Штурман старается показать, что случалось и хорошим людям проникаться коммунистическими идеями. Но сама же и рисует жуткие результаты. Что сказать о женщине, осужденной по ложному доносу на концлагерь, которая поручает оставшемуся на воле мужу воспитывать их ребенка в убеждении, что мать совершила преступление, – дабы не поколебать в нем веры в Великого Вождя! Подлинно, как говаривала Ахматова: «Игры, в которые играют тигры!». И как типичны потребности кого-то обманывать.
Но едва ли не ужаснее всего – комплекс детей осужденных, которые, вместо потребности отомстить, – естественной, и которую от них и ждала советская тирания! – пропитываются мечтою доказать свою лояльность, свою любовь и преданность к компартии и к Иосифу Виссарионовичу! Это уже как бы и не люди, а некие патологические твари; по истине – творения компрачикосов!
Вот куда вели пути признания большевицкой идеологии.
Нет, мы такими не были! К себе и к своим былым друзьям (какова бы ни оказалась их потом судьба, мне неведомая) я могу вполне применить дубоватую советскую пропись: «Мы не рабы! Рабы не мы!».
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 28 июля 1990, № 2086, c. 2.
Ширящаяся ложь
Из уст нахлынувшей сейчас новейшей эмиграции (впрочем, не из уст рядовых людей, а из уст тех, кто претендует так или иначе на лидерство) мы вновь и вновь, все чаще и чаще, слышим ту же самую историю: я ничего не знал, я во все верил, я не видел никаких недостатков советской власти. Так утверждает Р. Орлова, беспринципная, дрянная карьеристка; то же твердит В. Некрасов, подававший некогда надежды, но дотла исписавшийся писатель; с их голоса поет не лишенный дарования поэт Л. Друскин. Да и много бы имен можно еще назвать.
Зачем люди врут?!
Словно бы коллективизация и раскулачивание проводились не по всей стране Советов, а, скажем, в нескольких удаленных от центра областях, в Осетии там или в Мордовии? Словно бы в концлагерях сидели не миллионы, а считанные десятки людей! Словно бы чистки коснулись не верхов интеллигенции, включая крупнейших партийцев, самых известных ученых, писателей и артистов, – а лишь провинциальных бухгалтеров и аптекарей!
Как же бы это можно было не знать? Когда почти в каждой интеллигентной семье кто-нибудь да пострадал, а если уж не родные, то наверняка друзья или близкие знакомые! Как школьники могли не знать, что у их товарищей по классу арестованы родители, не соображать причины, когда исчезли преподаватели? А студенты тем паче: ссылались и ликвидировались их профессора, да порою им же полагалось тех клеймить как врагов народа!
Пойди-ка не заметь! Нет уж, поистине:
Укажи мне такую обитель.
Я такого угла не видал,
куда бы вести про ежовщину не дошли, где бы она весьма ощутимо себя не проявляла и не почувствовалась…
Неграмотные доярки и уборщицы, темные грузчики и чернорабочие, из более молодых? Тех бы, казалось бы, легче было одурить. Ан нет! У каждого и у каждой находились тетка Марья или дед Егор, который им рассказывал все по правде. Да и как раз: они-то, простые люди, стояли ближе к жизни с ее трудностями, – и отдавали себе отлично отчет в том, что народу вовсе не за что было благодарить советский строй.
Ну, пока шла гражданская война; ну, самые первые годы после нее… А там уж, бесспорно, племя энтузиастов повыкорчевывали. Все знали все. Говорили деревянным языком, а больше помалкивали, – потому что, что же было делать? Вот вы бы и сказали, теперь-то, правду. Притом ведь вы-то, господа, люди отнюдь не «темные и безлошадные», как один персонаж В. Катаева выражался: вы были в курсе всего.
Вам хотелось жить, – и жить получше. Бороться с большевизмом означало страшную (да и бесполезную) гибель. Молчать, пригнуться и терпеть, как вся народная масса, и стараться не совершать подлостей? Тогда был некоторый шанс выжить, но выдвинуться надежды не было.
А вам, господа (или скорее товарищи? да какие вы мне товарищи…) хотелось именно успеха, славы благосостояния. Что же, по человечеству оно и понятно… Тем, кто пишет, хотелось публиковаться. Как ведь сильны у всякого автора жажда известности! А публикуешься, – важно иметь успех, признание публики (ну, и, в советских условиях, – одобрение властей).
Но в чудовищной атмосфере большевизма один компромисс влечет за собой другой, одна уступка – другую. Приходилось не просто лгать, а грубо, чудовищно врать; не просто льстить, а во весь голос, и самым низким образом. А там, – и предавать друзей, родных, любимых учителей… Войдя в заколдованный круг, трудно было из него выйти. Кто сумел выйти, – уже хорошо. Хотя тут обычно играли роль привходящие обстоятельства, вроде поворота советского правительства в сторону антисемитизма и т. п.
Но вот бы вы и рассказывали по правде! Мы бы не осудили, и наоборот стали вас больше уважать. А вот вы хотите нас обмануть! Обманете кое-кого их старой эмиграции, и еще больше иностранцев, но не нас, знающих советскую жизнь.
