Невыносимо?! Кому как… Либерману – да, а нам – нисколько. Один встает вопрос: ведь прежде «Новый Журнал» был всегда четко антикоммунистическим печатным органом (пускай, – периодически, – и с февральским уклоном). А теперь? Вовсе слышим новые нотки! Что до «трупа», – труп-то еще не похоронен и очень даже трепыхается. Необольшевики существуют и даже проявляют бешеную энергию. Вольно Либерману не знать, – если не хочет знать…
Мы-то с радостью приветствуем эволюцию Кторовой (с которой прежде случалось спорить) и желаем ей всяческих успехов в нашем стане. А за толстый журнал, где когда-то писали Алданов, Елагин, Бунин, Ржевский и многие выдающиеся люди, чей антибольшевизм не может быть поставлен под вопрос, – нам сегодня стыдно.
«Кторова сейчас не только монархистка, но и человек глубоко верующий» – с глубоким презрением клеймит свою жертву Либерман.
«Скажи, пожалуй, стыд какой!» – как выражался Пушкин.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Печать», 25 сентября 1999, № 2561–2562, с. 3.
П. Вайль и А. Генис, «Потерянный рай» (Иерусалим, 1983)
Вроде бы книга о подсоветской интеллигенции… Но нет: об образованцах, которые с подлинной российской интеллигенцией ничего, – или почти ничего, – общего не имеют. О русских? Опять же нет; авторы настойчиво уточняют, что говорят исключительно об евреях: «Мы были чужие, – уже хотя бы потому что евреи» (это – в России); «В основном, сюда приехали степенные и немолодые евреи» (это – в Америку). Об эмигрантах? – Не совсем: специально об эмигрантах из третьей волны в Соединенных Штатах, каковые решительно и радикально отпихиваются ото всякой политической эмиграции вообще, и от русской доновейшей в частности.
Подтвердим наши слова цитатами. Вот что авторы пишут о своих персонажах: «Все сословные предрассудки прошлого давно исчезли. Принципиальность, порядочность, жертвенность, чувство ответственности, ощущение вины – весь этот комплекс дореволюционного интеллигента стал малопонятным пережитком… Минимум профессиональных знаний и диплом вуза с успехом заменили дорогостоящие украшения. Но гордое имя российского интеллигента все же осталось». Только имя, увы!
Может быть, данные фразы вырвались у Вайля[680] и Гениса в порядке самобичевания? Тоже нет: в этом нас убеждают их описания ценности вещей, материальных предметов, в быту рисуемого ими класса в СССР. Настоящая-то интеллигенция, мы знаем, там тоже есть; но книга, – не про нее.
Немудрено, если подобным людям нечего делать со своим досугом, как в Советском Союзе, так и в Америке. Главным образом, они его расходуют на пьянство. Чтение почти не упоминается; оно, явно, играет незначительную роль. Когда они жалуются на непонятность американской речи, – радио, телевизора и т. д., мы думаем сперва, что дело в фонетике. Ан нет! Оказывается, герои не в силах, – и даже не пытаются, – прочесть по-английски ни Пиквика, ни «Алисы в стране чудес».
О нашей, доновейшей эмиграции (что, понятно, и к части новейшей применимо) авторы с презрением повторяют хорошо нам знакомый набор сентенций: мол, западные политические деятели лучше нас знают, что надо делать, и мы мол неудачники, которые никого ничему учить не могут и не смеют. Очень мило; да вот… неудачи западной политики чересчур уж очевидны! Прав ведь Солженицын: отдают страну за страной, а скоро и нечего будет. А наши советы часто через год другой оказываются правильными, – когда уже поздно. Винить же нас за неудачи, так кого нас? Первую эмиграцию, – так она училась на горьких ошибках; вторую, – так у нее и шанса не было что-либо исправить. Ну, а знать-то мы по опыту кое-что знаем.
Но о чем спорить? Мы – политические эмигранты; мы ассимилироваться не стремимся и не собираемся, и живем интересами России и борьбы с коммунизмом. У г-д Вайля, Гениса и К° намерения иные, – что ж, дай им Бог успеха! Правда, Бога-то они не признают; ни христианского, ни еврейского. Их дело, конечно.
Насчет того, что мы осуждаем (да, и твердо!) возвращающихся в СССР, опять же, тут разница в точке зрения. Для нас это – измена (иль уж – величайшая глупость). А если считать за благо свободную циркуляцию туда и обратно, так это – нормальное явление.
Что среди третьей волны есть порядочные, морально здоровые люди, ясно видно из следующего эпизода: «В одной компании мы разговорились с милым парнем… Разговор зашел о книге Лимонова, и наш собеседник как-то внезапно потерял человеческий облик: "Единственное министерство, которое я хотел бы возглавить – это министерство по уничтожению Лимонова"». Вайль и Генис хихикают. Но мы вполне разделяем чувство негодования беседовавшего с ними молодого человека; оно – того же порядка, какое побудило Христа прогнать бичом торговцев из храма. В этом порыве сказался как раз облик вполне человеческий, и даже с отсветом божественного. Только не всякому дано такие ощущения понимать…
Не удивительно, что ужас охватывает порою и других; как например знакомую авторам ленинградку, когда ее 14-летняя дочь с нею поделилась: «Представляешь, мама, Джини сказала, что признает только орал секс».
