Ценнее, чем они, у Соединенных Штатов сотрудников нет и быть не может! Они мастерски помогают загнать нашу родину в бутылку (а потом вручить американцам штопор: пусть, коли захотят, приоткрывают горлышко, сколько им нужно и выгодно).
Правда, господа Зюгановы и Прохановы жаждут союза с красными Китаем, Кубой и Кореей. Каковой, между прочим, со всех практических точек зрения России ничем не выгоден, и даже весьма убыточен. Казалось бы, и Америке во вред? Но это – комбинации химерические, и на них (покамест) полезнее смотреть сквозь пальцы…
Для жителей же бывшей Страны Советов данные планы – смертельная угроза! Ибо они ведут к восстановлению у нас проклятого, кровавого большевицкого режима. «Демократическими» путями его обратно не введешь, как показали выборы. Но при поддержке китайских штыков, и активном содействии пятой колонны, стоящей за «Завтра», «Нашим Современником» и «Молодой Гвардией», отчего бы и не попробовать?
А в общем и в целом, правильно говорят французы «Les extrémités se touchent». Сиречь: «Крайности сходятся»…
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 4 июля 1998, № 2499–2500, с. 5.
Возражения
Для блага дела хочу высказать мои критические замечания по поводу № 1777 «Нашей Страны». Л. Трясин предлагает выпускать две версии нашей газеты: одну, предназначенную для эмигрантов, другую – для подсоветской России. Напрашивается вопрос: неужели мы имеем возможность туда посылать столько экземпляров, и так регулярно, чтобы подобное параллельное издание имело смысл? Но пусть оно и возможно (а хватит ли сил и средств у редакции, и энтузиазма у сотрудников два разных номера каждый раз составлять?). Не почувствуют ли жители подъяремной России некоторого обмана и лицемерия в таких действиях? Одно печатается для них, другое – для Зарубежья…
Однако, допустим, что сие предложение реально осуществимо и даже рентабельно (судить не мне…). Тогда встает другой еще вопрос: насколько Л. Трясин компетентен из Уругвая решать, что именно интересно людям в СССР?
Вот он требует упразднить лингвистическую рубрику в «Нашей Стране» (а она, вроде бы, так или иначе уже прекращена?). А не знает того, что в Советском Союзе, и в ряде специальных журналов, как «Вопросы языкознания», и в газетах для широкой публики, проблемы правильности речи с увлечением обсуждаются (и ими, кстати, заинтересованы выдающиеся писатели, как Солженицын за границей, и Солоухин там). Почему же он так уж уверен, что подсоветские обитатели не желают знать, как в данной области обстоит в эмиграции? Между прочим, правда, что когда русско-американские газеты употребляют слова типа ляйсенс, паунд, токен и пр., то в СССР они непонятны, или по меньшей мере режут глаз и слух (нью-йоркская-то или калифорнийская аудитория их воспринимает как нормальные, но вот что, если тамошняя пресса доходит на родину?).
И ведь еще – если бы в «Нашей Стране» каждый раз не хватало места для важных, срочных материалов, и несколько параграфов (не в каждом номере), отведенных языковедению, мешали опубликованию нужных других вещей! Так ведь навряд ли так дело обстоит…
Со статьей Н. Нефедова против А. Зиновьева, я бы в общем согласился; кроме ее завершительной части. Сдается, и евреи, и татары, и калмыки вполне вправе, – если хотят сами, – считать себя русскими, когда они, по выражению Пушкина, русские душою. Состав крови тут сугубо второстепенен. Когда от Государя Николая Второго требовали отречения, двое нашлось генералов, не пожелавших присоединиться: граф Келлер и Хан-Нахичеванский. Вряд ли у них в жилах текла сплошь славянская кровь, но бесспорно, они были как раз русские душою. И, если подходить с государственной точки зрения, – более русские, и русские лучшего сорта, чем Милюков или какой-нибудь Максим Горький.
И в Белом движении, и в эмиграции, и в прежней истории России, и просто сейчас в быту, внутри и вне России, можно наблюдать людей нерусского происхождения, и в то же время, – горячих и искренних русских патриотов. Не надо нам их отталкивать; наоборот, разумно и гуманно было бы их всячески к нашему общему делу привлекать!
Тем более, что сейчас быть русским совсем ведь и не выгодно. Так что нет оснований сомневаться в правдивости тех, кто себя русскими объявляет.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Трибуна читателя», 8 сентября 1984, № 1780, с. 2.
Дилетантская топонимика
«Русская Жизнь», в номере от 23 мая 1996 г., опубликовала (впрочем, перепечатав из «Известий») статью В. Филиппова под курьезным заглавием: «Куда исчезли древляне и кривичи или почему вологодский говор в переводе на санскрит не нуждается».
