В ней прослежен, например, с исчерпывающей точностью, запутанный вопрос о происхождении формулы fìlioque, послужившей причиной для разделения Церквей, и в подробностях восстановлен весь трагический эпизод Великой Схизмы между Востоком и Западом.
С другой стороны, мы находим тут необычайно живой и яркий портрет патриарха Никона и описание его великого дела по исправлению церковных книг и обрядов, приведшее, однако, к печальному явлению раскола. Многие более или менее закулисные события той эпохи, как, скажем, роль, сыгранная Паисием Лигаридом, освещены с неумолимой правдивостью.
Нежелание что-либо затушевывать, сглаживать углы, притуплять острия, типично для работы Воейкова, старающегося изображать вещи с чисто православной точки зрения. Он нигде не скрывает своего предпочтения восточным богословам перед западными и России перед Европой. Но обычно трудно было бы ему и возражать. Посмотрим, сумеют ли противники (если попытаются…).
Процитируем несколько фраз из «Вступления», которым открывается его работа: «Никогда еще наш мир не нуждался настолько в единомыслии и любви, как в переживаемую нами эпоху атомных бомб и политических катаклизмов. Выхоленный западными энциклопедистами материализм проделал, с легкой руки марксистских теоретиков, исключительную по своей быстроте эволюцию в коммунизм, разрушительный динамизм коего представляет теперь величайшую угрозу для всего человечества. Прельщая массы миражами свободы и равенства, подменивая духовные ценности утопичными доктринами материализма, коммунизм разжег в мире классовую ненависть и, играя на низменных инстинктах, увлекает толпу к борьбе с Богом во имя создания мифического «земного рая». Являясь подлинной "анти-Церковью", коммунизм расточает яд своего учения по всей земле, чтобы разложить повсюду ненавистную ему христианскую цивилизацию».
Она заканчивается, тем не менее, бодрою нотой (оптимизм вообще ее наполняет): напоминанием о том, что Врата Адовы не смогут, в конечном счете, одолеть христианскую Церковь. Да и еще до того, по поводу раскола, автор восклицает: «В настоящий момент Россия переживает гораздо худшее испытание – иго богоборческой сатанинской власти коммунизма, но мы имеем все данные утверждать, что когда-то и это бремя с нее спадет, так как, несмотря на потоки крови и ужасы пыток, русская православная культура живет, как и скрытая в катакомбах гонимая вера».
Разбирая порядки Московской Руси и, в частности, систему симфонии между Церковью и правительством, Воейков констатирует: «Русские православные государи – помазанники Божьи – благодаря своей традиционной связи с Церковью, несомненно являлись в ту пору монархами, наиболее приближавшимися в человеческих условиях к идеалу царя, о котором говорится в Писании и в трудах отцов Церкви. Понимая свою самодержавную власть, прежде всего, как служение Богу и вверенному им народу, цари стремились проводить в жизнь суть монархии, власти надклассовой и надпартийной, а, следовательно, единственной свободной в своих решениях». Тут, как и в ряде других мест, заметно влияние И. Л. Солоневича, на которого автор, впрочем, многократно и ссылается.
Согласимся целиком и со следующим рассуждением: «Московская Русь, сумевшая во главу угла поставить духовный принцип, действительно стала центром притяжения разноплеменных народов, привлекаемых православной культурой, воплощал которую в их глазах "Белый Царь". Монархия – носительница тех культурных ценностей и нравственных черт православия, которыми веками жила Русь, – являлась неотъемлемой частью народного и имперского идеала».
Чрезвычайно глубоко и трезво проанализированы в книге замысел и значение Священного Союза (ради одного этого стоит книгу прочесть!). Автор видит в нем «честную попытку оградить мир от нависших над ним темных сил, именем Пресвятой и Нераздельной Троицы», и добавляет: «На бескорыстный идеализм этих государей союзники и прочие западные правители не замедлили ответить черствейшей неблагодарностью и ненавистью. Это вполне соответствовало планам темных сил, для которых Русский Император – помазанник Божий – являлся главной помехой на путях дезорганизации и ослабления христианского мира».
Последние слова перекликаются с также воспроизведенными здесь пророческими речами св. отца Иоанна Кронштадтского. И понимание данных проблем нашей старой и недавней еще истории чрезвычайно важно для решения проблем самой актуальной современности!
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 12 мая 1984, № 1763, с. 3.
Перед лицом правды
Итоги второго приезда Солженицына по Францию, его пресс-конференции и выступления по телевидению, лучше всего подвела его жена, с огорчением сказавшая знакомой даме (как сообщал в «Фигаро» Жан-Пьер Тизон): «Они ничего, ничего не понимают… Какой ужас!».
Из отчетов французской печати, подробных и бестолковых, видно, что умному и порядочному человеку весьма даже нелегко отвечать на глупые, а порою и не совсем честные вопросы. Вот почему очная ставка большого русского писателя с французской левой интеллигенцией, в разных ее видах, производит и впрямь несколько удручающее впечатление.
