н не поместил мою статью о лингвистике и Библии в его «Вестнике РХД». Он говорит: «Вы плохо думаете о людях» (?!).
А я ему: «Не обо всех!»
Тут он вскочил и убежал, в сильно расстроенных чувствах. И свою сумку (впрочем, пустую) забыл. Не думаю, чтобы Москвин нарочно мне такое устроил. Это Струве от себя действовал, по поговорке «Жалует царь, да не жалует псарь».
Ведь я ему говорил: «Оставим в стороне расхождения в политике. Будем говорить, как два русских интеллигента. Речь ведь идет о пользе для русской культуры, для России». Он только скептически ухмылялся. А уж насчет того, что мои научные работы могут иметь значение, – он только-только что не расхохотался.
Это лишь его работы важны, – где он Шкуро называет «генералом Гурко», сообщает, что Солоневич умер в Бразилии, Перелешин жил в Аргентине и массу другой ерунды в том же роде.
Что до личности Струве, она, по моему мнению, исчерпывается словами Крылова:
Как многие свое все счастие находят
Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят.
И надо ему отдать должное, – он умеет чутко уловить, перед кем надо сейчас ходить на задних лапках, – перед Путиным.
Хотя, пожалуй, лучше всего о Струве сказано словами Агаты Кристи об одном ее персонаже: «Не knows a jolly sight too well which way his bread is buttered»[723].
Вообще же, надо войти в положение Струве. Даже если допустим, что он честнейший и принципиальный человек. Но ведь для него монархические идеи – вреднейший яд! Положим, например, враждебные отзывы о масонах, наверное, в некоторых моих книгах, и особенно журналах, содержатся. Это для него, как если бы меня попросили сохранять и передавать коммунистическую литературу!
Ведь с точки зрения Струве, монархизм есть мракобесие и черносотенство, представляющее собою препятствие ко светлому будущему. Будущему, в котором мировое правительство, составленное из вольных каменщиков, будет контролировать не только действия, но и мысли отупелых масс.
Кроме того, учтем научные амбиции Никиты Алексеевича (и он очень за них держится!): его тезис, каковой он изо всех сил внедряет в умы Запада и Эрефии, есть, что вторая эмиграция вся сплошь состояла из быдла, вполне невежественного и стремившегося только к материальному благополучию (притом же – это были подлые изменники родины!). Никаких политических идей у них не было, и не могло быть! Редчайшие единицы, насильственно вывезенные немцами, интеллигентность коих приходится признать, это были по убеждениям социалисты, да они с величайшей радостью и записались все в масоны, как только им позволили (за что их наградили университетскими кафедрами в США).
Мое существование идет вразрез с данной схемой. Поэтому я не существую de jure[724]; даже если de facto[725], покамест, жив. С точки зрения Струве я – вреднейший человек. Речь идет об установлении масонского (и разумеется республиканского) владычества над Россией (над эмиграцией оно почти целиком уже и установлено). А я лезу с отжившими, реакционными монархическими взглядами!
Притом (отягчающее вину обстоятельство): по Струве монархисты бывают лишь непросвещенные, серые и без образования. А обо мне это трудно сказать (два с половиной вуза!). Я не лезу в его схему. Inde ira[726]. Меня надо уничтожить, и так, чтобы следа не осталось. Он вот и не допустил мою статью в «Вестник РХД» о сделанных мною открытиях в области лингвистики. Хотя бы для ограниченной эмигрантской публики (но все же элитарной – таков уровень его журнала).
Я, конечно, знаю, что «На земле торжествует Кривда, а Правда ушла на небеса». А все же, как посмотришь…
В России, где я рос, известно, кто ликовал и правил; да и теперь… А в Зарубежии благоденствуют люди, как Рутченко, Струве, Шмеман… И потомки не рассудят.
По книжке Струве о русской эмиграции («Soixante-dix ans d’émigration russe»[727]), митрополит Евлогий – чуть не святой (еще и канонизируют!). А уж куда подлее Иуды: поддержал советскую власть, когда в России люди умирали страшной смертью за веру, духовенство изводили под корень. Впрочем, Струве и о Бердяеве и всяких Маклаковых говорит с большим снисхождением.
Трудно представить себе накаленную ненависть этих кругов к «Карловацкой» Церкви; это всегда был и оставался их худший враг, их жупел. А я, они знают, ее всегда поддерживал (сейчас она позорно рухнула, изменила всем своим идеалам… но это тут не играет роли). И они знают и помнят, что я о масонах всегда говорил.
А какие мерзости Струве пишет о Солоневиче («populiste démagogique») и о Русском Корпусе на Балканах! Читаю в его книге подлую клевету на всю правую эмиграцию и специально на нашу, вторую, – и прямо кровь кипит в жилах от негодования!
Главное: «вся просвещенная часть эмиграции» была во время войны на стороне Советской России… А почему же Струве просвещеннее меня или, скажем, Петра Николаевича Краснова?
