и их культурных памятников до сих пор ни в каком из подобных курсов не могли найти отражения.
Книга же Сазоновой[645] дает не только самый современный анализ древней русской литературы, но дает его в форме, безо всякого преувеличения, блестящей. Будучи написана прекрасным литературным языком, ее работа, никогда не впадая в педантизм, не обременяя читателя лишними подробностями, в то же время стоит на высоком уровне, касаясь всех, имеющих значение, сочинений и всех умственных течений в России от языческих времен до царствования Иоанна Грозного включительно.
Качество изложения таково, что книга читается с бóльшим увлечением, чем роман. Чрезвычайно широкое образование автора сказывается во множестве интереснейших аналогий с поздней русской литературой и с литературой западных стран – испанской, португальской, итальянской и т. п. – и даже восточных, всегда приводимых кстати и сжато, не отходя от основного сюжета.
Курс Сазоновой незаменим для всех, интересующихся предметом, а им должны бы интересоваться все без исключения русские люди, и он прямо необходим для всех преподающих или изучающих русскую литературу. При этом по своей простоте он пригоден для средней школы, а по своей полноте – для высшей. И для школьников, и для студентов, русских и иностранцев, книга может служить превосходным учебником.
При очень строгой критике в вину автору можно поставить в первой части попытки несколько грубого социологического анализа былин и сказок; во второй части этот недостаток исчезает и уступает место строгой объективности и научности. Впрочем, он нигде не портит серьезно этого замечательного произведения, автор которого показывает себя не только большим специалистом в своей области, но и настоящим русским человеком с живой любовью к Родине, с высоким и горячим чувством патриотизма и с нашим народным чувством юмора.
Эти свойства прекрасно помогли Ю. Сазоновой схватить самой и объяснить читателю многое, что для солидных немецких и английских литературоведов, даже при самом основательном знании текстов и фактов, в большинстве случаев остается «запечатленной книгой».
«Возрождение» (Париж), рубрика «Среди книг и журналов», ноябрь 1955, № 47, с. 142–143.
Силы света и тьмы
В основу новой книги Д. Панина «Созидатели и разрушители» (Париж, 1983) положена идея, заключающая в себе, несомненно, некоторое зерно истины: о наличии в природе двух людских типов, охарактеризованных в самом начале сочинения, и об их отражении в русской истории.
Вряд ли, однако, трезво было бы прилагать данную схему к жизни чересчур буквально и прямолинейно. Если мы допустим у человека свободу воли, то полученные им от Провидения способности он всегда может обратить по своему выбору на дело добра и зла.
Алданов говорил, не без основания, что большинство крупных русских ученых, да и вообще выдающихся людей, являлись, в сущности, умеренными консерваторами.
С другой стороны, если мы возьмем, например, двух самых больших поэтов дореволюционного периода, то из них Блок представлял доведенный до предела тип разрушителя, тогда как, Гумилев воплощал в себе ярко выраженного охранителя. Перейти к более ранней эпохе, – Некрасов был бунтарь, А. К. Толстой – либеральный консерватор с отчетливыми чертам и созидателя. То же и в прозе: напрашивается противопоставление Л. Толстого и мучившегося подлинным светом правды, – не потому ли наделенного даром пророчества? – Достоевского.
Обращаясь же к интеллигенции технической, мы видим, что дело обстоит и еще куда сложнее: в мировом и русском масштабе мы встречаем талантливых специалистов с разными взглядами, от реакционеров до революционеров. Среди шестидесятников базаровского склада нетрудно бы назвать безусловно компетентных в своей сфере врачей, инженеров, педагогов и исследователей. Террорист Кибальчич[646] был, по многим отзывам, изобретателем с проблесками гениальности.
Вопрос о служении добру или злу сильно запутывается тем фактом, что люди значение этих слов весьма по-разному понимают. Последовательных и сознательных служителей зла не так много; открытых и того меньше. Хотя они, может быть, и самые страшные. Да ведь и категория бунтаря или лояльного гражданина есть нечто не вполне определенное. Например, при таком строе, как большевистский, все порядочные люди оказываются в стане бунтарей и только последние отбросы – в лагере ревностных и законопослушных. Следовало бы, пожалуй, в ущерб простоте и наглядности, внести в картину дополнительные определения, вроде таких: подлинные созидатели и лжесозидатели, разрушители в чистом виде и химерические строители.
В остальном отметим несколько пунктов, по которым нам представляется трудным согласиться с автором. Неприемлемы, скажем, высказывания такого рода: «Властителям дум не следовало идеализировать русский народ. Напротив, надо было осудить его подлость и низость». Не лучше ли оставить подобные фразы всяким гарвардским профессорам? Будь наш народ таков, никакая деятельность созидателей вообще не имела бы смысла; и тем более она не могла бы принести столь ощутительный результат, какой налицо в истории России. Они, созидатели, дворяне, интеллигенция, тем и ценны были, тем и велики, что сублимировали и выражали главные черты того же народа. Разрушительные же тенденции во всякой массе, любого национального состава, всегда подспудно живут и при удобном случае катастрофически прорываются.
