Огромное впечатление на Башилова произвела теория, расцветшая одно время в русской интеллигенции, особенно уже в эмиграции. Теория сводилась к произвольному исключению из рядов интеллигенции всех правых и к закреплению этого звания лишь за крайне-левым сектором образованного слоя. В оправдание занимавшимся этой странной игрой ума, скажем, что они, должно быть, не слишком сами всерьез ее принимали. Но если бы они в это и искренне верили, все равно остается очевидным своекорыстный и эгоистический характер подобной схемы, отводившей ее авторам совершенно исключительную роль в русском обществе.
Отметим здесь один из парадоксов Башилова. Он всячески шельмует русскую интеллигенцию, а автор этих строк пытается ее в меру сил защищать. Но вдруг Башилов, наоборот, становится сам в позу паладина интеллигенции и обвиняет меня в нежелании считаться с мнением ее «самых авторитетных представителей» и в отказе «в чем-либо соглашаться с левыми». Грустное недоразумение! Мне и в голову не приходило «ни в чем не считаться с мнением компетентных людей лишь оттого, что они левые». Бесспорно, когда Федотов говорит о богословии, Бердяев о философии, в их высказываниях есть много ценных данных и ряд правильных мыслей. Но даже и тут они могут ошибаться. Когда же группа левых интеллигентов вдруг приписывает себе исключительное право на звание интеллигента вообще – я могу в том усмотреть только ни на чем не основанные самомнение и фанатизм. Попробуй правые себя возвести в единственные хранители интеллигентской традиции – будет тоже глупо. Вы претендуете на звание русского интеллигента? – как бы говорит он «левым», – ну и берите его себе, а мы, правые, от него отступаемся. Вот, например, коммунисты во Франции, или даже большевики в России пытаются изобразить себя патриотами. Может быть, отдадим им и это имя, а себя признаем врагами собственного отечества?
Остановимся еще на странном преклонении Башилова перед авторитетами. Он несколько раз с искренним возмущением, чуть ли не с ужасом, указывает, что я расхожусь взглядами с И. Л. Солоневичем. Ну и что же такого? И. Л. Солоневич – не Ленин и не Сталин, и никакой опасности подобное вольнодумство для меня не представляет. Я ему самому при его жизни возражал в письмах и печатно по другим вопросам, в чем он ничего недопустимого и не находил. Впрочем, таких вещей, как Башилов, Солоневич, все же не писал никогда. У Башилова же есть склонность, в каковой он, вероятно, сам себе не отдает отчета, приспособлять мнения авторитетов к своим собственным. Результаты бывают иногда, мягко выражаясь, неожиданные. Всем известно, что Пушкин благоговел перед Петром, поклонялся ему, – а у автора «Незаслуженной славы» он оказывается суровым критиком Великого Императора. Некоторые авторитеты Башилова притом же несколько сомнительны. Так, он многократно ссылается на «замечательного историка» Куренкова[638]. Книги этого последнего, как будто, еще не опубликованы и, во всяком случае, нам неизвестны. Но то, что из них приводит Башилов, у нас вызывает серьезные опасения. Находились и прежде ученые, пытавшиеся доказать, что варяги были не норманны, и что русские – не славяне; но результаты оказывались всегда плачевны. По поводу кое-каких статей Куренкова не так давно П. Е. Ковалевский в «Русской Мысли» писал, что их «можно рассматривать только, как курьез». Мы думаем, он совершенно прав.
Русская интеллигенция всегда была и остается чрезвычайно многообразной в своих политических воззрениях. Нередко можно было встретить в составе одной семьи совершенного атеиста и пламенно верующего человека, иногда монаха; революционера-террориста и сторонника неограниченной монархии; более того, находились люди, которые за свою жизнь сами проходили все эти фазы, двигаясь одни справа налево, другие слева направо. Что уж и говорить о различиях во взглядах среди студентов одного университета или среди их профессоров! Ожесточенность и увлечение, с какими русские интеллигенты спорят между собою везде и всюду, – одно из явлений, более всего поражающих иностранцев. При всех расхождениях, однако, общее для интеллигенции почти без изъятия – это страсть к свободе мысли и решительное нежелание, чтобы им «фельдфебеля в Вольтеры дали». Именно поэтому интеллигенция не может никогда примириться с большевизмом.
Башилов совершенно неверно рассматривает преследование интеллигенции при большевиках, особенно в первые годы советской власти, как травлю, организованную одной частью интеллигенции против другой. Если у большевиков в рядах и было некоторое количество интеллигенции, то они явно опирались в тот момент на некультурные массы, и старались их бросить против непокорного образованного слоя. Вообще, что нужно бы было большевикам, это – заменить неудобную интеллигенцию, с ее привычкой думать по-своему, послушной им полуинтеллигенцией. Но все их попытки в этом направлении неудачны: из свежесфабрикованной полуинтеллигенции быстро отстаивается новый слой настоящей интеллигенции, а старую все никак не удается окончательно добить – слишком уж она оказывается нужной для практических целей.