От Солженицына с инквизиторской суровостью требовали извинений и оправданий: как же это он себе позволяет неодобрительно выражаться о Западе? Он добродушно объяснил, что, наоборот, люди в СССР долгие годы возлагали все свои надежды на Запад, ждали оттуда помощи и спасения; но оказалось, что Запад ничего не понимал и не понимает в происходящем на Востоке, в результате чего уже приключились многие несчастья, а дальше можно предвидеть еще больше. Но чего же тут от Солженицына хотят? Неужели из любви к Западу нужно одобрять его ошибки, ведущие неизбежно к печальным, трагическим последствиям?
Потом Александру Исаевичу пытались внушить, что, мол, он должен быть целиком солидарен с западными прогрессистами: «Наша борьба с капитализмом, – это то же самое, что ваша борьба с коммунизмом!». Это, конечно, неправда и, как говорится, «оптический обман». Борьба в СССР ведется за совсем иные ценности и во имя совсем иных целей, чем те, которые себе ставят Жан-Поль Сартр и его единомышленники.
Солженицын между прочим, выразил удивление по поводу религиозной индифферентности Европы, тогда как в Советской России люди часами стоят в очереди, чтобы попасть в церковь, и готовы на серьезные жертвы ради своей веры.
Изумила чрезвычайно французов, как свидетельствуют Жорж Вальтер в «Фигаро», Минни Данзас во «Франс-Суар» и Клод Саррот в «Монде», вещь для русских сама собою подразумевающаяся: Солженицын осуждает колониализм… но коммунизм еще больше. Он подчеркнул, что в Китае, без сомнения, уже есть, а в Индокитае сейчас учреждаются концлагеря, обо всех ужасах которых западный мир узнает только через 20–30 лет.
Какие страсти кипели вокруг Солженицына в Париже, можно судить по тому факту, что во время выступления по телевидению двое французских журналистов, правый и левый, Жан д’Ормессон[684] и Жан Даниэль[685], чуть не вцепились друг в другу в волосы, и русский писатель был принужден их разнимать: «Господа, господа!».
Уступая, возможно, левым предрассудкам, по коим «революция» – священное слово, Солженицын сказал, что истинная революция совершается в духе и мирным путем, а не через убийство всех несогласных.
Жильбер Гильемино в «Орор» (его с сочувствием цитирует Серж де Бенег в «Минют») резюмировал, что для коммунистов «Солженицын – ужасно неудобный свидетель, им надо его дискредитировать или принудить к молчанию. Они и делают для этого все, что могут».
Многие французские журналисты отмечают глубину и возвышенность взглядов Солженицына. Полнее всего это выразили Минни Данзас и Жан Дютур[686], оба во «Франс-Суар». Первая из них об этом выражается так: «Он говорит о человеке и о человеческой природе, подымаясь надо всеми политическими мнениями и национальными страстями».
Второй – прямо сравнивает Солженицына с христианскими мучениками и пишет о нем: «Он – христианин, и его вера и гениальность оказались сильнее советской власти. В судьбе этого человека заключено нечто таинственное и чудное: Провидение взяло его под свою опеку…Солженицын преодолел политику: его видение мира – метафизическое и моральное».
И Дютур констатирует, что жалок был перед лицом подобного титана типичный левый интеллигент Жан Даниель, может быть, и честный, но узкий и ограниченный. Этот последний воскликнул о Солженицыне: «Он меня не понимает!».
«Ах, Даниэль! – заканчивает свою статью Дютур, курьезно перекликаясь с Натальей Солженицыной, – Это Вы ничего не понимаете!».
«Русская жизнь» (Сан-Франциско), 13 мая 1975, № 8201, с. 3.
Монархия и культ личности
Мне уже не раз доводилось цитировать для читателей «Нашей Страны» высказывания талантливого и широко известного массам французского журналиста (и писателя) Жана Дютура. Его статья в газете «Франс-Суар» от 19–20 декабря, под заглавием «Мудрость динозавров», тоже стоит того, как мне кажется, чтобы привести из нее некоторые выдержки.
«Вот уже лет тридцать, как мне втолковывают», – начинает Дютур, – «будто бы история движется в определенном направлении, и потому, что бы там я ни говорил и что бы ни делал, в ней все равно ничего не переменится.
А между тем, натурально, история всегда движется совсем не в том направлении, как бы мне хотелось. Мне доказывают, как нельзя более ясно, что человечество стройными колоннами марширует к царству науки и техники, стандартизованного языка, картинок вместо книг, абстрактной живописи, организованных досугов и строго распланированного социализма. Мне твердо объясняют, что сия эволюция неотвратима, и что я не в силах ей противиться.
В результате, всякий раз, когда я замечаю, что история идет в другую сторону (а оно не так уж редко и случается…), я испытываю чувство живейшего удовольствия.