Если мы попробуем их восстановить, то сразу же получаются любопытнейшие вещи. Баскское hiru «три» ни на что не похоже; но подставим tiru, и всплывает родство с нашим три, латинским très, из tereies. Баскское epel «теплый» ни на что не похоже, но прибавим t, и получается tepel, как нельзя более похоже на русское теплый и грузинское tbid.
Возможно, что и баскское hortz «зуб» соответствует нашему перст, в смысле чего-то торчащего, выдающегося вперед, a eraztun «кольцо» и совсем уж похоже на наше перстень! Обратим тоже внимание на глаголы, как lekatu «исключать», «оставлять» – латинское linquo из индоевропейского leiku; saldu «продавать» – англ. sell тождественно; aldatu «изменять» – лат. alter «другой», «иной».
Примеров можно привести энное количество. Но мы не располагаем запасом места, да и не хотим злоупотреблять вниманием публики.
Скажем все же, что материалов налицо вполне достаточно, чтобы утверждать, что баскский язык есть язык настолько же ностратический, как и пять других семей, зачисленных в эту группу Илличем-Свитычем, помимо индоевропейской, а именно картвельская, семито-хамитская, уральская, алтайская и дравидская.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 22 июля 2000, № 2605–2606, с. 5.
Еще о басках
Народ, обитающий теперь, – и видимо с давних пор, – в Пиренейских горах и на берегу Атлантического океана (хотя, возможно, заселявший некогда куда более обширную площадь) говорит на языке не похожем на языки соседей и, вроде бы, ни на какие вообще в мире. Мало вероятно, чтобы область теперешнего пребывания басков являлась их природной. Но если нет, то откуда же они пришли? На сей счет строилось множество разных гипотез, но ни одна не доказана.
Напрашивается мысль применить к ним метод, с успехом использовавшийся учеными в поисках мест первоначального расселения индоевропейцев. А именно: исследовать, как отражены в словаре их языка различные явления природы, географические обозначения, названия птиц, животных, растений и так далее. Мы уже видели, что для названия «горы» у них есть два термина, общие с индоевропейскими языками с одной стороны, и с грузинским с другой (а, следовательно, по всей вероятности, древние и исконные: garaiera (наше гора, грузинское gora «холм», «горка») и mendi (латинское mons, грузинское mta) «гора».
Кидается в глаза наличие у басков в изобилии слов, выражающих понятие «холода»: negu «зима» (наше снег, индоевропейский корень sneiguh), izotz «лед» (немецкое Eis, индоевропейское is), elur «снега» (латинское gelus «мороз»). Это, вроде бы указывает на их появление откуда-то с севера.
Название «леса», baso, могло бы происходить из ueis, как немецкое Wiese «луг», «низина», первоначально обозначающее нечто мокрое, то есть говорить о «влажном, болотистом лесе». Для самого же понятия «болота», «топь», баскское слово zingira похоже на корень sueng, наличный в немецком sinken «тонуть».
Напротив, не находишь термина для «моря», похожего на другие какие-либо языки. Если попробовать связать itsaso с isotz, то получается указание на какие-то вовсе уж полуночные, чуть ли не арктические края…
Из растений весьма любопытно burki или urki (существуют обе формы) «береза». Отметим что данное имя этого северного дерева не представлено ни в латыни, ни в кельтских языках: если оно заимствовано, то у германцев или славян.
Что до животных, очень интересно hartz «медведь» близкое ко греческому arktos (но опять же нельзя быть уверенным, что оно не заимствованное).
«Лисица», хотя по преимуществу и принадлежит к северным животным, слишком широко распространена, чтобы из ее имени, – баскское luki, – делать важные выводы; хотя оно, конечно, очень близко ко греческому lungks и немецкому Luchs «рысь». Зато весьма курьезно выглядит сходство названия «серны» у басков – orkatz, и у грузин – arcw; возможно отдаленное родство с немецким Reh тж., из индоевропейского roik.
Имена птиц в баскском очень близки к индоевропейским, но не всегда совпадают в точности по смыслу: ernani «ласточка» – наше ворон из uornos; txolarri «воробей» – наше «соловей» (а соловей у басков именуется txindor, то есть, вероятно, первоначально «свистун» из индоевропейского корня sueist).
Названия «жаворонка» у басков совпадает по смыслу и близко по форме с немецким: lorretxorri и Lerche. Зато bele «ворон» соответствует названиям, казалось бы, несходных птиц: латышское balodis «лебедь» и осетинское baeiaw «голубь». Но птицы в географическом отношении мало что дают: они одинаково распространены по всей Европе.
Если можно сделать какое-то заключение изо всего вышесказанного, то такое: предки басков некогда продвинулись далеко с севера на юг, и даже точнее: с северо-востока на юго-запад. И находились в долгом контакте, – видимо, и в родстве (не менее чем на ностратическом уровне) с индоевропейцами.
Это делает сомнительными попытки некоторых ученых, как, в частности, выдающегося американского лингвиста М. Рулен, связать их языки с синотибетскими и даже с группой индейских языков на-дене (родство с языком бурушаски в Средней Азии более правдоподобно, но вряд ли оно близкое).
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 2 сентября 2000, № 2611–2612, с. 5.