Взвесим, к каким результатам могла бы привести система Башилова, при которой принадлежность к интеллигенции определялась бы политическими взглядами. Во-первых, различные политические группы и партии стали бы наперебой объявлять себя единственными подлинными интеллигентами, отнимая это название у противников. Для Башилова интеллигенты – только левые и все левые. Но с таким же успехом эсеры, меньшевики, или даже коммунисты могут объявить интеллигентами только себя. Между тем, если придерживаться общепринятого определения интеллигенции или по образовательному цензу, или по занятию интеллектуальным трудом – можно чересчур расширить это понятие, или сузить его до высшей элиты, но общая идея во всяком случае сохранится. С другой стороны, для Башилова степень образования теряет значение; он прямо говорит, что среди левых деление на полуинтеллигенцию и интеллигенцию несущественно. Идя дальше, получится, что довольно быть социалистом, записаться в ту или иную революционную партию, чтобы стать интеллигентом, хотя бы не пройдя и средней школы. Так можно докатиться до полной бессмыслицы.
Сохрани нас Бог отподобных нелепостей. Нет, в действительности, – чтобы ни говорил Башилов, – и Победоносцев[639], и Катков[640], и славянофилы, и Данилевский[641], и Леонтьев, и Тихомиров[642], и Достоевский бесспорно принадлежали к интеллигенции, как принадлежали к ней и Белинский, Чернышевский или Михайловский[643]. Если бы часть «левой» интеллигенции захотела доказать, что, например, Победоносцев, являющийся для нее своего рода жупелом, не был интеллигентом, это была бы трудная задача. Ссылки на образовательный ценз тут не помогли бы, а ссылка на партийные взгляды была бы просто смешна. Мало ли у кого какие взгляды, и кому они не нравятся! Самое умное было бы пытаться доказать, что-де комплекс этических идей у Победоносцева был иной, чем у массы интеллигенции, – но уж очень это шаткий критерий. Лучше к нему не прибегать. Нам, например, очень неприятно признать Ленина интеллигентом, но думаем, что иначе нельзя, – хотя, несомненно, этические идеи Ленина и всех интеллигентов-большевиков резко расходятся с нормами остальной интеллигенции.
Звание интеллигента нельзя отнять постановлением какого бы то ни было суда. Оно столь же неотъемлемо как, скажем, имя русского. Какой ареопаг может его лишить? Во всяком случае, изумительно, когда Башилов самовольно присваивает эту прерогативу себе.
Мы старались до сих пор говорить об идеях Башилова, сколь возможно объективно и не становясь ни на какую определенную политическую точку зрения. Но его книга написана с политической установкой, и по справедливости, об этой установке надо кое-что сказать. Башилов поставил себе ложную задачу, и в результате оказывает своим сочинением плохую услугу монархическому лагерю, к которому принадлежит. Он мог бы, с пользой для своих, подвергнуть критике «левую» часть интеллигенции, прошлой и нынешней, и показать важность роли «правого» ее сектора; это могло бы быть и интересно, и убедительно. Вместо того, он взялся охаивать всю интеллигенцию в целом. Действуя на пользу противника (недаром он все время ссылается на очень «левых» философов и журналистов), идя дальше, чем они, он договорился до исключения из числа русской интеллигенции всех консервативных мыслителей! Хуже того, своим осуждением интеллигенции in corpore[644], он вызовет у многих читателей резкое отталкивание от монархической идеи: кому нужна такая монархия, скажут они, которая ополчается против интеллигенции, осуждает вековые усилия русской мысли и зовет к опрощению, чуть что не к беготне на четвереньках? Еще несколько подобных книг, и дело русской монархии будет основательнейшим образом скомпрометировано.
Согласимся, по крайней мере, с одной из мыслей, высказанных Б. Башиловым: «Желать блага – это еще не значит делать благо».
«Возрождение» (Париж), рубрика «Среди книг и журналов», сентябрь 1955, № 45, с. 146–151.
Юлия Сазонова,«История русской литературы»,Древний период, том I–II (Нью-Йорк 1955)
Это, – если не самая лучшая из книг, выпущенных Чеховским издательством за все время его деятельности, то во всяком случае одна из лучших. Притом, вероятно, самая полезная.
Как правило, русская интеллигенция, хорошо зная нашу литературу, начиная с XIX века, о древней русской литературе имеет крайне туманное представление. Все общие курсы русской литературы разбирают этот период очень скупо и, обычно, в отрывочной форме, не говоря уже о том, что многие открытия и важные сдвиги в изучении Киевской и Московской Руси