Я себе тогда говорю, что я – не единственный динозавр, сохранившийся на поверхности земного шара, а что есть еще и другие, там и тут, целые колонии динозавров, сующих усердно палки в колеса прогрессу; и что, пожалуй, благодаря этим допотопным чудищам (из коих иные, надо отметить, еще совсем молодые…), мировая история все-таки не завершится повсеместным торжеством тирании и слабоумия.
Динозавры одержали недавно блестящую победу в Испании, продемонстрировав, к соблазну и смущению остального мира, что им совершенно наплевать на неумолимый ход истории; и что они предпочитают, чтобы ими правил король, а не австрийский фельдфебель и не грузинский семинарист.
Испанцы поняли истину, которая, по-видимому, не доходит до сознания других народов, а именно: что в наши дни, в 1976 году, тиранами и угрозой для свободы являются не короли, а люди из народа, делающиеся партийными вождями.
Эти последние управляют железной рукой и, поелику их убедили, что они-то движутся в правильном историческом направлении, ни чуточки не стесняются проливать потоками кровь своих сограждан.
Возможно, я и ошибаюсь, но я как-то не могу себе вообразить настоящего, наследственного монарха, связанного узами родства со всеми царственными домами Европы, который стал бы учреждать у себя "культ личности". Ему бы что-либо подобное, без сомнения, показалось недостойным балаганом и проявлением дурного вкуса.
А оттого и получается, что человек, воспитанный с детства, как принц, причиняет, в конечном счете, своей стране гораздо меньше убытков, чем человек безо всякого воспитания, попавший в вожди».
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 25 января 1977, № 1404, с. 2.
Новая книга Солженицына
«Бодался теленок с дубом» (Париж, 1975) составляет солидный том больше, чем в 600 страниц и имеет подзаголовком «Очерки литературной жизни», а содержанием – изложение всей литературной карьеры величайшего русского писателя наших дней и его героической борьбы с советской тиранией, приведшей к его высылке за границу в 1974 году.
Можно считать, что это – публицистика, но тогда – совершенно гениальная, на уровне «Дневника писателя» Достоевского. Во всяком случае, читается эта история событий столь значительных для нашей родины с таким же интересом, как роман, или поэма.
Если попытаться отжать из этого большого по объему сочинения отдельные, самые примечательные фразы, то взгляд останавливается на таких: «Надежды на Запад – не было, как, впрочем, и не должно быть у нас никогда. Если и станем мы свободными – то только сами. Если будет у человечества урок XX века, то мы дадим его Западу, а не Запад нам: от слишком гладенького благополучия, ослабились у них и воля, и разум».
Этот совершенно трезвый взгляд на западный мир сложился у Солженицына уже давно; вот что он рассказывает по поводу бывшей у него когда-то мечты переслать в Европу или Америку разоблачения большевицкой системы: «Когда же в 1956 году я и сам поехал в Москву и присматривался, кому б из западных туристов эту книгу перекинуть, – увидел: при каждом туристе идет переводчик от госбезопасности, а самое-то изумляющее старого зэка: те туристы такие, сытые, лощеные, развлеченные своей веселой советской поездкой, – зачем им наживать неприятности?».
Увы! Именно этот жалкий образ туриста или журналиста из свободного мира твердо отпечатлелся в сознании подсоветских людей; не зря его же мы встречаем и у В. Максимова тоже, да и у множества менее блестящих, но столь же правдивых свидетелей о жизни в СССР.
Об отношениях же между Западом и Востоком Солженицын делает следующее наблюдение: «За лагерное время хорошо я узнал и понял врагов человечества: кулак они уважают, больше ничего, чем сильней кулаком их улупишь – тем и безопасней (западные люди никто этого не поймут, они все уступками надеются смягчить)».
К прогрессивным литераторам и общественным деятелям Запада Солженицын относится с заслуженным ими презрением, да и они к нему, естественно, безо всякой любви: «Но если бы промелькнуло где-то, хоть в Полинезии или Гвинее сообщение, что левый греческий деятель не нашел для одного своего абзаца издателя в Греции – да тут бы Бертран Рассел[687] или Жан-Поль Сартр и все левые лейбористы просто криком благим бы изошли, выразили бы недоверие английскому премьеру, послали бы проклятие американскому президенту, тут бы международный конгресс собрали для анафемы греческим палачам. А что русского писателя, недодушенного при Сталине, продолжают душить при коллективном руководстве, и уже при конце скоро – это не могло оскорбить их левого миросозерцания: если душат в стране коммунизма, значит это нужно для прогресса!» – «Как сказал шведский академик Лундквист[688], коммунист, ленинский лауреат: «Солженицыну будет вредна Нобелевская премия. Такие писатели, как он, привыкли и должны жить в нищете»».
