Все то, что он говорил и повторял в десятках статей, лежащих сейчас перед нашими глазами, полно проницательности и мудрости. Но, на беду, мир, к которому он обращался, был глух к голосу разума; его предостережения оставались неуслышанными и напрасными.
Тщетно он обращался к польской эмиграции и к полякам под коммунистическим игом, к Западу, к папскому престолу… Везде он наталкивался на стремление к компромиссу с большевиками, ко сделкам в той или иной форме с Кремлем, к уступкам и попыткам примириться с красной чумой, к ставкам на еврокоммунизм, на «коммунизм с человеческим лицом» и т. п.
Как жаль, что смерть похитила этого выдающегося человека прежде нынешних событий, когда его зоркий взгляд и ясный ум могли бы всем нам, антикоммунистам, так сильно пригодиться!
Отметим, что перевод, сделанный Н. Горбаневской в целом очень хорош, без тех безобразных вывертов, какими нас сейчас угощают в области передачи польских имен и названий. Хуже обстоит с немецкими и португальскими именами; и вовсе уже плохо – с китайскими. Зачем навязывать Мацкевичу, интеллигенту, воспитанному в старых традициях, уродливые сверхмодерные написания, типа Чан Кайши или Мао Цзедун (вместо Чан Кай-ши и Мао Цзэ-дун)? Да и столицу Формозы лучше бы называть Тайпей, а не Тайбэй.
Выныривающее в одном месте странное племя язьвингов, по-русски в действительности называется «ятвягами». Средневекового польского короля можно, допустим, именовать Локоток или Локетек; но дательный падеж не будет Локетеку, а или Локотку или уж Локетку.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 12 декабря 1992, № 2210, с. 2.
«Общие судьбы»
Всегда буду жалеть, что познакомился с творчеством Барбары Топорской[654] только после ее смерти. Я переписывался, однако, почти три года с ее мужем И. Мацкевичем, которого она пережила всего на несколько месяцев. Но я не подозревал тогда, что его жена – тоже писательница; я о ней узнал впервые по ее статье в польском журнале «Пшеглонд» и по ее эссе о Пастернаке, перепечатанном в русском переводе в «Континенте», каковые произвели на меня приятное впечатление своим справедливым, разумным отношением к России и русским. Четыре же книги Топорской в прозе попали в мои руки уже позднее.
Невольно первым импульсом было у меня искать в них сходства с произведениями ее мужа, но я сразу убедился, что такового нет, кроме единства политических взглядов, глубоких и умных, кое у них всюду налицо; да того, что они оба – писатели большого, выдающегося дарования. Тогда как могучий талант Мацкевича всегда похож на себя и его интересы вращаются в некой определенной сфере, Топорская, наоборот, многообразна: она совсем разная, когда переходит от одной вещи к другой, и даже в рамках того же самого сочинения у нее часто меняется стиль, структура повествования, взгляд на происходящее (недаром она любит вести рассказ от первого лица и – то от имени одного персонажа, то другого).
Ближе всего к обычным темам Мацкевича она подходит в повести «Мертвое зеркало», где действие, – как это постоянно бывает у него, – происходит в бывшем Великом Княжестве Литовском или, если угодно, в Западной Белоруссии, в годы последней войны. Советские партизаны даны правдиво и беспощадно: большевистская литература пытается теперь их идеализировать, совершенно вразрез с действительностью; возьмем, к примеру, роман В. Быкова[655] «Сотников», в котором, впрочем, некоторые блестки правды пробиваются.
Но если под пером Мацкевича рождаются преимущественно фигуры смелых борцов с большевизмом, то описываемые его женой люди терпят свои несчастья скорее пассивно. Не то, чтобы они бездействовали и уклонялись от выполнения долга (они, например, помогают бегству тех, кто спасается от советов в Германию) или сколько-то мирились с новым порядком; они просто несут свой крест, при большевиках и при немцах, и порою гибнут, с ужасом глядя на изменившийся вокруг мир, о котором в разбираемой повести Розалия Уцялло горестно думает: «Как это случилось, что всякая искренность, всякая правда стала злом; нужно лгать из страха, из ненависти, из любви; лгать на улице и лгать дома…»
Другая короткая повесть «Куколка и бабочка», объединенная с «Мертвым зеркалом» в одну книжку под общим заголовком «На восток от сегодня», рассказывает о подрывной работе коммунистов в Польше перед Второй мировой войной и, в частности, об их проникновении в молодежные организации.
