагерей объявлялось призывом к новой войне».
Но быстро замечаешь, увы, и ограниченность Геллера, проистекающую из его четко очерченных политических симпатий. Так, перечисляя предшественников Солженицына, писавших о Гулаге, он называет ряд иностранцев, Марголина[570], Далина[571] и Николаевского[572]… и забывает упомянуть о Солоневиче! Поистине: «Слона-то я и не приметил…» Обходит он молчанием и С. Максимова (этого – потому что принято молчать обо всем, связанном со второй эмиграцией, – еще бы: изменники родины!).
Когда мы раз поняли сии ограничения, заложенные в самом подходе литературоведа к его предмету, нас уже не удивит остальное. В частности, не слишком правдивое изображение Александра Исаевича как врага монархии и русского прошлого в целом и как убежденного сторонника расчленения России; в общем и в целом, как левого либерала. Оговоримся: кое-какие элементы для подобных выводов в ранних книгах Солженицына можно отыскать (а Геллер старательно и ищет!). Но от многого тот уже давно отделался: свойство больших людей – расти, и в процессе роста меняться.
Если держать перечисленные выше недостатки разбираемой работы в уме, – можно ее читать с некоторой для себя пользой и даже удовольствием.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 13 мая 1989, № 2023, с. 4.
Л. Тимофеев, «Технология черного рынка» (Бейвилль, 1982)
Настоятельно эту небольшую книжку (носящую также жуткий и многозначительный подзаголовок: «Крестьянское искусство голодать») рекомендую вниманию читателей вообще, наипаче Д. Иноземова и Л. Келер[573]. (С ними меня больше всего удивляет то, что добро бы они были старые эмигранты; а то ведь, как будто, из второй волны, как и я, и должны бы быт подсоветской России знать не хуже моего!)
Автор чрезвычайно дельно, ясно и живо описывает положение крестьянства в СССР: страшное давление на него власти, выжимающей из него все соки, и его непобедимые талантливость, жизнеспособность и трудолюбие, позволяющие ему, несмотря ни на что, существовать. Работа составлена не только на базе личных наблюдений, но и с учетом статистических данных и с использованием картин, даваемых художественной литературой, в частности деревенщицкой. В силу чего, вряд ли заключения Л. Тимофеева можно всерьез опровергать.
Выпишем несколько мест, которые говорят сами за себя: «Иногда кажется, что черный рынок, – все это искусство дышать в петле запретов и ограничений, вся эта простодушная хитрость, этот кооператив нищих, – нами придуманы, что мы тут обманули советскую власть: нам колхоз, а мы приусадебное хозяйство; нам – дефицит и распределение по карточкам и талонам, а мы – взятку и товары через заднюю дверь; нам – постную пятницу в заводской столовой, а мы – кроликов разводить в городской квартире; нам – бесплатно плохого врача в конце длинной очереди больных, а мы – с подарком и без очереди к хорошему. Словили? Дудки! Когда надо, власти и приусадебное хозяйство прижмут запретами и налогами (так было!), и кроликов из городских квартир милиция повытрясет, и за подарки врачу сроки давать будут. Раз терпят, значит всем выгодно. Раз терпят, значит без этого и власти не удержатся. Нас тут отпустили слегка, чтоб вовсе не примерли, но на вожжах держат».
Оно хорошо из прекрасного далека наставлять безнравственных, закононепослушных советских граждан, и им:
Докучать моралью строгой.
Но как бы поступили те же ревнители честности, находясь они там? Если ребенок болен, или жена и дети голодны? А ведь не для своего удовольствия делают подарки доктору, или разводят кроликов у себя в квартире!
Как на деле выглядят люди, умеющие обходить правила, чтобы выжить? Тимофеев нам изображает свою знакомую, Аксинью Егорьевну: «20 лет без мужа она тянула все хозяйство и привыкла надеяться только на себя. Да и раньше, когда муж еще жив был, от него толку выходило немного… Так что не 20, а почитай все 45 лет она одна всех кормила, одевала, ставила на ноги. И дети все выросли, все выучились, каждый в жизни по-своему устроился. И всех Аксинья Егорьевна кормила не с каких-то волшебных доходов и уж, конечно, не от колхозных хлебов, которых для нее просто никогда не было, а со своего огорода, с 40 соток земли, – от черемухи у одного забора до яблони у другого, да вдоль 80 шагов – все, что оставила власть крестьянской семье после коллективизации».
В результате: «При первом знакомстве, цифры потрясают: на приусадебных участках, по разным подсчетам занимающих лишь 2,5 или даже 1,5 % всех посевных площадей страны… производится треть всего сельскохозяйственного продукта». Как убедительно вычисляет Тимофеев, все это – за счет того, что мужик работает фактически два рабочих дня в сутки.