Наследие инков
Аргентинская газета «Ла Насион» от 23 октября 2000 г., в статье X. Рульона под заглавием «Язык кечуа вызывает интерес далеко от мест, где на нем говорят», сообщает о пробуждении интереса к данному языку, который теперь изучают не только в странах Южной Америки, но и в США и даже в Израиле. В частности, ему был посвящен конгресс в университете города Сантьяго-дель-Эстеро (Аргентина), при участии 2400 человек.
Все это вполне закономерно, поскольку это один из самых распространенных индейских языков мира, в отличие от других – живой и не угрожаемый исчезновением. На нем говорят по меньшей мере в четырех государствах: в Перу, в Боливии, в Эквадоре и в Аргентине. Помимо прочего, это язык могущественной некогда империи инков, имевшей высокую культуру и замечательное административное устройство. С нею, на пространствах Нового Света могла сравниваться только империя ацтеков, расположенная в Мексике.
Но что представляет собою богатый и стройный агглютинативный язык кечуа? Каково его происхождение? Есть ли у него в мире родственники? Такие вопросы ставил себе в прошлом веке выдающийся немецкий ученый, доктор Эрнест Миддендорф[776], в работе, опубликованной в 1890 году в Лейпциге. Он пытался сравнивать кечуа с различными языками Азии и пришел к пессимистическому заключению, что там нет никаких соответствий. Таковых он не обнаружил его словами «ни в китайском, ни в малайском, ни в арийском».
Тут он, однако, не прав. В том числе относительно малайского, – что мы могли бы показать, но что оставим пока в стороне, – а главное относительно арийского, то есть индоевропейского. Приведем некоторые примеры, – и пусть читатель судит сам. Из области названий животных: кечуа masu «летучая мышь» – и индоевропейское имя мыши, латинское mus, немецкое Maus, из корня meu – «двигаться», «шевелиться»; кеч. Ilama «лама» – нем. Lamm, английское lamb «ягненок»; кеч. vikuna «вигонь» – лат. vacca «корова»; возможно и huanaku «гуанако» – лат. bos «бык» из корня guou-. Можно еще добавить anka «орел» – лат. aquila «орел» и kuru «гусеница» индоевропейский корень kurm – «червь».
Возьмем ли мы другую область (хотя из этой еще много названий можно бы назвать!), мы столкнемся с не менее курьезными совпадениями. Так, посмотрим на имена родства. «Отец» называется taita (и это, надо сказать, представлено обильно в других индейских языках, как нахуатль в Мексике и гуарани в Парагвае) – похожее не только на наше тятя, но и на санскритское tatah. «Мать», конечно, marna, а другое индоевропейское, более полное имя – лат. mater – мы находим в machu «бабушка». Слово «няня», означающее и в русских диалектах «старшую сестру», живет в ňaňa «сестра». Слово kaka «дядя» напоминает санскр. kakkah и цыганское kaka «дядя».
Не менее любопытны и термины для частей тела: pupu «пуп»; rukana «палец», сопоставимое с нашим рука по принципу pars prototo; впрочем, рука восходит к корню renk– «хватать», «сгребать»; kara «кожа» – наше кора и лат. corium «толстая кожа», «шкура». Может быть, связаны quiru «зуб» и лат. cornu «рог». Кеч. parpa «крыло» напоминает наш глагол парить, в смысле летать (м. б. с неполным удвоением). Среди глаголов отметим: katay «покрывать» – русское кутать; nak’ay «клеветать», «проклинать» – лат. noceo «вредить»; tumpay «обвинять» – лат. temno «презирать».
Если мы учтем, что в кечуа нет звонких согласных, а только глухие, то понятны и kilay «блестеть», индоевропейский корень gel– «блеск».
С другой стороны, – заглянем в сферу числительных, – 10 по-кечуански chunka, но в близко с ним родственном языке аймара tunca, что уже не очень далеко от лат. decem; tahua означает 4, но 4 есть 2+2 и 2x2, почему наводит на мысль об индоевропейском duuo «два».
Остановимся на этом, хотя примеры налицо без числа! Но вот, никто их до сих пор не замечал…
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 20 января 2001, № 2631–2632, с. 2.
Возрождение арауканцев
Сотрудница аргентинской газеты «Кларин», Сибила Кампе, рассказывает в номере от 14 января с.г. о героических усилиях индейского племени мапуче сохранить или даже возвратить себе свой язык, частично утраченный под напором испанской культуры, а также и восстановить свои традиции в области искусства, ремесел и бытовых обычаев. Слово мапуче русским мало известно. Несколько более знакомо публике название арауканцы. Оно, помимо прочего, увековечено в испанской эпической поэме Алонсо де Эрсильи[777], которая так и называется – «Араукана».
Под ударами конквистадоров обширные и могучие империи ацтеков и инков рухнули как карточный домик; за два года завоевание Мексики и Перу было завершено. Иное дело в Чили, где колонизаторы встретились с арауканцами. Гораздо менее цивилизованными, даже менее организованными, плохо вооруженными, – но одушевленными пламенным патриотизмом и желанием независимости. Кровопролитные, свирепые битвы на пограничной реке Био-Био длились почти 20 лет; в одной из таких битв погиб выдающийся конквистадор Педро де Вальдивия