Сделаем скидку на преувеличения, свойственные художественной литературе, но во всем этом нельзя не увидеть даже не скрытую, а полуоткрытую правду.
Пожелаем же, в память дорогого Даниила Федоровича Петрова, чтобы в дорогой нам всем России наступило возрождение.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 8 октября 2011, № 2925, с. 3.
Протодиакон Г. Н. Иванов-ТринадцатыйПамяти Владимира Рудинского
Пришел очередной конверт со свежими номерами «Нашей Страны» и многих читателей, особенно давних, постигла скорбная новость о кончине несменного сотрудника газеты со дня ее основания более 60 лет назад (!) – Владимира Рудинского.
Неужели не будем отныне из номера в номер читать его лингвистические, идеологические, литературные заметки и статьи, появляющиеся под разными псевдонимами?
Как не хватать будут «Миражи Современности», эти крупицы Белого Духа, трезвые взгляды на нашу порою чудовищную современность, подписанные Елизаветой Веденеевой – тот же Владимир Рудинский…
Впервые его настоящее имя – Даниил Федорович Петров – появилось в газете в просторной статье-некрологе – дань памяти и уважения Николая Леонидовича Казанцева своему верному и самому давнему сотруднику и автору.
Выдающийся лингвист, редкий полиглот, литературный критик, публицист, писатель, политический деятель…
Но самой отличительной чертой этого незаурядного человека была его идейность.
Идейных людей сегодня вообще можно по пальцам сосчитать, но сказать о Владимире Рудинском, что он просто идейный человек – еще не то слово.
Он был какого-то иного разряда.
Был вообще человеком идеи, которой во всех обстоятельствах нелегкого жизненного пути он оставался абсолютно верен, которой всю свою долгую жизнь ни на йоту не изменил.
Убежденный, страстный монархист-легитимист, отметал он все престолонаследнические споры и распри, видя и уважая в Великом Князе Владимире Кирилловиче единственного представителя Дома Романовых, могущего воплотить чаяния русских монархистов.
Нетрудно вообразить чувства разочарования и возмущения этого несгибаемого, бескомпромиссного человека при виде «нового курса», принятого Марией Владимировной, как в церковной, так и в национально-политической областях.
Тем не менее, он всю свою горечь проглатывал и не позволял ни себе, ни кому постороннему в его присутствии, высказывать правдивые слова по этому поводу.
Хотя мы оба жили во Франции, – правда в разных городах, – сотрудничали в одной газете и были полными единомышленниками, так и не дано мне было с ним встретиться.
Но переписка была по одному крайне важному для него делу.
В некрологе H. Л. Казанцева было сказано о его научных трудах в области лингвистики, трудах которые он вел в одиночку, поскольку по абсурдно-непонятным причинам, ему, выдающемуся ученому, академический мир был закрыт.
В итоге своих изысканий им было сделано, как он говорил, важное открытие, с которым он не знал, с кем поделиться, и обратился ко мне в надежде, что я смогу связать его с каким-нибудь ученым лингвистом.
Я сразу подумал о профессоре Жане Брейаре[799], с которым несколько лет был коллегой в Лионском университете до его назначения в Сорбонну, где он именно преподает лингвистику и является заведующим кафедрой славянских языков.
Но самое для меня главное было то, что это крайне благородный, чуткий, воспитанный человек, который к тому же всегда благосклонно относился к моим скромным трудам.
Нужно было найти именно такого человека, так как, не будет сказано в обиду нашему покойному другу – характер у него был жуткий!
Профессор Брейар охотно отозвался на мою просьбу, но, увы, по совершенно непонятным причинам, и несмотря на несколько повторных обращений, так и не удалось ему встретиться с Даниилом Федоровичем до его кончины.
Вероятно, и на меня, и на профессора Брейара таил он за это горькую обиду.
Переписывать историю нет смысла и даже если объективных объяснений для этой «нестыковки» можно найти предостаточно, могу определенно сказать, что это случилось не по злому умыслу.
Профессорская деятельность, очередные научные симпозиумы и коллоквиумы и постоянное лавирование для удержания хотя бы видимого единства на кафедре после наплыва «постсоветских коллег», превративших славную Сорбонскую кафедру в постоянно извергающий вулкан – все это вместе взятое и объясняет печальную неудачу моего посредничества.
Помимо учености, Владимир Рудинский был в течении своей долгой жизни большим собирателем всевозможных журналов и газет, как правило малотиражных и от того тем более ценных, раскрывающих настоящее лицо Белой эмиграции.
Увы, этот крайне ценный для историков и исследователей архив был частично уничтожен во время его госпитализации в 1999 году.
Оставшаяся часть ценного материала была безуспешно предложена редактору журнала «Вестник Русского Христианского Движения» Никите Струве для передачи в Дом Русского Зарубежья имени Александра Солженицына.
Лучше поздно, чем никогда, Никита Алексеевич Струве, наконец, понял настоящее лицо Московской Патриархии и постсоветских властей и в связи с делом ниццского собора стал выступать против них прямо не хуже, чем настоящий карловчанин.
Но в деле передачи архива Владимира Рудинского поступил согласно хорошо отлаженному в парижских кругах принципу: русская эмиграция во Франции не может быть представлена иначе, как Бердяевым, Булгаковым и прочими розово-либеральными мыслителями, вращающимися вокруг Сергиевского подворья.
Чтобы не дай Бог, кто бы не подумал, что во Франции могут быть правомыслящие монархисты!
Итак, основные научные исследования и уникальный архив сего ныне покойного «непризнанного гения» остались не востребованными, будто никому не нужными…
Не легка была земная жизнь Владимира Рудинского, да будет ему пухом приютившая его французская земля.
Будем надеяться, что в потустороннем мире его прямота заслужила ему вечный покой и тишину.
Царствие Небесное, верный сын исторической России Даниил!
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 17 сентября 2011, № 2924, с. 1.