Роман «Сестры» оригинально построен как цепь новелл с общими действующими лицами, каждую из которых можно бы читать и отдельно. Нам показана, от раннего детства до смерти, судьба двух сестер из польской интеллигентной семьи, где, в результате двух браков матери, одна сестра оказалась полькой, а другая еврейкой, что играет в их биографиях важную роль. Как все знакомо нашему поколению в их переживаниях! Бегство на Запад, многими этапами, пешком, в попадающем под бомбежку поезде… оставшиеся в живых пассажиры спасаются только в глубоком снегу от огня самолетов… Подобранный и усыновленный, потерянный, отысканный и вновь потерянный ребенок… оставленная на родине мать… Муж, считавшийся погибшим и возвращающийся к жене, когда она связала себя уже с другим (польский офицер, он кончает потом с собою, отчасти по личным, отчасти и по политическим мотивам)… Еще хуже другой сестре, угодившей в еврейское гетто, вырывающейся оттуда, главным образом, благодаря унаследованному по женской линии вздернутому носу, на чисто славянский, а потому арийский манер.
Широкое полотно страшных лет… и в испытанном в ту пору политическими эмигрантами и стихийными беженцами из Восточной Европы как много схожего! В первую очередь горького…
Второй ее роман «Погляди назад, Айон!» выделяется среди произведений Топорской своим экспериментальным характером; элементы новаторства и модернизма, рассеянные у нее иногда в других книгах, выражены тут куда ярче. Хронология то и дело смещается; повествование идет то от имени автора, то от имени участников событий; действие то замедляется, с перечислением и разбором мельчайших деталей, то становится бурным и стремительным… Сам характер героини, Тессы Бутвилович, раздваивается, и ее поступки порою трудно согласовать; даже и ее внешность для нас как бы в тумане. Автор, точно нарочно, мешает нам ее полюбить, и едва мы начнем ей сочувствовать, вводит в ее психологию расхолаживающие нас черты (хотя, собственно, не столь уж и серьезные). Зато великолепен русский итальянец, осевший после революции в Варшаве, в чьи руки Топорская передала четкое понимание мировых политических событий, неугасаемую любовь к России и одинаково твердую ненависть к гитлеризму и коммунизму.
Роман развертывается в обстановке независимой Польши, в годы между двумя мировыми войнами в Польше, о которой писательница судит очень строго, подчеркивая свойственные ей недостатки, ошибки и несправедливости. И тем не менее остается о ней впечатление как о стране с высокой и своеобразной культурой, европейской и славянской одновременно, сохранившей многие очаровательные, хоть иной раз и комичные традиции, страны, исчезновение которой есть немалая потеря для человечества.
В писательской эволюции Топорской существенно отметить ее непрерывный рост: последний ее роман, «На Млечном пути», – в то же время и самый лучший. В нем, опять же, можно отчетливо различить несколько частей, из которых каждая в своем роде превосходна.
Три основные линии в нем определяются географически, начало рисует быт польских эмигрантов в Риме, в солнечной, беспорядочной и общительной Италии, где многое представляется странным, но где и в странном есть привлекательное. Бедность, неопределенность будущего, тяжелые утраты в прошлом… и все же стоящая в центре происшествий молодая пара по-своему счастлива: они уцелели! Не всем, далеко не всем, это было дано.
Здесь хочется сравнить роман Топорской с книгой Б. Ширяева «Ди-Пи в Италии», в которой тот же период и та же страна увидены глазами русского, бывшего подсоветского эмигранта. В оценках – немало похожего: хотя, отметим, положение поляков бесконечно лучше: им выдача не грозит, и они даже получают кое-какую официальную помощь. В этом отношении их можно скорее сравнить с персонажами книги И. Сабуровой «О нас», – в основном старыми эмигрантами, сорванными войной с насиженных мест (правда, там речь о Германии, а не об Италии). Нечто вплотную подобное нашей, второй, эмиграции отчасти показано разве что в эпизоде в «Сестрах» с «военным преступником», который прячется в зверинце, в пустой клетке, питаясь остатками пищи от животных, но в конце концов все же попадает в лапы преследующих его властей. Любопытно, что его национальность старательно обойдена: поляк? немец? русский? или даже итальянец? – мы так и не узнаем.
Впрочем, сопоставлять «На Млечном пути» можно бы со многим и вне русской литературы; допустим, с «Двадцать пятым часом» В. Георгиу. Да, мы имеем теперь художественную картину тех лет с нескольких различных точек зрения: польской, русской, румынской… Интересно знать, есть ли еще и с других; скажем, с венгерской, с болгарской, с балтийской? Все они представляют собой ценность, помимо прочего, как исторические документы.
Иной колорит, серый и беспросветный, носит средняя часть романа. Та же семья теперь в Англии, где они (особенно героиня) не находят ни малейшего контакта с местными жителями, тогда как их надежды на возврат домой слабеют и угасают, встречи с соотечественниками вызывают разочарование, устройство в новой обстановке их не удовлетворяет; молодость, придававшая силы, прошла… на наших глазах очаровательная экспансивная женщина – beautiful and funny girl, как ее характеризует наблюдавший ее англичанин, – превращается в желчного и истеричного человека.
Но тут мы вступаем вдруг в область увлекательной детективной истории, с загадочным убийством на фоне польской эмиграции, написанной с подлинным мастерством, в лучших правилах этого жанра.