Зато уж: «Для крестьянина воровство – продолжение его борьбы за свою долю необходимого продукта, продолжение приусадебного хозяйства. Крестьянское хозяйство невозможно вести без инвентаря, без хозяйственных построек, без тысячи мелочей: без мотка проволоки – починить на скорую руку плетень, без машинного масла – смазать колесо у тележки, с которой за сеном ходят, без самых этих колес, без гвоздей… Сколько бы мы ни тыкали пальцем, стоя посреди крестьянского двора, в различные предметы вокруг нас, окажется, что почти ни один из них не куплен… Просто купить все это негде, ничто из необходимого не продается. Но раз не продается, а хозяйство-то все равно вести нужно – значит, воруется… Кто продаст крестьянину необходимые 2–3 мешка удобрений? В колхоз за ними не ходи, скажут: самим не хватает – и не без оснований скажут… А кто украдет, тот и продаст. Впрочем, чаще сам крестьянин и украдет… В магазине, кроме ведер и лопат, ничего нет. Но все есть в колхозе. Пойди на машинный двор – там наверняка какие-нибудь валяются…» и т. д.
Вероятно, суровые ригористы Д. Иноземов и Л. Келер с негодованием от таких крестьян отвернутся и потребуют для них строгого наказания. Я – ничуть. Нисколько им в упрек такого воровства не ставлю; скажу прямо: на их месте – воровал бы и сам.
Про пьянство, специально интересующее моих уважаемых оппонентов, в «Технологии черного рынка» сказано, к сожалению мало: «Да и подступись к теме пьянства, научных сведений никаких не сыщешь. Сколько-нибудь систематического изучения пьянства не ведется».
Однако, кое-что любопытное Л. Тимофеев нам все-таки сообщает: «Впрочем, если нет пока еще прямого плана на вырождение, то жесткий план на выручку, на доход от пьянства – существует и действует. Государство из всего извлекает свою выгоду – даже из деградации личности алкоголика. А мы-то думаем, что хоть напившись, ускользаем от социалистической реальности! Ничего подобного. Нас и здесь догонят. Деньги, которые мы отдаем за водку, не что иное, как косвенный налог с населения. Недаром в закрытом партийном распределителе водку дают по себестоимости – с партийной бюрократии налогов не взимают. Специалисты утверждают – не печатно, конечно, но конфиденциально, – что доход от продажи водки на много превышает нынешние экономические потери от пьянства. Власти от этого дохода легко не откажутся, даже если грядущее коммунистическое общество наполовину будет состоять из идиотов и потомственных алкоголиков».
Опять не то выходит! Получается, что не безалаберные русские пейзане подводят свое добродетельное правительство, а, совсем наоборот, что оное правительство их спаивает, да заодно еще и грабит! Но, умолкаю: опять ведь скажут, будто я поощряю выпивох и разгильдяев…
Добавлю еще, что Тимофееву я верю, тем более, что масса и других источников, весьма разнообразных, все то же грустное положение вещей подтверждают. А вот с изумлением читал я, еще не так давно, помнится в «Континенте», вовсе идиллические пейзажи сельской жизни В. Некрасова. Того почитать, – крестьяне не только благоденствуют, но даже и веселятся; настолько, что им ни о социальных, ни о национальных проблемах за развлечениями и удовольствиями недосуг и думать. Правда, он нажимал на благодатную Украину, где и климат, и нравы – иные, чем в суровой нашей Великороссии, и гораздо более выгодные для населения. И все же, признаться, сильно подозреваю, что у него налицо тенденциозные преувеличения почти астрономического масштаба, граничащие, мягко выражаясь, с дезинформацией.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 28 апреля 1984, № 1761, с. 3.
В. Аксенов, «В поисках грустного беби» (Нью-Йорк, 1987)
Сия страстная апология Америки до странности похожа на восхваления советского строя, публикующиеся в СССР; объект иной, приемы – те же. Вероятно, Аксенов на 100 % искренен; все же, нельзя не подумать: получи он задание от правительства США, – он не мог бы писать иначе.
Чувства его однозначны; но доводы способны производить на читателя совсем другое впечатление, чем ему желательно. Так, он в восторге, что американцы не только безразличны и равнодушны к России, но даже о ней ничего не знают (да и знать не хотят). Особое умиление вызвала у него техасская подавальщица, всерьез убежденная, будто Россия населена немцами. А ведь сейчас трудно отрицать, что от судеб нашей родины зависит участь мира. Умно ли настолько уж ее игнорировать?
Отмечает новоявленный американский патриот и то, что жители этой страны (данный типично англо-саксонский оборотец у него встречается на каждом шагу) вообще не следят за событиями в мире, иди речь о спорте, о политике или о литературе. CСCP выиграл мировое первенство по хоккею, а они удивляются: разве русские умеют вообще играть в хоккей? Что до литературы… оказывается, рядовой американец заглядывает в книжку, и если видит иностранные имена, ее не берет.
Узнаем мы также, что получение американского гражданства – процедура не просто сложная и долгая, но еще и унизительная: чиновники проявляют часто к иностранцам чудовищную грубость.