О лживой и мертвенной официальной советской литературе мы тоже найдем в данной книге неумолимое и четкое суждение: «Существовавшая и трубившая литература, ее десяток толстых журналов, две литературных газеты, ее бесчисленные сборники, и отдельные романы, и собрания сочинений и ежегодные премии, и радиоинсценировки нуднейших сочинений раз и навсегда были признаны мною ненастоящими, и я не терял времени и не раздражался за ними следить: я заранее знал, что в них не может быть ничего достойного… Едва только вступая в литературу все они – и социальные романисты, и патетические драматурги, и поэты общественные и уж тем более публицисты и критики, все они соглашались обо всяком предмете и деле не говорить главной правды, той, которая людям в очи лезет и без литературы. Эта клятва воздержания от правды называлась соцреализмом».
Что до внутреннего мира писателя, мы лучше поймем его изумительное мужество, прочитав его молитву: «О, дай мне, Господи не переломиться при ударах! Не выпасть из руки Твоей!».
И – не переломился. Даже когда его арестовали, и он не знал, что его ждет, – снова концлагерь? казнь? – и на мгновение подумал, что ведь мог такой судьбы избежать, мог эмигрировать: «За три года не пожалел я об этом ни разу: врезал им – чего только не сказал! Не произносилось подобное никогда при этом режиме. И вот теперь напечатал "Архипелаг" в самой лучшей позиции – отсюда! Выполнил долг. О чем же жалеть?».
Тут бы можно и еще один вопрос поставить. В эмиграции и многие волнуются, почему же Солженицын не выражает более ясно свои взгляды, не уточняет свою политическую платформу? Но вот как он сам формулирует правило, которому привык следовать (правда, в советских условиях; но, может быть, оно и на Западе годится?): «Из моих собственных действий я за все годы не помню ни одного, о котором можно бы было говорить не тайно прежде его наступления, вся сила их рождалась только из сокровенности и внезапности».
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 8 апреля 1975, № 1310, с. 1.
А. Солженицын, «Сквозь чад» (Париж, 1979)
В рамках миниатюрной брошюры Александр Исаевич вдрызг разбивает несуразные клеветнические построения, кропотливо воздвигаемые против него большевиками, и, в частности, книгу Томаша Ржезача[689] «Спираль имени Солженицына» (Москва, 1978). На момент возникает в уме вопрос: стоит ли мараться полемикой с такой дрянью и палить из пушки по воробью? Но нет, как подумаешь, определенно стоит!
Оставим даже в стороне самое главное: реакцию народа в СССР. В самой эмиграции, увы, столь много желающих во всякие – любые – гадости поверить! Вот и мне лично писали не раз уже (и ведь дельные, неглупые люди!), что, мол, появились некие материалы, уличающие Солженицына в стукачестве в концлагерный период. Ну, я тогда им отвечал, что советчики врать мастера и мало ли что еще состряпают; и напоминал моим корреспондентам, что сам-то писатель, беспощадно к себе, каялся, включая пустяки, о которых и говорить бы не стоило, и бичевал себя безжалостно, на манер Льва Толстого.
И ведь до чего же упорно – до сих пор! – повторяют сплетни, что он, мол, не Солженицын, а Солженицкер. Хотя, между прочим, ну зачем бы он стал скрывать еврейское происхождение, кабы оно да у него и впрямь имелось?! В Зарубежьи сейчас великое множество евреев-антикоммунистов, недавно приехавших из Советского Союза, пользующихся всеобщим уважением и сочувствием и играющих видную роль, кто в левых, а кто и в правых кругах…
Ну, – пусть злопыхатели прочтут «Сквозь чад», и да будет им стыдно!
Для поклонников же таланта и героизма автора «Архипелага ГУЛаг», «Теленка» и «Августа Четырнадцатого» самая ценная часть его новой вещи – сообщенные им тут о себе дополнительные биографические сведения.
Признаюсь за себя (потому что это может и немало других касаться), что мне Солженицын стал гораздо ближе и симпатичнее, когда я узнал, что марксизм (каковой он сам себе приписывал печатно за годы юности) явился для него лично кратковременным поветрием в предвоенный период.
С теплым чувством, с ощущением общности и солидарности, нашел я в брошюре следующие строки, мучительно напомнившие мне и мое собственное детство:
«И я мальчиком – умел хранить тайны. В 4 года я уже видел чекистов, в остроголовых буденовках прошагивающих через богослужение в алтарь. В 6 лет я уже твердо знал, что и дедушка, и вся семья – преследуется, переезжает с места на место, скрывается, еженощно ждет обыска и ареста. В 9 лет я шагал в школу, уже зная, что там всегда меня могут ждать допросы и притеснения. И в 9 лет, при гоготе, пионеры сорвали с моей шеи крестик. И в 11, и в 12 меня истязали на собраниях, почему я не вступаю в пионеры. И чекисты на моих глазах уводили дедушку… на смерть».
«Современник» (Торонто), рубрика «Библиография», 1980, № 45–46, с. 304–306.
Виждь и внемли
Благословен твой подвиг новый,