Тычет нам в нос Бориса Зайцева, вполне бесталанного, Бунина, над которым сам же трунит, что ему обещали издать его книги в России, полупомешанного Ремизова, а о Шмелеве и Сургучеве говорит с презрением, о Мережковском молчит…
Почему Евлогий, нуль как богослов, перевертень и приспособленец, просвещеннее митрополитов Антония и Анастасия, настоящих богословов и духовных пастырей? И Струве восхваляет, конечно, ересиарха Сергия Булгакова, с его четвертой ипостасью…
Французская книга Струве о русской эмиграции, целиком построенная на лжи, кишит грубейшими ошибками. Как литературовед (каковым он претендует быть), несет чудовищную околесицу: придумал будто «Роман с кокаином» написан Набоковым, – а подсоветские специалисты точно установили личность автора и аж место, где тот похоронен (а еще до того вдова и сын Набокова решительно опровергли подобные домыслы).
Повторю: тезис Струве (в его книге и во всех выступлениях на данную тему) есть то, что вторая волна целиком-де состояла из невежественного плебса, думавшего только о самоустройстве и абсолютно не имевшего политических взглядов. А поскольку он все же принужден признавать, что в ней были и интеллигенты (как редчайшее, мол, исключение), то он их описывает как преданных февралистов (хотя какие же имена-то мог бы назвать?).
Люди как я – ему что бельмо на глазу. О тех, кто давно умерли, – Норд, Ширяев, Башилов и другие, – можно молчать. А я, на беду, еще жив. Порчу музыку… Хотя меня и зажали в клещи: бьют с двух сторон – как легитимиста и как антилегитимиста.
И какую карьеру он сделал! Хотя ведь ничем не выдавался и не выдается… А теперь – бесспорно самый влиятельный человек в русской эмиграции во Франции, с огромными связями в России, одна из главных фигур в Константинопольском Экзархате, близок к Московской Патриархии, etc. О материальном положении – что уж там и говорить! Дай Бог всякому (но дает, конечно, не Бог…).
Вот, как далеко можно уйти через ложу! А мне очень даже предлагали (когда я учился в Богословском институте на rue de Crimée).
Я отказался – и не жалею.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 21 января 2012, № 2932, с. 2.
Лингвистика и народоведение
Убиение русского языка
Наш язык получает тяжелые удары с двух сторон: от большевиков и от эмигрантов.
Первые всегда открыто мечтали заменить русский язык советским, что бы им позволило освободиться от стеснительного наследия российской культуры: вся дореволюционная литература стала бы народу недоступна без перевода (а переводили бы они…). Тут правящая каста упустила момент, не введя сразу после революции (когда только и возможно было) в качестве государственного языка какой-либо иной (будь-то татарский, либо украинский), не обремененный неудобным грузом старой моральной и национальной традиции. Разрушение письменной речи (которая в наши дни быстро отражается на устной) есть поэтому для них закономерная, рассчитанная акция.
Эмиграция же действует бездумно; окруженная и завороженная иностранным миром, оторванная от почвы, она выражается все неправильнее и неряшливее; с растущей быстротой, ибо первоначальные кадры высокообразованной интеллигенции в ней исчезают и заменяются новыми, сортом пониже. Деградация сильно обострилась с появлением третьей волны, совмещающей оба недостатка: привычку к советскому жаргону и угодливую готовность имитировать Запад. Острее всего упомянутые выше дефекты сказываются в периодической печати, по ту и по сю стороны Железного Занавеса. Отметим как курьез, что один публицист из новейших уже выражал пожелание, чтобы отныне даже старые книги эмигрантских писателей, в случае переиздания, печатались бы согласно языковым навыкам третьеволновиков.
Процессы сии столь очевидны, что время от времени читатели подымают стихийные протесты; но не имея научной подготовки, они возражают-то обычно против нарушений нормы сравнительно неважных (хотя и заслуживающих осуждения), как употребление иностранных слов, просторечных форм, неграмотных словосочетаний.
На деле тенденции куда более угрожающие ширятся сейчас с нарастающей мощью: невежественные и ленивые журналисты, в СССР и за границей (при пособии иностранцев разного полета), стремятся уничтожить склонение, на котором держится русский язык, и без которого он автоматически превратится в нечто совсем иное, чем он есть; и уж верно, не лучшее! Им так удобнее; не надо думать, и не надо иметь знаний (каковыми они не располагают).
Почти нет зарубежных печатных органов, где бы данная болезнь не отражалась; в более компетентных – реже, в более серых – сплошь. Вот несколько примеров. «Русская Жизнь» рассказывает о покушении на Ригана[728], произведенном Джоном Xинклей (вместо Хинклеем); «Русская Мысль» комментирует фильм, созданный югославским режиссером Кристо Палич (вместо Паличем); «Часовой» вспоминает боевую деятельность лейтенанта Бренн (вместо Бренна). Ряд журналов («Континент», «Современник», «Борьба») дает польские, чешские и другие славянские фамилии с чудовищными окончаниями на-И и на-Ы, вместо нормальных по-русски-ИЙ и-ЫЙ: Белоградски, Сольски, Счастны, и, соответственно, статья Белоградски, книга Сольски, спортивные достижения Счастны и т. п.