Однако, коли лгать в одном, – часто приходится лгать и в другом. Говоря неправду о своем прошлом, вы вступаете на путь дезинформации свободного мира; и это – в пользу большевиков.
Опасный скользкий путь! По нему легко дойти до вовсе бесчестных и позорных вещей.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 20 декабря 1986, № 1899, с. 1.
Правда о России
Самое замечательное в № 149 «Нового Журнала», – отрывок из книги польского зарубежного писателя И. Мацкевича «Победа провокации». Хорошо, что она должна скоро появиться по-русски; рекомендуем ее вниманию читателей. Тем же, кто может, еще больше советуем прочесть ее в подлиннике («Zwyciestwo prowokacji», Мюнхен, 1962).
Данный отрывок посвящен доказательству недопустимости отождествления СССР с прежней Россией: «Не рискуя можно утверждать, что СССР больше, чем только измененная старая Россия – он ее прямая противоположность».
Потому что, как говорит Мацкевич в другом месте: «Дореволюционная Россия была государством (даже по закону!), связанным с верой в Бога, государством, опиравшимся на христианскую мораль, частную собственность, свободную конкуренцию, капиталистическую экономическую структуру, индивидуализм личности и т. п.».
Любопытно и такое его рассуждение: «Неграмотность, с которой совершенно справедливо борются все народы мира, сыграла в Восточной Европе некую положительную роль. А именно: в дореволюционное время она лишала общественные низы той псевдокультуры, которая сегодня затопляет Запад, находя адресатов среди масс полуинтеллигентских или четверть интеллигентских. На Востоке, так называемое общество состояло до революции исключительно из высших слоев на уровне культуры, не уступающей наивысшему уровню западной культуры. Self-made-man[653] из низов общества сразу приобщался к этой культуре и начинал с чтения классиков, минуя всяких посредников».
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), Рубрика «Печать», 19 марта 1983, № 1704, с. 4.
Ю. Мацкевич, «От Вилии до Изара» (Лондон, 1992)
Надо сказать, на сей раз, спасибо издательству О.P.I., обычно кормящему публику посредственным, а то и ядовитым товаром, за выпуск в свет ценной и интересной книги: большого сборника статей разных лет замечательного писателя Юзефа Мацкевича, бесспорно лучшего польского писателя наших лет, да и одного из лучших современных писателей в мировом масштабе.
Он имел бы право применить к себе слова пушкинского Пимена:
Недаром многих дел
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил.
Повествование его – летопись недавних еще годов, трагическая и жуткая. Во время Второй мировой войны Мацкевич оказался невольным зрителем истребления евреев немцами в лагере на Понарах близ Вильны.
Позже он присутствовал, по приглашению германских властей, в роли наблюдателя, на раскопках трупов польских офицеров, расстрелянных большевиками в Катынском лесу. Затем, уже по своей инициативе ознакомился и с другими страшными делами: ликвидацией чекистами подозрительных для них людей, – украинцев, русских и поляков, – в городе Виннице, и с выдачей Советам англичанами казаков в Лиенце. Таков, увы, лик нашей эпохи!
Мацкевич насмотрелся вдосталь на глупость и свирепость национал-социалистической политики на востоке Европы, порождавшей ненависть населения, сперва встречавшего германские войска как освободителей.
Крайнее неблагоразумие проявило неожиданно и литовское правительство, в момент, когда Вильна перешла в его руки от Польши, заменив, первым делом все вывески на польском языке таковыми на литовском, непонятном большинству жителей (литовцев в городе насчитывалось 3 процента).
О том, что такое большевицкий режим Мацкевич вразумительно рассказывает всем, кто не знает; мы-то знаем, и можем подтвердить его правдивость в каждом слове. Один из немногих иностранцев, он всегда сознает и указывает разницу между старой Россией и советской. Дадим ему слово:
«Когда мы сегодня используем по адресу большевицкого диктатора такие обвинительные эпитеты как "красный царь", или выражения вроде «даже при царе такого не бывало», подчеркивая при этом слово "даже", мы сознательно и тенденциозно фальсифицируем историю, поскольку в настоящий момент еще живут на свете миллионы людей, которые могут засвидетельствовать, что "при царе" было не только не хуже или даже не так же, как при коммунизме, но бесконечно лучше».
И, в другом месте: «Выводить "русский большевизм" из монгольских традиций – так же ошибочно, как выводить коммунизм из азиатских первоэлементов. "Русский большевизм" порожден коммунизмом, а коммунизм – родом из Западной Европы. Он родился не в зеленых степях, не на широких просторах безграничных полей и лесов, но в задымленных кирпичных закоулках европейских фабричных районов».
Со своими соотечественниками писатель разошелся и со стороны многих из них заслужил враждебность именно из-за таких высказываний и нескольких других еще пунктов. Главные заключались в том, что он с искренней симпатией относился к русским, пропитавшись русской культурой еще до распада нашей империи, и неуклонно проводил различие между «русскими» и «большевиками». Он с самого начала понял ошибочность надежд польских патриотов на западных союзников, которые и передали позже Польшу в руки Советов. И в дальнейшем, он неуклонно настаивал на необходимости борьбы с коммунизмом, как угрозой человечеству в целом; борьбы, которая должна бы была стоять выше национальных рамок и принимать форму антикоммунистического Интернационала.