Она открывается следующим анекдотом: «Профессор из Индии, приехавший в Вологду и не знавший русского языка, через неделю отказался от переводчика: "Я и сам достаточно понимаю вологжан, – заявил он, – поскольку они говорят на испорченном санскрите"». Если эта история основана на фактах, у нее может быть только одно объяснение: индус уже раннее знал русский язык. Никакому гению выучить чужой язык за неделю недоступно!
Можно сделать несколько предположений. Готовясь к поездке, он заранее (что и очень благоразумно!) наш язык выучил. Если целиком, или главным образом, по книгам, то вполне и понятно, что ему сперва оказалось трудно понимать живую речь; но за неделю он с нею освоился.
Возможны и другие комбинации. Принимая во внимание широту русского рассеяния, у «профессора» могла быть русская мать или русская бабушка, или, по крайней мере, русские друзья из числа эмиграции, что и позволило ему по-русски научиться, – а уж там он, по своим соображениям, это сперва скрывал. Да и соображения можно угадать: он подозревал, что его станут обманывать (практика, весьма принятая в СССР с интуристами), и хотел проверить честность переводов.
Фраза же об «испорченном санскрите» отражает его презрение к предполагаемой невежественности современников. Что она на деле простирается вплоть до редакции «Известий», – это уже грустно наблюдать! Санскрит, действительно, в родстве с русским языком (как и арийские языки современной Индии), но родство это отнюдь не близкое.
Допустим, по сходству между славянскими языками, славяне различных национальностей могут, – не целиком, не без труда, – кое-как понимать друг друга. Но объясниться, скажем, с латышами и литовцами для русского совершенно немыслимо; а именно их языки суть наиболее близкие к нашему (куда ближе, чем санскрит!). Кстати, чтобы услышать индийский диалект нет нужды далеко ехать: довольно побеседовать с цыганами, язык которых как раз и есть один из вариантов арийского языка Индии.
Далее приводятся откровения «вологодского этнографа Светланы Жарниковой», поразительные по своей нелепости: «У нынешних индийцев и славян была одна прародина и один праязык – санскрит». Прародина, верно, была одна. Хотя отнюдь не в районе Вологды, как она считает, а или в области Памира, или в Южной России. Но на санскрите никакие предки славян никогда не разговаривали. О санскрите в Индии можно говорить лишь с эпохи III века до Рождества Христова, даже если ведические тексты можно относить к несколько более ранней эпохе.
Кстати, балтийские языки, упомянутые выше, в особенности литовский, представляют собою формы значительно более древние, чем отраженные в санскрите, по звуковой и грамматической структуре. А распад индоевропейской общности, как признает все же и сама Жарникова, датируется 3-4-м тысячелетием до нашей эры.
Совсем уж ересь изрекает сия дама, хотя она и «кандидат исторических наук» утверждая, по поводу «названий наших рек»: «А сохраниться такие названия могут только в том случае, – и это уже закон, – если сохраняется народ, который дал эти названия. А если он исчезает, то и названия меняются».
Напротив, названия рек, по научной терминологии гидронимы, очень часто сохраняют язык прежних обитателей того или иного региона; так и в России. Мста и Юг восходят к финским языкам; первое имя означает «черная», второе – просто «река».
Относительно поминаемых Жарниковой Сухоны и Двины, Сухона несомненно связана с русским словом «сухой» (отнюдь же не означает «легко преодолимая»!), а о происхождении названия Двины есть много спорных мнений; иные его связывают со скандинавским dvina «слабеть», «исчезать», другие и с санскритским dhavate «течь» (но не во смысле «двойная»).
Во всяком случае, абсолютно несостоятельно мнение, будто «подавляющее большинство названий наших рек можно без коверканья языка просто переводить с санскрита». В целом, уровень лингвистических познании г-жи Жарниковой близок ко средневековому, и уж никак не соответствует современному.
Успех извлечений из ее монографии, – впрочем, пребывающей в рукописи, что вполне и законно, – перепечатанных в двух русских газетах, московской и зарубежной, сильно удивляет. Он свидетельствует о слабом интересе и потому о слабой осведомленности редакторов той и другой в области языковедения.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 18 января 1997, № 2423–2424, с. 4.
Незаживающие раны
В «Русской Мысли» от 4 марта с.г., о. Г. Чистяков[740] интересно рассказывает о жизни коми-пермяцкого народа «в лесах Пармы – земли, о которой за ее пределами… мало кто знает что-либо определенное». Отметим следующие его наблюдения: «Если говорить об истории письменности и культуры у коми-пермяков, нельзя не вспомнить о погибшем во время „красного террора“ в декабре 1918 года священнике Иакове Васильевиче Шестакове (Камасинском)[741]. Более ста лет назад он перевел на коми-пермяцкий язык пушкинскую «Сказку о рыбаке и рыбке». Вероятно, именно с этого момента надо начинать историю национальной литературы этого небольшого народа. Продолжил ее М. П. Лихачев[742], погибший в сталинском ГУЛаге».
Типичная трагедия национальных меньшинств в СССР! Их национальная интеллигенция подвергалась массовому уничтожению, – после краткого периода ободрения и поощрения.