Еще более нельзя согласиться с резким отзывом Панина о православии. Как бы сложились наши национальные судьбы, прими мы христианство от Рима, а не от Византии, мы не знаем (возможно, даже и счастливее), но, во всяком случае, развитие нашей родины шло бы вовсе иначе тогда, и это не была бы та Россия, которая нам знакома, которую мы любим с ее неповторимыми культурой и традициями.
Наоборот, когда он защищает католичество от протестантизма, то во многом, если не во всем, прав; и недаром он тут (вероятно, случайно) перекликается порою с Честертоном, мыслителем оригинальным и умным.
Верны совершенно и наблюдения Панина над духовным оскудением, обмелением и замутнением современного Запада. Но, увы, за этими явлениями мы только в состоянии со скорбью следить, не находя пути активно в них вмешаться.
Любопытны суждения автора книги о западных демократических режимах. Приведем потому довольно длинную цитату: «Монархическая форма правления господствовала тысячи лет и оказалась наиболее прочной и испытанной. Ее достоинства обычно перекрывали недостатки. Демократия современного типа в США существовала благополучно в XIX в., при наличии на земном шаре восьми империй, отвечавших за порядок в мире». Далее же, констатируя происшедшие за последние десятилетия разрушения монархий, Панин делает довольно неожиданный вывод: «Демократия западного типа приемлема для предлагаемого мною Общества Независимых». Заключение сие, поистине, wie aus der Pistole geschossen[647]. Всякому позволительно выбирать то, что ему больше нравится. Но ведь нам составитель сочинения только что показал и вновь показывает in extenso[648] на следующих страницах вопиющие недостатки (и, в особенности, применительно к нашему времени, к переживаемому ныне миром моменту) демократической системы.
Откровенно признаемся, мы остаемся тут в известном недоумении… И анализ тех явлений западного мира, которые тут остроумно названы антицерковью и словесным террором, совсем нас не убеждает в пригодности и полезности демократии в теперешнем ее понимании; скорее уж – в совсем обратном!
Но, думаем, не с тем эта работа и написана (да равно и другие произведения Д. М. Панина), чтобы дать публике готовые, непреложные рецепты. А вот, если для того, чтобы поставить живые и важные вопросы, заставить читателей задуматься над творящимся сейчас в земном мире, побудить их с горячностью соглашаться с одними положениями автора и протестовать против других, – то тогда они своей цели непременно достигнут. И с этой точки зрения можно их всякому мыслящему человеку от души порекомендовать.
«Голос зарубежья» (Мюнхен), июнь 1984, № 33, с. 39–40.
Д. Панин, «Теория густот» (Париж, 1982)
Небольшая книжка в 128 страниц представляет собою попытку философского объяснения, с новых позиций и в согласии со всеми данными современной науки, земного и потустороннего мира в целом, и потому трактует как о физическом строении вселенной, так и о проблемах морали и богословия, включая сущность и свойства Бога и бессмертие души.
Особо отметим обстоятельную и убедительную критику дарвиновской теории эволюции и ее отголосков в социальных учениях, а равно и дельные наблюдения о научной методологии вообще. Любопытны и соображения Панина о парапсихических явлениях и о природе сна. Гораздо более сомнительны высказывания его о возможности соединения Церквей, к каковым следует подходить cum grano salis.
Достаточно серьезно обоснован принцип применения силы против насилия; тут Панин определенно на стороне Владимира Соловьева и против Льва Толстого.
Из заключительной главы, «О формах власти», выпишем следующие рассуждения о монархии:
«До XX века в государствах господствовала монархическая форма правления. Монарх был окружен представителями дворянства и, главным образом, оно поставляло правителей, советников, офицеров, крупных чиновников, образованных людей. Священники, монахи, ученые, военные, купцы принадлежали ко всем сословиям; ремесленники, рабочие, крестьяне, – к податным сословиям. Иерархический принцип лежал в основе государства, армии, Церкви. В просвещенных монархиях ведущие слои были в расцвете духовных сил и показывали пример благородства, самопожертвования, отражая невзгоды и напасти, пресекали гниение и распад общества, вели за собою остальные слои населения. При таком отношении сил в государстве, отвечающем, в главном, закону движения вещей и спасительному принципу, возможно было: сосредоточить исполнительную власть в руках монарха; возложить ответственность за законодательскую работу и судебные установления на лучшие умы; создавать указы, необходимые для успешного развития народа, благодаря высокому уровню сгущения умственных сил, волевых качеств, опытности в главных центрах управления».