Отмечая чудовищный, уродливый жаргон, каким изъясняются между собой новоиспеченные эмигранты («Возьмешь бас файв»), Вайль и Генис восклицают: «Наверное, это удел всех волн эмиграции». Да нет: во всех волнах, это – удел наименее культурных людей; более культурные-то, те язык сохраняют, и даже детям передают; по крайней мере, если они патриотически настроены (а вот этого третьей волне тоже остро не хватает…).
С гордостью, вряд ли уместной, авторы резюмируют: «В конечном счете, мы ехали за чем-то, а не от чего-то. Чем, собственно, и отличаются эмигранты от беженцев. Беженцы бегут, как вьетнамцы и кубинцы, а мы едем…» Тут разница чуть-чуть сложнее: между политическими эмигрантами (как мы все; и как презираемые сочинителями «Потерянного рая» вьетнамцы и кубинцы), и обывателями, ищущими житейских благ, по принципу ubi bene, ibi patria[681]. Но разница заключена не в бумагах и формальностях, а в наличии или отсутствии убеждений, внутреннего духовного мира. Вот Вайль и Генис сих вещей полностью лишены. А иные из новейших их имеют, – и потому вполне могут в дальнейшем сблизиться с нами.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», № 1852, 25 января 1986, с. 3.
Несбывшиеся надежды
Владимир Волков, без сомнения, лучший из русских писателей, пишущих по-французски, по крайней мере, в наши дни. Его успех у публики и его прочно установившаяся репутация позволяют ему высказывать мысли, которые никто другой в печати, в пределах Франции выражать бы не решился.
В книге «La bête et le venin»[682], изданной в Париже в 1992 году, он прямо говорит, что победу коммунизма в мировом масштабе удалось предотвратить главным образом благодаря деятельности Франко в Испании и сенатора Маккарти в Соединенных Штатах, и рассматривает это как большую заслугу перед человечеством в целом. Далее же, говоря о более позднем времени, он отзывается с похвалой и сочувствием также и о генерале Пиночете в Чили. В целом, все те взгляды и пожелания, которые он тут выражает, совпадают с нашими; и мы можем только порадоваться, что у нас есть такой талантливый и авторитетный единомышленник.
Книга его, сравнительно небольшая (в неполные 170 страниц), написана в момент, когда мы все пребывали в состоянии эйфории: большевизм в России рухнул – и казалось, что окончательно! Потому вполне понятен и подзаголовок работы Волкова: «La fin du communisme» («Конец коммунизма»). Увы, там, где он переходит к надеждам, планам и предположениям о будущем, вполне разумным и достаточно в те дни обоснованным, – он оказывается плохим пророком…
История пошла вспять, и все те вещи, какие казались неизбежными или, по меньшей мере, весьма вероятными, сменялись другими свершениями, часто безумными и преступными. Вместо запрещения компартии, – ее все усиливающееся влияние; вместо отмены советской символики – все далее идущий возврат к ней и ее укрепление; вместо восстановления монархии, – царство сменившей лишь название большевицкой номенклатуры.
Вина не писателя: он судил о событиях с точки зрения здравого смысла. А он в истории не всегда побеждает. Как выразился некогда мудрый швед, канцлер Аксель Оксеншерна[683]: «Pauca sapientia mundus gubernatur». «Мало разума в управлении миром», – и совсем уж нет его в том, что происходит теперь на нашей несчастной родине!
Одно скажем: никогда не надо терять надежду. Разные ветры дуют на земном шаре. Если сейчас они, – к несчастью, сплошь и повсюду! – нам неблагоприятны, то всегда возможно, что завтра они сменятся иными. Но можно ли жаловаться на карающего людей Бога, – разве наказание не по грехам нашим?
Сейчас, когда был у русского народа шанс на спасение, он им не воспользовался. И, хотя еще и не вовсе поздно, – не берется за ум! Что ж, мы можем за него и за нашу страну только молиться, – и делать для них, каждый на своем посту, все, что мы можем.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 5 марта 2005, № 2766, с. 3.
Н. Воейков, «Церковь, Русь и Рим» (Джорданвилль, 1983)
Это солидное исследование в пятьсот с лишним страниц большого формата, потребовавшее, очевидно, огромного труда, дает картину отношений между православием и католичеством за многие века их существования, особо останавливаясь на истории Русской Церкви с момента проникновения к нам христианства и до сегодняшнего дня. Написанная согласно с самыми свежими данными, при использовании материалов на всех основных языках Европы, оно предлагает сведения, заслуживающие полного доверия.
Книга написана ясно и просто, и потому доступна всякому среднеинтеллигентному читателю. Вместе с тем, она содержит такие детали, которые, вероятно, и для специалистов окажутся нередко новыми.