«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 11 февраля 1989, № 2010, с. 3.
В. Казак, «Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года» (Лондон, 1988)
С чисто практической точки зрения, эта портативная книжка в 922 страницы весьма ценна и удобна. В ней легко сразу разыскать биографические данные, – даты рождения и смерти, названия основных произведений и т. п. – русских писателей за обозначенный период.
Новизна работы Вольфганга Казака[668] состоит в том, что в одном томе собраны подсоветские и эмигрантские литераторы. Разумно ли сие? Сомневаемся. Конечно, подобные справочники можно составлять согласно разным принципам. Скажем, объединять испанскую и латиноамериканскую литературы, руководствуясь соображением об общности языка; или испанскую и португальскую, исходя из географических соображений, в качестве литературы Пиренейского полуострова; да мало ли еще как!
В реальности, эмигрантская и подсоветская литературы суть вещи в корне различные, и даже неслиянные, как вода и масло. Мы так полагаем, лучше бы было издать два сборника (или один, разбитый на два отдела); расширив, может быть, их объем.
Переходя к сути дела, поражает вопрос: из каких критериев исходил автор при отборе включенных в его труд писателей? Критерии эти малопонятны; и, по всей видимости, – они и мало похвальны!
Почему нет П. Краснова, многочисленные романы которого пользовались большим успехом в эмиграции; настолько, что его метафора о России за чертополохом стала обиходным выражением? Роман которого «От двуглавого орла ко красному знамени» был переведен на немецкий язык и ряд других, и нередко цитируется в исторических и политических статьях? Краснов, безусловно, писатель не того типа как Н. Брешко-Брешковский, Н. Лаппо-Данилевская, В. Крыжановская, или хотя бы В. Немирович-Данченко, которых Казак, очевидно, списывает в расход как чересчур легкомысленных (напрасно, думается нам).
Перед нами, вполне определенно, – казнь по политическим соображениям. Особенно неуместная под пером г-на Казака, который сам сурово осуждает за аналогичные приемы советскую власть, расправлявшуюся со своими противниками при помощи фигуры умолчания. Другой видный и безусловно талантливый писатель, И. Лукаш, вычеркнут из книги жизни должно быть по тем же соображениям, как слишком правый.
В анекдот превращается применение все того же приема к И. Сургучеву, – одному из самых крупных и известных мастеров слова в русском Зарубежии, за все время его существования. Тут уж хочется воскликнуть о немецком литературоведе крыловским оборотом: «Слонов-то он и не приметил!».
Труднее понять, почему в ту же категорию попала, – впрочем, как мы видели, в очень хорошем обществе! – И. Сабурова, писательница, поэтесса и журналистка, выпустившая в свет с десяток книг, не только популярных у русских, но и переведенных частично на немецкий и испанский языки. Помимо прочего, она несомненно войдет в историю за свой роман «Корабли старого города», сколько нам известно, единственный на русском языке, рисующий события в Прибалтике в эпоху Второй мировой войны и в непосредственно предшествовавшие годы, – советская и потом немецкая оккупация с их ужасами, мирная жизнь в период entre deux guerres и т. д.
Политическими опять же соображениями только и мыслимо объяснить исключение из списков Г. Климова, чей роман «Берлинский Кремль» явился в свое время не меньшим событием, чем, скажем, «Параллакс» В. Юрасова. Менее понятно исключение Н. Ульянова, с его историческими романами, вызывавшими не раз бурную полемику в газетах и журналах. Не будем уж говорить о В. Самарине, сборники рассказов которого ярко отражают сталинскую эпоху и ущемление подсоветской интеллигенции.
Не менее странную картину наблюдаем мы и в сфере поэзии. Отчего обойден безмолвием О. Ильинский, справедливо считающийся самым даровитым поэтом второй волны, после И. Елагина? Та же участь постигла талантливых поэтов М. Волкову и Н. Туроверова (похоже г-н Казак не любит казачью поэзию!). Совсем уж загадка, почему нету в его панораме и С. Прегель, не менее талантливой и никак уж не грешившей правизной!
Что за курьезная иерархия ценностей! Куда менее выдающиеся стихотворцы, вроде А. Присмановой[669] и Г. Раевского[670] получили зато признание составителя энциклопедии; и даже вовсе уж незначительный А. Штейгер, о коем нам почтительно сообщается, что он «пользовался дружбой помогавшего ему Георгия Адамовича».
Идея представить также и русских эмигрантов, писавших только на иностранных языках, сама по себе была бы законной. Но почему же представлены только писавшие по-немецки (Линденберг[671], Рахманова[672]) и не упомянуты более многочисленные, пользовавшиеся французским (Я. Горбов, А. Труайя, В. Волков)?
Не меньшее недоумение вызывает и отбор подсоветских писателей. Многие из них вовсе неизвестны, да и вряд ли интересны. Тогда как иные, куда более известные не упомянуты. В списке фигурирует П. Богданов, но отсутствует А. Богданов[673], романы которого «Красная звезда» и «Инженер Мэнни» настолько не утратили своего значения, что даже переизданы недавно за границей. Отчего нету Ф. Светова, автора замечательного романа «Отверзи ми двери»? Жаль, что не упомянут Ю. Слепухин[674], сочинитель двух интересных романов об Аргентине (где он жил после Второй мировой и откуда вернулся в СССР) и одного о советской молодежи.
Смешно и глуповато выглядят дающиеся зачем-то в скобках «переводы» имен греческих классиков, на немецкий лад, вроде Homer и Hesiod. Кому и с какой целью они нужны? И почему бы не написать их уж лучше по-французски: Homère, Hésiode?
Перед лицом таких достаточно серьезных промахов, нет большого смысла говорить о множестве мелких. Скажем, Тэффи в период немецкой оккупации жила не в Париже, а в Биаррице; С. Эфрон был арестован и расстрелян не до приезда в СССР Цветаевой, а гораздо позже.
Хуже, чем подобные детали – крайне субъективный подход г-на Казака. Отметим, что с его несколько пренебрежительными оценками роли М. Алданова в эмиграции или А. Грина в советской России мы никак не можем согласиться.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 25 мая 1991, № 2129, с. 2.
В кривом зеркале
Интерес к эмиграции, видимо, очень силен в «бывшем СССР». Об этом свидетельствуют выходящие там книги и журналы. Беда только в том, что из них читатель вряд ли сможет почерпнуть честную и серьезную информацию: источники сии, увы, крайне необъективны.
Вот перед нами солидное по размерам двухтомное издание Российской Академии наук: «Культурное наследие российской эмиграции. 1917–1940» (Москва, 1994).
Первым делом удивляешься хронологическим рамкам. Даже деятельность первой волны (пользуясь принятой теперь лексикой) никак не кончилась в 1940 году! Были живы Бунин, Шмелев, Алданов, множество других поэтов и писателей, как Г. Иванов, В. Смоленский, И. Одоевцева. Политическая жизнь кипела, в области искусства и науки она тоже продолжалась.
Напрашивается мысль, что наблюдение умышленно прервано на этой дате, дабы не касаться скользкой темы о второй волне. Впрочем, правило не выдержано: мы находим, например, очерк о Б. Филиппове, принадлежавшем как раз к нашей, второй эмиграции.
Собранные здесь статьи вызывают, в целом, горькое разочарование. Для авторов ближе и симпатичнее всего сменовеховцы, возвращенцы, строители мостов между Зарубежьем и сталинской империей зла. В остальном, они сочувствуют социалистам и либералам русской диаспоры, но главным образом тем из них, кто относился к советской власти более или менее примирительно.
Последовательные антикоммунисты у составителей сборника явно не в фаворе. А уж о монархистах, тем паче, упоминания скудны и неизменно враждебны.
Отметим вскользь статью в защиту С. Эфрона, полную негодования против его обвинителей. Его служба советской разведке расценивается как подвиг, отнюдь не как измена.
Не утешительнее и книжка М. Раева[675] «Россия за рубежом», с подзаголовком «История культуры русской эмиграции, 1919–1939». Как видим, рамки тут еще сужены. Почему бы? Впрочем, г-н Раев нам выражает свое убеждение: «России за рубежом больше не существует».
Упразднили нас! Одним росчерком пера, уничтожили… А что же все-таки делать с сотнями русских церквей за границей с сотнями тысяч прихожан, с десятками газет и журналов и их читателями, не говоря уж о политических и культурных организациях? Очевидно, нам надлежит самоликвидироваться…
Неохота что-то подчиняться подобному приказу! Ведь сколько лет нам красная Москва то же самое предписывала, а мы не слушались… Теперь же вот велят и из Вашингтона…
Не знаем, нужна ли России данная книга. Марк Исакович Раев себя ни к русским, ни уж тем более к эмигрантам не причисляет; он себя рассматривает как американца, знающего русский язык. И для своих новых соотечественников сочинил работу, где о русских изгнанниках говорит тоном не столько даже зоолога, как энтомолога, с брезгливостью описывающего вредных насекомых.
Его симпатии и антипатии откровенно связаны с интересами и расчетами США: отсюда одобрительное отношение к левой интеллигенции типа Милюкова и резко враждебное к правым вообще и к монархистам в частности. Сих последних он считает не только реакционерами, но и всегда малокультурными и умственно ограниченными (что уж, как никак, есть некоторое преувеличение!).
Впрочем, увлекаясь, почтенный профессор впадает и вовсе уж в крайности. Вроде замечания, что, мол, у Пушкина «попадались случайные хвалебные отзывы о русском национализме и империализме».